Товарищество южнорусских художников

[Вивьен]

gans, спасибо большое, очень интересно, развернуто. Действительно, информации о Стилиануди, так же как и его работ в музеях очень мало.
Я недавно на форуме поднимала очень болезненную тему о запущенной могиле Волокидина П.Г., о том, что незаслуженно забыт такой блестящий живописец, но к его 130-ти летию в 2007 году вышла интересная публикация Л.Ереминой.

В архиве Одесского художественного музея хранится доклад Николая Ивановича
Скроцкого, современника и друга художника, посвященный Павлу Гавриловичу Волокидину. С этим докладом он выступал в диспуте на посмертной выставке художника 25 марта 1938 г. Эта выставка проходила в период с 1937 по 1938 гг. в Киеве, Харькове и Одессе, в Государственном художественном музее.
Материал публикуется без правок, с сохранением особенностей его стиля.
Павел Волокидин: глазами современника
…Идя вдоль насыпи строящегося железнодорожного пути, Волокидин примкнул к группе рабочих. Подрядчик, заметив ценные качества нового рабочего, сумевшего честно и аккуратно вести счет, быстро оценил полезное приобретение. Но по прошествии некоторого времени, узнав о намерениях Волокидина, стал уговаривать не покидать его, обещая "озолотить", — прибыли пополам. Волокидин не соблазнился и пошел своей дорогой, которая привела его к Одессе.
Слоняясь по городу, 18-летний юноша, имея несколько рублей в кармане, не знал, как выполнить свое решение стать художником, забрел в Пассаж, где состоялось первое знакомство с одесситом Можаровским —
заведующим книжным магазином. Заинтересовавшись юношей, рассматривавшим объявления о предложении труда в газете "Одесские новости", наклеенной в витрине, узнав о цели прибытия Волокидина в Одессу, "в добрый час" представил его рывшемуся среди книг профессору Павловскому, преподавателю истории искусств в Художественном училище.

Читать дальше... 

