Эдуард Штейнберг: Мой прогноз сводится к тому, что этот рынок непременно рухнет...

[Кирилл Сызранский]

artcol, сколько надо прожить в деревне, чтобы стать адекватным?
Много-долго, наверное, не надо, а то некоторые от долгого проживания у себя в деревне в такой "неадекват" уходят, что избы горят.

[artcol]

Сообщение от Кирилл Сызранский

artcol, сколько надо прожить в деревне, чтобы стать адекватным?
Много-долго, наверное, не надо, а то некоторые от долгого проживания у себя в деревне в такой "неадекват" уходят, что избы горят.

Это смотря в какой. Сейчас он вроде в Тарусе живет. Не совсем деревня - малый город, вроде. А жил в северной деревне, на Ветлуге, в Погорелке.
А люмпен - он что в городе люмпен, что в деревне.

[Кирилл Сызранский]

artcol, "Каждый год уезжаю на несколько месяцев в Тарусу – там я вырос, учился, там у меня друзья. Иногда я там работаю, а иногда, если устаю в Париже, то предпочитаю в Тарусе просто дышать..."
Вот рецепт адекватности-жить в Париже и приезжать в Тарусу.

[artcol]

Сообщение от Кирилл Сызранский

artcol, "Каждый год уезжаю на несколько месяцев в Тарусу – там я вырос, учился, там у меня друзья. Иногда я там работаю, а иногда, если устаю в Париже, то предпочитаю в Тарусе просто дышать..."
Вот рецепт адекватности-жить в Париже и приезжать в Тарусу.

Да хоть так, хоть наоборот. Главное - не сидеть на одном месте. А про деревню и адекватность - я другое имел ввиду. Ценности переосмысляются, когда живешь вдали от цивилизации. Я сам много езжу и провожу (проводил до рождения ребенка) много времени на дикой природе. Считай в деревне. Все подругому видится оттуда. Чесн-слово. Мб фотки выложу здесь. Не фанат я цивилизации. Я вообще за кибер-панк

[Кирилл Сызранский]

Сообщение от artcol

Ценности переосмысляются, когда живешь вдали от цивилизации.

А если у меня в деревне в доме всё есть-вода, свет, газ, туалет, сауна, телефон-это уже не "вдали от цивилизации"? Но и не город ведь...А? Или надо в совсем уж медвежий угол, в "Зычьи выселки" уехать?

[artcol]

Сообщение от Кирилл Сызранский

А если у меня в деревне в доме всё есть-вода, свет, газ, туалет, сауна, телефон-это уже не "вдали от цивилизации"? Но и не город ведь...А? Или надо в совсем уж медвежий угол, в "Зычьи выселки" уехать?

По идее - да. Но цивилизация ведь не только материальна, у нее еще и другие стороны есть. То что Владимир выразил словом "крутится". А есть состояние, когда крутится не нужно. 3-4 дней такого релакса обычно на полгода хватает "крутилова". А если представить, что человек живет в этом достаточно долго?

[Кирилл Сызранский]

Сообщение от artcol

3-4 дней такого релакса обычно на полгода хватает "крутилова". А если представить, что человек живет в этом достаточно долго?

Эх, а я так этим летом и не выбрался ни разу, супруга всю весну, лето да и сейчас наезжает...
А я всё "кручусь, верчусь"...

[Самвел]

Кто-то сказал уже не помню,что одиночество надо искать в больших городах. В деревне не уединишься. А вот в Москве,постепенно я замечаю много одиноких людей. Здесь сама жизнь как-бы заставляет уединиться,постепенно становится скучно с реальными людьми,а одному становится все комфортней. Это я говорю про понимаюших людей,ведь груз ответственности приходит с пониманием-это тоже не мои слова.

[Евгений]

ТРИ ВСТРЕЧИ С БРОДСКИМ

Впервые судьба нас свела с Иосифом в нашей однокомнатной квартире, расположенной в районе метро “Аэропорт” и служившей одновременно и мастерской моему мужу — художнику Эдуарду Штейнбергу. Думается, что это был конец 1966 года. Крупный, рыжеватый, светлоглазый, розовощекий Иосиф при первом взгляде мало чем соответствовал романтическому облику поэта его вполне классической российской биографии. Стенограмму суда над Бродским, сделанную Фридой Вигдоровой, к тому времени я уже читала, а выйдя замуж за Эдика не могла не воспринимать и глубоко лично. Ибо дамоклов меч “тунеядства” висел и над ним долгие годы: в “нежеланное путешествие”, которое так славно прошли Иосиф Бродский, а позднее Андрей Амальрик, дважды пытались отправить и Эдика, вызывая его на общественные суды с условием пятидневного определения на работу. Выручали неожиданно открывавшиеся вакансии на одну из “престижных” должностей сторожа, вахтера, истопника.

