42 раза и "Все в прошлом" Максимов ВМ

[kron]

Натолкнулся на дискуссию в соцсетях и тоже озадачился следом за одним оппонентом.
Знаменитую и свою самую удачную картину –«Всё в прошлом», Максимов Василий Максимович якобы повторил 42 (сорок два!!) раза !
Если цифра 42 не фантазия авторов монографий, то это тянет на рекорд Гиннеса.
5 – 6 работ известно где : ГТГ, ГРМ, Чувашский Гос. Худ. музей, Нац. Худ музей Беларуси и тп .

Но где хранятся (чуть не написал «болтаются») ещё 35 копий ?? Почему они не выплывают на аукционах ?.. Почему о них ничего не известно, у кого, где?
И возможно ли такое: СОРОК ДВА авторских повторения ?.....

[glumer15]

Здравствуйте. Жаль иногда художников))) Тот момент когда рисовать умеешь, а идеи хватило лишь на одну картину простите не удержался)) и не жалко же время было тратить и холсты) С уважением

[Learti]

Сообщение от kron

«Всё в прошлом», Максимов Василий Максимович

А написано то - реально круто. Любому музею в радость иметь такую работу.
Если 42 это правда, может по заграницам разлетелись? Для ностальгирующих - прям очень даже.

[Гриф]

Сообщение от kron

СОРОК ДВА авторских повторения ?.....

"Грачи прилетели" раз в 10 больше...

А если взять какого-нибудь советского художника с Завода, он за жизнь столько Лениных нарисовал, что...

:0(((

[kron]

Сообщение от Гриф

"Грачи прилетели" раз в 10 больше...

Вот не знал . А есть какие-то документальные подтверждения цифре 420? Мемуары автора, или документы из какого-нибудь, типа, фонда Саврасова?

[U_Z]

Адепты ОБС))))

[kron]

Сообщение от Гриф

"Грачи прилетели" раз в 10 больше...

Я так и предполагал, что это стрекотание сороки, точнее клекотание грифа.... лишь бы что-то прокукарекать...

[Learti]

Что касаемо Саврасова, в "Ленинку" не пойду, но есть информация из Интернета.
Если верить очерку «Грачи прилетели» Владимира Алексеевича Гиляровского (1855–1935), то там сказано...

Читать дальше... 

"На Моховой, бок о бок с Румянцевским музеем— ныне Ленинской библиотекой,— у входа в «меблированные комнаты» остановился извозчик, из саней вылез мой приятель, художник Н. В. Неврев. Мы, так сказать, столкнулись.
— Зайдем к Саврасову, возьмем его с собой и пойдем завтракать в «Петергоф».
Я не был знаком с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, но преклонялся перед его талантом. Слышал, что он пьет запоем и продает по трешнице свои произведения подворотным букинистам или украшает за водку и обед стены отдельных кабинетов в трактирах.
Поднимаясь в третий этаж, Неврев рассказал мне, что друзья приодели Саврасова, сняли ему номер, и вот он уже неделю не пьет, а работает на магазины этюды...
— Я вчера к нему заходил — прекрасную вещь кончает... Пишет с натуры через окно сад и грачиные гнезда... Нарочно сейчас приехал к нему посмотреть.
Дверь была чуть приотворена. Мы вошли. Два небольших окна глядят в старинный сад, где между голых ветвей, на фоне весеннего неба, чернеют гнезда грачей.
Мне вспомнились слова И. И. Левитана:
— Я ученик Алексея Кондратьевича.
В комнате никого не было. Неврев пошел за перегородку, а я остановился перед мольбертом и замер от восторга: свежими, яркими красками заря румянила снежную крышу, что была передо мною за окном, исчерченную сетью голых ветвей берез с темными пятнами грачиных гнезд, около которых хлопочут черные белоносые птицы, как живые на голубом и розовом фоне картины.
За перегородкой раздался громкий голос Неврева:
— Да вставай же, Алеша! Пойдем в трактир... Ну же, вставай!
Никакого ответа не было слышно.
Я прошел за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. В «каютке» этой пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква.
— Алеша,— тормошил Неврев.
— Никаких!—хрипел пьяным голосом старик.
— Никаких!—повторил он и повернулся к стене.
— Пойдем, — обратился ко мне Неврев, — делать
нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил... Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква.
Потормошил еще — ответа не было. Вынул из кошелька два двугривенных и положил на столик рядом с бутылками:
— Чтобы опохмелиться было на что, а то и пальто пропьет.
Неврев был в восторге от картины:
— Ведь это же старый Алексей Кондратьевич. Вчера утром я подмалевку видел, а сейчас почти зaкончено... Надо присмотреть, чтобы спьяна не испортил... Забегу к нему завтра утром...
Так я в первый раз видел знаменитого художника, одного из основоположников русского пейзажа. Это было 25 марта, в солнечный день, в конце 80-х годов.
Потом как-то, через год или два, я зашел однажды в эстампный магазин «Ницца» и увидел знакомую картину, ту самую, которую я видел в номере на Моховой. Внизу стояла подпись красной краской: «А. Саврасов», видно, что сделана дрожащей рукой.
— Я видел у Саврасова эту картину, — заявил я владельцу магазина.
— Это не она, а повторение. Та картина давно продана, но Алексей Кондратьевич делает повторения. Да это уж далеко не то. Совсем старик спился... Жаль беднягу. Оденешь его — опять пропьет все. Квартиру предлагал я ему нанять — а он свое: «Никаких!», — рассердится и уйдет. Как раз вчера писал у меня. Есть еще такие повторения, и не плохие. В прошлом году с какой-то пьяной компанией на «Балканах» сдружился. Я его разыскивал, так и не нашел... Иногда заходит оборванный, пьяный или с похмелья. Но всегда милый, ласковый, стесняющийся. Опохмелю его, иногда позадержу у себя дня на два, приодену — напишет что-нибудь. Попрошу повторить «Грачи прилетели» или «Радугу». А потом все-таки сбежит. Ему предлагаешь остаться, а он свое: «Никаких!..»"