Взглянув на рисунки Волокидина и почувствовав в них несомненные признаки дарования, Павловский посодействовал поступлению нового ученика в Художественное училище и ввел его в семью известного культурного деятеля В.Н. Маракуева, который умел хорошо разобраться в людях и потому сразу приблизил к себе П. Г., который вскоре здесь почувствовал себя на положении члена семьи. Заинтересовывая рисованием сыновей Маракуева, Волокидин сам все более увлекался любимым делом.
Одесское Художественное училище Павел Гаврилович окончил в 1905 году как художник бесспорный, признанный руководителями и школьными товарищами, ему рукоплескавшими. Это признание было особенно необходимо для самочувствия молодого художника в то время, когда старая Академия художеств ознаменовала свое бытие непризнанием
таких художников, как Анисфельд и Голубкина (из-за чего, как известно, протестуя, ушел из академии В. Серов). После недолгого пребывания в академии П. Г. оставляет ее. Ознакомившись с художественными музеями столиц, Волокидин по возвращению в Одессу работает с большим подъемом, оживляя своим участием выставки Т-ва южнорусских художников.
Школьные годы П.Г. Волокидина, прошедшие под руководством Иорини, Ладыженского и Костанди, были озарены признанием успеха.
П. Г. с первых же шагов художественного пути чувствовал себя бодро. Редко можно было услышать замечание завистника, что краски этюда не соответствуют действительности, что Волокидин не умеет рисовать. Кстати, надо сказать, что быть рисовальщиком у нас казалось не столь заманчивым по сравнению с званием живописца. Названные учителя пользовались авторитетом, ученики верили им.
На "четвергах" Т-ва южнорусских художников появился подающий надежды художник П. Волокидин, работы которого были замечены публикой и прессой. Это было лет 30 тому назад. На "четвергах" звучали имена без фамилии, как во времена Ренессанса: "Рафаэль, Леонардо, Данте", — имена местных художественных сил: Тит (Дворников), Борис (Эгиз), Петр (Нилус), Герасим (Головков) и др. Среди посетителей "четвергов" можно было часто встретить Е.Н. Щепкину, писателя Куприна, талантливых артистов. Т-во южнорусских художников давало мало, обещало также немного, но за что по справедливости ему надо быть признательным, — это радушие, с которым т-во на свои ежегодные выставки приглашало интересных художников из других городов, а также поддерживало связь с бывшими учениками Од. худож. училища, например — И. Бродским, Лаховским, бр. Колесниковыми, Феферкорном, Шовкуненко и др. В дни очередных "четвергов" художники нередко совершали прогулки за город — Чубаевку, Бугаевку, Дюковский сад. Принимали участие в этих поисках художественных мотивов обычно Головков, Дворников, Заузе; к ним примкнул и Павел Волокидин.
По инициативе П. Г. и при его непосредственном участии был организован в 1913 художественный очаг — студия, где художники рисовали с обнаженной натуры. Это происходило в бывшей квартире (при Художественном училище), где жил, работал и умер Л. Иорини, первый учитель со дней основания Одесской художественной школы. Здесь же помещалась художественная библиотека.
П. Г. не подавлял в себе влияния более сильных мастеров, развивал свое художественное мировоззрение. Не развлекаясь вывертами и дразнящими трюками лженоваторов, Волокидин позволял себе иногда отклонения от главной цели, но эти отклонения служили вехами к новым достижениям. "Я знаю, грубости, может быть, даже варварства, у меня немало, но я стремлюсь к культурности, к совершенству. Ошибки свои я вижу и устранить их надеюсь, но мне нужнее всего не перечень ошибок, а указание на то, в чем я не ошибаюсь. Да, успех зависит, главным образом, от знаний, а самый простой способ узнать — это спросить. У кого? У природы. Но она отвечает то, что известно от волшебных сказок, что если знать, что после чего сделать — так непременно удастся". Преподавание в ИЗО основ искусства увлекало П. Г. и побуждало вдумчивее и проникновеннее смотреть на живописные явления жизни. Обладая чудесным даром видеть в природе красочную чистоту и гармонию, Волокидин как колорист очень силен. Проверяя себя, уточняя свою живописную мысль, Павел Гаврилович любил повторять свои мотивы. Это мы видим и в пейзажах, и в портретах.
На всем протяжении художественной деятельности П. Г. можно проследить периоды сильно пережитых влияний. Репин, Врубель, Серов, Ренуар, Мане, Сезанн, Ван-Донген, Дерен, Фужита и — последнее увлечение — Кокошка. Из классиков были "властителями его дум" Гольбейн, Гальс, Рубенс, Тициан, Рембрандт, Веласкес и Гойя. Читая с большим интересом книги по искусству, он высказывался своеобразно, иногда наивно, но упрямо. Так, например, ему казалось, что он черпает от творения у Макса Нордау. В поисках стиля, соответствующего нашей эпохе, П. Г. не отвергал смелые достижения лучших мастеров всех эпох. Стиль создается не вдруг, и еще не взошло ожидаемое светило, но лучи его уже видны. Среди этих лучей, несущих свет и тепло людям, историк искусства будущего укажет на лучи творчества П. Г.
О себе П. Г. мог сказать словами поэта:
"Нет, не пейзаж влечет меня,
Не краски я стремлюсь подметить,
А то, что в этих красках светит —
Восторг и радость бытия".
В созданном П.Г. Волокидиным таится столько жизненной энергии, "художественной души", как это называл П. Г., что можно думать, никогда не скажут о нем равнодушно, "память о нем никому не нужна", уподобляя его поэту, которого, может быть, почитают, но не читают. Нет, этого не может быть.

Заходящее солнце бросает прощальные лучи. Раскрытая могила. Нетерпеливые могильщики. И трогательные слова делегата Киевского художественного института. Он благодарит Одесскую художественную школу, подарившую Павла Гавриловича Киеву, который признал художественное значение Волокидина раньше, чем это сделала Одесса.
Посещая часто выставку, я испытывал щемящую грусть об утрате близкого мне человека, но мертвым я его не видел и хочу думать, что он жив, помимо всякой мистики. Согласно поговорке наших друзей испанцев, рай не может быть раем,
если там нет окошечка, через которое можно видеть Мадрид и Мансанарес. И вот мы видим П. Г., наблюдающего как бы из окна свою милую Одессу и реальных людей, о которых художник говорил: "На свете неинтересных людей нет.

[Tana]

вот еще интересная статья об Одесской школе живописи, так же в статье есть воспоминания о П.Г.Волокидине:
Из литературного наследия
В. И. Полякова " Одесская школа живописи "

http://bonsite.narod.ru/polykov/pv_frame.htm

[Pavel]

У меня просьба не делать ссылок а показывать картинки. Так гораздо лучьше.

[Вивьен]

Pavel, в данном случае Tana дала ссылку на статью Полякова, в которой есть упоминания о Волокидине. По ссылке работы самого Полякова. Картинки конечно же будут в обязательном порядке выкладываться в теме.