Читать дальше... 

Самоуверенный и героически-авантюрный Иосиф пришел к нам в один из осенних вечеров вместе с моей приятельницей и сослуживицей Ириной — женой преуспевающего в ту пору художника детской книги — Виталия Стацинского. Ира, по видимости — роковая дама высшего света, по сути была глубоко одинокой и одаренной интуицией женщиной. Она со своими, чаще — иностранными, знакомыми нередко совершала выходы к нам, желая показать картины Эдика. Одним из таких выходов был ее визит с русским поэтом Иосифом Бродским. Где она с ним познакомилась — я ее не домогала вопросами. Сколь долго и какого рода были их отношения — мне сказать трудно. Но в этот вечер было видно, что они увлечены друг другом.

Он был в коричневом плаще и черном кепи, из под которого торчали вьющиеся, золотисто-каштановые волосы. Румяный, с крупными хорошими зубами и заостренным носом с горбинкой, он, посмеиваясь, рассказывал о питерской поэзии. Теперь вспоминаю, что его наполеоновский профиль я впервые увидела еще прежде, в морге института Склифософского — у гроба Анны Андреевны Ахматовой, рядом с Надеждой Яковлевной Мандельштам.

Иосифу понравились камни, раковины, мертвые птицы на картинах Эдика. Здесь он обнаружил родство близких ему смыслов, хотя, мне думается, как и многие художники слова, он не имел ни вкуса, ни любви к современной живописи. Просмотрев картины, он с большей охотой, сидя у нас на маленькой шестиметровой кухне, начал читать свои стихи. Слушателей было всего трое. Мы с Эдиком и Ирина. Но в его чтении не было интимности. Он читал стихи не нам; звонко и громко, словно сотрясая пространственные преграждения, — он отправлял свое послание туда, где времени уже нет, призывая Его, а не нас во свидетели. Из прочитанного в тот вечер я запомнила поэму, посвященную Джону Донну. Особый способ изъявления поэзии, понимаемой Иосифом как дар пророческого говорения, как некое откровение с кафедры, родственное блоковскому символизму, установило холодок перегородки: музыкальная форма свое-образного общения со Вселенной перекрывала нам, вблизи сидящим, возможность восприятия. Утраченное чувство некоего поведенческого и духовного единства возродились только через год, летом, когда мы побывали в Питере у самого Иосифа.

Иосиф жил с родителями в большой коммунальной квартире. Семья занимала довольно просторную комнату, заставленную дубовой громоздкой мебелью начала века. Здесь что-то напоминало жилье гоголевского Собакевича, особенно большой кожаный диван с высокой спинкой. На шкафах и столах вертикально и горизонтально располагались увеличители и разного рода фотопринадлежности отца Иосифа. Иосиф, нам что-то показав из старой аппаратуры, не помню что, затащил в ту часть комнаты без дневного света, которую выгородил для себя, создав поистине пещерную келью, где он мог жить и работать. В своей вышедшей в Америке книге Бродский называет главу, посвященную родителям, “Полторы комнаты”. Усеченная комната родителей, в сумме с его клетью-пещерой, может быть, действительно и создавала иллюзию, что их было полторы.

Клеть Иосифа была без окна и напоминала кладовую. Секретеры и комоды лицевой стороной были развернуты на обитателя. Казалось, что любовь к древнему, к метафизике, вкус памяти вещей поэт черпает из этих бездонных тайников, — столь вещно и зримо они присутствовали рядом с ним. И он, такой мощный и крепкий, был подобен им, как они подобны ему.

Он угощал нас картошкой с селедкой и водкой, и мы были счастливы, он читал нам стихи, и мы теперь их слушали как завороженные. Он снова читал поэму о Джоне Донне. Видимо, в ту пору она была ему особенно близка. А потом мы бродили по Питеру.

Был теплый летний день. Иосиф повел нас к Фонтанному дому, и мы долго стояли на набережной, мысленно читая поэму Ахматовой. Но если в “Поэме без героя” припоминаемые образы проходили карнавально-танцевальной вереницей теней, то рассказы Иосифа об Анне Андреевне были наполнены недавним общением, еще не успевшим отойти в прошлое. Эта свежесть почти девственных впечатлений, таким естественным образом ставших частью его биографии, и сообщала его поэзии тот особый и вещный и одновременно провиденциальный смысл, которым была отмечена поэзия акмеизма от Иннокентия Анненского до Осипа Мандельштама.