[Вивьен]

На страницах интернета также немного информации о художнике Синицком и его работах.
Несколько месяцев назад Раскатов был инициатором темы о Владимире Михайловиче, ссылаясь на воспоминания Льва Межберга, за что ему огромное спасибо.
http://forum.artinvestment.ru/showthread.php?t=27285
Не буду повторяться, но пару слов от себя напишу.
Синицкий Владимир Михайлович родился в 1896, умер в 1986 году, тяжело болел. Был женат на дочери своего учителя - Елене Кириаковне Костанди, с которой прожил долгую жизнь в любви и уважении и, которую нежно называл Леличкой. Будучи неизлечимо больным, через силу продолжал работать, пока мог ходить и сидеть. Ниже представлены фотографии из моего личного архива; фотографии художника и двух его работ показываются впервые.
На первой - Синицкий В.М. в начале 80х годов.
На второй - Синицкий В.М. на девяносто первом году жизни, за пару месяцев до своей смерти на даче у Гавдзинского А.С., в семье которого он жил после похорон жены. Это последняя фотография художника.
На третьей и четвертой - работы Синицкого.
На пятой - последняя работа в жизни художника, написанная Синицким на даче у Гавдзинского и находящаяся в Одесском художественном музее.

[ВЯЧЕСЛАВ]

Предлагаю вашему вниманию небольшой рассказ Наума Пельца о Теофиле Борисовиче Фраермане .Проиллюстрирую рисунком из моей коллекции.

Берег большой воды
Наум Пельц

Есть улица в Одессе, с которой связаны имена выдающихся писателей и поэтов, музыкантов и артистов, ученых и художников. Они жили в разное время, но память одесситов так крепка, а их способность находить предлог, чтобы напомнить об этом, так изощрена, что и сейчас кажется: все эти замечательные люди, составившие славу города и страны, — твои современники, и стоит только выйти на Пушкинскую и повнимательней присмотреться, как обязательно встретишь знаменитость и, притом, не одну.

С Пушкинской у меня связаны и личные воспоминания: долгие годы после войны здесь жил мой старший товарищ по работе (теперь я понимаю — учитель), профессор живописи Теофил Борисович Фраерман .

Теофил Борисович был не только художником, но и работником большинства музеев Одессы. Он обладал удивительным чувством интерьера, что крайне ценно при создании экспозиции. В разное время Фраерман работал в институте ИЗО, художественном училище и строительном институте.

Первое, что поражало в нем при знакомстве — исключительное спокойствие и человечность. Гуманность и житейская мудрость проистекали из глубокой культуры, обширных знаний и жадности к любым проявлениям жизни. Он любил все: уличную сутолоку с пестротой одежд, раннее утро, с гулким постукиванием каблуков и садовниками, поливающими газоны, когда краски становятся чистыми и крепкими. Любил блеск моря, степную полынь, стихи, музыку, русские романы. Но больше всего — живопись, которая была и тяжкой ношей, и праздником.

Он рано почувствовал в себе тягу к прекраснейшему из искусств. Но о систематическом образовании не могло быть и речи. Разве могли позволить себе расходы на обучение сына люди, неделями экономящие гроши? Решение не вышло за рамки горькой мудрости бедняков. Мальчишка хочет учиться рисованию? Пусть! Разве этого нельзя сделать в малярной мастерской? Конечно, это не совсем то, но ведь надо подумать и о заработке. А что делать? Так тринадцатилетний подросток начал свои университеты. С рассветом он уходил в город и помогал учителю малевать вывески. Мастер гордился своей работой, помощник замкнуто хмурился.

А потом он узнал, что в городе есть художественное училище, а при нем бесплатные воскресные курсы. Их вели художники-бессребреники, главной заботой которых были судьбы живописи, стремление помочь одаренным молодым людям. Для увлеченного подростка недели превратились в бесконечные перерывы между воскресеньями.

В четырнадцать лет тяжело сотворить нечто значительное, но упрямство можно показать. И подмастерье из малярной мастерской продемонстрировал его, добившись зачисления на стационар в художественное.

Годы уходили в учебе, как в тумане. Мир, сияющий за окном, троекратно уплотнившись, ложился на холст. Костанди, Ладыженский, Иорини — чуткие и тонкие мастера учили любить щедрую на краски природу юга, раскрывали пластику художников Возрождения. Четыре года в училище прошли, как четыре театральные постановки. Но когда учеба осталась позади, старые проблемы встали с новой силой: что дальше? О Петербурге и Москве Теофил не мог и мечтать: где взять средства, кто даст вид на жительство? В самодержавной России пути к дальнейшей учебе были отрезаны. Тогда он бросил горестно известную Молдаванку, обманчиво богатую Одессу и в отцовском костюме, карманы которого отягощали только надежды на счастливую планиду, отправился на учебу в Германию.

В начале века в Германии славилась школа Ашбэ — академия живописи в Мюнхене. Но сухой рационализм мюнхенских академиков не вязался со всем, чему его учили в Одессе. Ему претили хрестоматийные сюжеты, кочующие от мольберта к мольберту. И он ушел в Париж. Ушел, а не уехал, подрабатывая по пути на случайных работах. Была ранняя осень. Его спутниками были пастельные восходы и закаты, проступающие по горизонту обобщенные контуры чужих городов, незатейливые композиции сельских пейзажей. Два месяца спустя глазам путника открылась столица художников.

В Париже Теофила пригрел скульптор Аронсон. Он работал в его мастерской, помогал переводить скульптуры в мрамор. Это была хорошая школа, она учила безошибочно чувствовать форму, приобщала к высокому творчеству. К тому же она укрепляла силы, а это тоже важно, потому что художнику необходим большой запас физической и психической выносливости.

А затем он поступил в Парижскую Академию. Здесь он работал под руководством известного портретиста Боннара. Боннар умел передавать ученикам секрет художественной зоркости. Фраерман аккумулировал полезное, корригируя приобретенное собственным видением. Наверно, в этом и состоял секрет редкого успеха, которым завершились занятия в Академии: сразу несколько его работ под псевдонимом Teo Fra были приняты в Салон. Их приобрели коллекционеры, и в руки молодого человека, частенько взиравшего на витрины булочных глазами Жан Вальжана, попала, по его представлениям, фантастическая сумма. Он истратил ее на приобретение мастерской и с головой ушел в работу. Там, в мастерской, которой он был рад куда больше, чем принц крови королевскому уделу, он написал много картин, судьбу которых так и не узнал до конца жизни. Лишь одна, много лет спустя, встретилась ему за тысячи километров от Парижа, Это была небольшая, удивительно тонкая по колориту картина «Парижская улица».

Но произошло это уже после революции, в России, а тогда, в Париже молодой художник выставлял свои работы в Осеннем Салоне, на выставках декораторов, работал над экспозицией Люксембургского музея. Он встречался с Серовым и Бакстом, Волошиным и Матиссом, Роденом и Франсом. Роден и Франс были членами жюри Осеннего Салона, в состав которого в 1909 году был избран и Фраерман .

Под влиянием великих художников и гуманистов окончательно сформировалась творческая позиция Фраермана : его привлекал простой человек и протест против социальной несправедливости. Вот почему, едва в Лондон, где он тогда жил, пришло известие о февральской революции, с группой эмигрантов Фраерман возвращается в Россию, в Одессу.

В эти переменчивые времена специальная комиссия художников и работников культуры, в которую вошел и Фраерман , провела большую работу по сбору и атрибуции картин, составивших главные богатства нынешних художественных музеев Одессы.

Магазины и антикварные лавки были забиты разнообразными предметами: местные перекупщики приобретали за бесценок художественные полотна, фарфор, гобелены у бежавших из Петрограда и Москвы сановников и аристократов — на корабли, уходившие за рубеж, надо было пробиваться локтями.

В одном из комиссионных магазинов Фраерман увидел «Парижскую лицу». На вопрос, у кого приобретена картина, хозяин только пожал плечами. Цена картины выражалась восьмизначным числом, это была божеская цена — в те времена все продавалось на миллионы. Он обегал знакомых, собрал чемодан бумажек и отнес их в комиссионку. Возвратился с картиной, писанной в парижской мастерской, — единственным, что осталось на память о далекой стране художников.

После открытия одесского института ИЗО Фраерман был назначен профессором живописи. Он воспитал большую плеяду художников, среди которых академик Кибрик, заслуженный деятель искусств УССР профессор Постель, художники Отрощенко, Титов, Иванов. О своем учителе и занятиях в Одессе Евгений Адольфович Кибрик впоследствии вспоминал:

«Жизнь требовала плакатов, панно или «фресок» клеевыми красками на революционные темы...

В первый же год учения, проходившего в мастерской талантливого П.Г. Волокидина, я заметил, что на все задания монументальной тематики откликалась только мастерская Теофила Борисовича Фраермана . Его ученики оформляли революционные празднества, стенгазеты, расписывали институтский клуб, и все это в новом, неизвестном мне духе. Теперь я понимаю, что стиль этих работ опирался на традиции Возрождения. Простота большой формы, значительность крупных цветовых силуэтов, свойственные этим традициям, позволяли молодым художникам оперативно отзываться на требования времени.