Потом я помню, как мы шли с Иосифом по Летнему саду, долго сидели на лавочке, снова вышли на набережную Невы. Здесь мы с Эдиком разом отметили, что не только Иосиф знал каждый дом, каждый закоулок своего Питера, но и Питер в свою очередь знал Иосифа. Нашего гида все время приветствовали прохожие самого разного возраста и разных социальных категорий. Иосиф объяснил это тем, что летом каждое утро он совершает свое путешествие по городу на велосипеде. Поэтому многим его личность сделалась приметной. А если учесть историю его ссылки, то естественно, что Иосиф для Питера останется, как Пушкин или Блок, живой легендой. Это умозаключение я делаю сегодня, встраивая его велосипедные прогулки в литературный и именно петербургский литературный контекст.

Много позже, будучи в Питере, мы прошли тем же маршрутом, по которому нас вел Иосиф. Мы постояли на набережной Невы в том самом месте, где в ту нашу удивительную встречу Иосиф с Эдиком, тогда еще совсем юные, оживленно и весело перебирали в памяти злоключения своей молодости, точнее вехи жизни, которые странным образом зеркально отражали друг друга. Оба не окончили средней школы, оба в ранней юности замышляли побег в Америку. Были еще какие-то черты поведенческого сходства, которых теперь не припомню, а тогда, естественно, не записала, как и все наши последующие встречи в Москве. Теперь город без Иосифа, без своего поэта, нам показался действительно мертвым. С мандельштамовским ощущением: “В Петербурге жить — словно спать в гробу”.

Когда по Москве и Питеру в кругах художественной богемы покатилась волна отъездов, по Москве стали ходить слухи, что власти настоятельно требуют отъезда Иосифа. В этот период я уже зачитывалась его стихами. И для меня рядом с великим Осипом становился в ряд другой Иосиф. И мне было совершенно очевидно, что без благословения Надежды Яковлевны этот последний не примет решения об отъезде.

Помнится, что была ранняя весна. Мы с Эдиком по каким-то делам оказались в центре, на Пушкинской площади. Где-то долго блуждая, захотели поесть. Направились в кафе “Лира” и садясь за столик обнаружили рядом с собой Иосифа. Мы заговорили о наших общих знакомых. Он нам поведал, что накануне побывал у Надежды Яковлевны, которая очень тяжело больна, а потом сообщил, что собирается уезжать. Видимо, благословение состоялось.

После его отъезда мне попал в руки самиздатский сборник “Конец прекрасной эпохи”. Этим, символически поименованным циклом стихов Бродского действительно и завершилась целая эпоха нонконформистской культуры 60-х с ее экзистенциальным романтизмом.

Галина Маневич.(Искусствовед,жена Э.Штейнберга.)

http://magazines.russ.ru/arion/1998/4/manev-pr.html

Э.Штейнберг с женой Галиной Маневич..

[Glasha]

Вот ведь как интересно повернула тема, актуально. Это не шутки.
Где находятся так называемые творческие деревни, Деревни художников, или просто симпатичные живые (вы понимаете, о чем я) деревни, недалеко от Москвы, в пределах, скажем, 4 часов езды? Знаю, хорошие районы Тарусы, Ярославля -там не была)), только наслышана и начитана, места вдохновенные. Кто-нибудь может еще назвать конкретное место?
Конечно, Париж/Таруса -это идеально )), но с Парижем не сложилось два года назад. Прав artcol, происходит, наверное, у каждого рано или поздно переоценка ценностей, особенно, когда окажешься вдали от суеты.

Прошлым летом этого удовольствия вкусила, приехав на 3 дня к подруге (на лето приезжает), а прожив там 3 недели активно и с удовольствием, времени свободного не было, причем, прошу заметить, практически без телефона и совсем без интернета, одни бабульки-веселушки, которые сразу меня полюбили, стали подружками)), чего стоят -хвать свои сарафаны и песни петь, настоящие, исконные, для туристов из Москвы или той же Франции, в перерывах между дойками и сенокосом, в то время, когда розовощекие от парного молока внуки-дылды на печке спят. Одна беда -родившемуся с удобствами цивилизации, трудно без них, но сейчас все это можно сделать, были бы деньги. И это место - район Каргополя, деревня Лядины с замечательным архитектурным деревянным комплексом 17 века, самым высоким из подобных в России - далековато от Москвы.
(7,8,9-то, что осталось от некогда существовавшей деревни, а саму её как будто корова языком слизнула, ни намека на домик или заборчик, только трава по пояс; 10- творение некоего местного мастера, двусторонние -на кухню и гостиную -огромные шкафы, которые есть во многих домах)

Знаю, что есть ещё Деревня художников "Озерки" под Питером, но это именно пригород Питера, объединение нескольких мастерских.
Вобщем, не сочтите за бред, хочется попробовать.
Буду признательна за "наводку", услышать о подобных замечательных местах, творческих живых деревнях, которые вы знаете...
(P.S. Admin, не хмурьте брови, пожалуйста, можно перенести на другую ветку))