...Все это очень меня привлекало, и я подал заявление с просьбой зачислить меня в мастерскую Фраермана , в котором провел два года и навсегда сохранил об этом времени самые теплые воспоминания...»

Педагогической работе, воспитанию нового поколения художников Фраерман отдал значительную часть зрелых лет жизни.

Только в начале пятидесятых годов он оставляет училище, институт и целиком посвящает себя творчеству. Ежедневно проводит многие часы за мольбертом и создает ряд замечательных работ, отмеченных мастерством, изяществом и умом.

Но и уйдя с головой в творчество, Фраерман не порывает, а, наоборот, все больше тянется к людям, внимательно следит за художественной жизнью страны, радуется каждому новому знакомству, принимает своих недавних учеников, советует, спорит. «Художников должно быть как можно больше, это украшает жизнь, — часто повторял он, когда заходила речь о новаторских поисках молодых, — надо только, чтобы все было настоящим».

Я помню, как он восхищался и радовался «Золотой розе» Паустовского. Когда прибывал новый журнал, мы уходили в луна-парк, выискивали уединенную скамью и читали повесть вслух. Когда читали о Багрицком, его стихах об арбузе, о кавалерийском эскадроне, шедшем за гробом рано умершего поэта, по его щекам текли слезы. Он был знаком с Багрицким, встречался с поэтами и писателями, жившими в Одессе.

Была у Фраермана и своя муза — жена, художница-прикладник Лидия Владимировна Пестрякова-Фраерман. Дом Фраерманов был во многих отношениях необычен, он располагал к самозабвенному труду и чуть-чуть отстраненному отдыху, когда хочется подвести итог дня, увидеть заботы и поиски дня завтрашнего. Это был своеобразный домашний музей — собрание живописи, антиквариата, мебели разных времен и стран, инкрустированных шкатулок, очаровательных миниатюр. Когда лучи солнца касались полированных подоконников, радужным сиянием вспыхивала собранная и сотворенная здесь красота.

Обстановка и атмосфера этого дома была плодом многолетних трудов его хозяев и одновременно их вечным праздником, которым они щедро делились со своими друзьями и товарищами по ремеслу.

Вот уже почти полвека, как нет Теофила Борисовича. В тот день я зашел к нему по делу, он попросил задержаться: выйдем вместе. Был серый морозный день. У входа в музей, где он когда-то работал, с ним случился удар. Рядом оказалось двое моряков, и нам удалось удержать его, иначе упал бы навзничь. Кто-то заботливо метнулся к телефону, появились врачи скорой помощи, привели его в сознание, отнесли домой. После случившегося он пролежал месяц в постели, но не вылежал: надо было съездить в прокуратуру, дать сведения о своем давнем знакомом, ошибочно осужденном в довоенные годы. Когда возвратился, удар повторился. Больше он не подымался.

После смерти осталось несколько десятков картин, гуашей, которые и легли в основу посмертной выставки. Некоторые были приобретены музеями, остальные хранились у вдовы.

Сравнительно недавно умерла Лидия Владимировна. Не сохранился и дом, лишившийся своих гостеприимных хозяев.

Часто, глядя на голубую гладь залива, Теофил Борисович говаривал: «Это мой последний берег», — и когда он так, отстраняясь, ронял, чувствовалось — перед глазами встают иные берега. Одну из последних своих работ Фраерман назвал «Берег большой воды».


Главная > Мигдаль Times > №24 > Берег большой воды

1.Портрет жены художника .Бумага ,гр.карандаш 1925 год.
2.П.Волокидин.Портрет мальчика.Картон,масло.

[Tana]

еще несколько картин Синицкого В.М. из Одесского художественного музея:
1.-Портрет жены.

[Вивьен]

Вот еще два этюдика Стилиануди, фамилия автора написана его рукой на обратной стороне, размер - маленький, чуть больше ладони.

[vyadem]

Вивьен, сначала думал добавить в эту тему о еще одном замечательном представителе ТЮРХ, но там материала много. Решил отдельную создать.
Ганский Петр Павлович 1867-1842 гг.

[vyadem]

ВЯЧЕСЛАВ, большое спасибо! Очень интересный рассказ. Мне Фраерман очень нравится, хоть и видел всего ничего его работ. Вот одна как-то на аукционе проскакивала. Да и посмотрите на портрет самого Теофила Борисовича. Не знаю как другим, но мне кажется, что очень позитивным человеком был, как и его живопись!