"Торговцы искусства" Даниэля Вильденштайна

[LCR]

Даниэль Вильденштайн, крупнейший маршан в мире, умер в 2001 г. После его смерти начался грандиозный – под стать оставленному состоянию, которое оценивается в более 4 млрд долларов – и нескончаемый судебный процесс между его сыновьями от первого брака (один из них недавно умер) и его вдовой. В прессе регулярно появляются новые статьи, и похоже, что дело пахнет крупным политико-финансовым скандалом, как их любят во Франции – вопрос уже поднимается в Парламенте. Но это уже другая история…

Незадолго до его смерти вышла книга его воспоминаний под названием «Торговцы искусства». Полностью переводить я ее наверняка не буду – книга толстенная. Но я сделала нечто вроде дайджеста. Вот пока так.


Текст синим – мой. Текст черным – перевод из книги Даниэля Вильденштайна. Я использовала также книгу Пьера Наона «Торговцы искусства во Франции».

Читать дальше... 

I Галактика Вильденштайнов - Отец

В доме № 57 по улице Ля Боеси располагались апартаменты и галерея Вильденштайнов.

Натан Вильденштайн, основоложник династии, родился в 1851 г. в эльзасской деревушке Теркенрхайм (его эльзасский акцент был знаменит). Когда в 1870 г. Германия аннексировала Эльзас, он решил остаться во Франции и переехал в Витри-лё-Франсуа, где открыл торговлю тканями. Искусство совершенно его не интересовало до тех пор, пока один клиент не попросил его продать картину, приписываемую Ван-Дейку. Осуществив операцию с существенной прибылью, он вдруг понял, в чем суть, забросил ткани и открыл лавку старьевщика. Через год он купил картину Буше за двести франков и перепродал за двадцать тысяч. Последовали другие фантастические находки, блестящие сделки. Все, кто его знал, в один голос говорят, что он был самым одаренным маршаном века – глаз у него был феноменальный: там, где другие не видели ничего, кроме почерневшего лака, он умел разглядеть шедевр.

«Фрагонар, Ватто, Буше, Патер, Грёз, Ланкре, Шарден, Гудон. Когда мой дед стал торговать живописью, эти имена ничего не стоили. Как если бы их просто не существовало. За исключением братьев Гонкур весь век этих художников никого не интересовал. Можно сказать, что он открыл их, вытащил на свет божий. Он один… Мой дедушка был очень далек от салонной живописи, которая была в большой моде во второй половине XIX века. Ото всего остального, впрочем, тоже – импрессионизм, по его мнению, был ужасной дрянью. Натан чтил только живопись старых мастеров. Он говорил мне: «Пойми, Даниэль, нужно работать только с мертвыми художниками. Живые – ведь это совершенно невозможные люди!». Только один из современных художников удостоился его одобрения: «Да, с этим можно работать. Давай!» - это был Ван-Гог. Нужно было слышать, что он говорил о Пикассо : «Пикассо – умница и очаровашка. Но кто-нибудь должен сказать ему, чтобы он прекратил портить холсты!».

В конце века Натан Вильденштайн был одним из пяти крупнейших маршанов Парижа. В начале следующего века он и его партнер Гимпель открыли галерею в Нью-Йорке.


«В начале ХХ века американцы совсем не восхищались французским искусством XVIII века. Нет, в США любили в основном английское искусство живопись с изображением сцен охоты, собак и лошадей. Ценились Хогарт, Рейнолдс, Гейнсборо, Лоуренс… Для богатых американцев эта английская культура была как бы страницей их собственной истории - в отличие от, скажем, Фрагонара. Ей-богу, Фрагонар приходил на ум американскому клиенту в последнюю очередь. Мой дед атаковал своих американских клиентов, живших в Париже, тяжелой артиллерией.

Он повторял им : «В мире нет ничего лучше французского искусства, и те, кто покупает английское искусство – просто идиоты». Его аргументы не имели ничего общего с правдой, или другими словами, он врал как сивый мерин: «Да это же просто фотографии! В Англии никогда не было ни одного настоящего художника, бездарные фотографы – вот они кто!» - когда мой дедуля расходился, его невозможно было остановить. В нашей нью-йоркской галерее ему вторили хором: «Фотографы! Ваши англичане просто фотографы!».В этой нью-йоркской галерее об искусстве вообще с клиентами говорил Гимпель, но конкретные картины с ними обсуждал мой отдаленный кузен Феликс, элегантный, сухощавый, очень утонченного вида. То есть вся «галактика Вильденштайнов» с утра до вечера поносила английское искусство. В конце концов американцы сдались и начали покупать Фрагонаров и т.д. – дедушка умел убеждать людей. Что касается английской живописи, даже мой отец ему поверил. Ну, а я? Я не продаю английскую живопись. Я ни разу в жизни не продал картину английского художника. Вы спросите: и почему же?
Да потому что я дурак!
В Англии много хороших художников, и английская живопись очаровательна.

Кстати, когда кузена Феликса с его внешностью манекена определили в нью-йоркскую галерею, тамошний персонал чуть не взбунтовался. Но мало-помалу он стал отличным продавцом. Папа говорил: «Да как он может ошибиться, он же молчит как рыба!». О какой бы картине ни шла речь, Феликс всегда произносил одну и ту же фразу: «Это прекрасная картина» - и замолкал. Ни слова больше. Он молча ждал вопроса: «Сколько?». Это была система Феликса, функционировала она совершенно великолепно…».

Натан Вильденштайн стал главным экспертом по французской живописи. Его доктрина была такова: «Смелость в покупке, терпение в продаже. Время не имеет значения». Он не боялся покупать по очень высокой цене, когда считал, что работа того стоит. В числе его клиентов фигурировали самые громкие имена: Ротшильд, Вейль-Пикар, Давид-Вейль, Гюльбенкян, Бестеги…

Удивителен не только успех этого человека, удивительно и его преображение – придя к искусству случайно, он горячо полюбил его, счастлив по-настоящему он был в музеях.

Несколько картинок из той жизни

«Дитерле, Жерар и Дюбур

Уже в 1920-е гг. отец и дедушка стали брать меня с собой к прославленным торговцам искусства…Вот это были персонажи! И все совершенно разные! У каждого был свой стиль, свои уловки. Это они создали рынок искусства, это они все придумали. Без них сейчас ничего не было бы. Я хорошо знал тех из них, кому удалось выжить после кризиса 1929 г., надо сказать, выжить было нелегко…

На бульваре Мальзерб располагалась галерея Дитерле, сына Мари Дитерле, художницы и близкой подруги Коро. Этот Дитерле любил живопись, его любимым художником был Коро. Он был экспертом по Коро и удивительно хорошо о нем говорил. Слушать его можно было часами. Он мог рассказать вам всю большую и маленькую историю каждой картины Коро. Он мог рассказать и о картинах, подписанных Коро, но написанных не им!.. Дитерле говорил: «Доброта и дружелюбие Коро были поразительны. Своим друзьям-художникам он не отказывал ни в чем. Он знал, что они жили в бедности. Знал он также, что его подпись поднимала цену картин. Вот он их и подписывал… Коро был чудесным человеком, очень простым. Коро был просто воплощением доброты ». Сейчас я хочу составить сводный каталог Коро – это совместный проект с внуком Дитерле, и выбор соратника, как вы понимаете, не совсем случаен…

В двадцати пяти метрах от Дитерле был магазин маршана по имени Жерар, Рафаэль Жерар. Этот господин в любое время года носил брюки в полоску, черный редингот и высокий жесткий воротник. Вид у него был самый любезный и благожелательный. Когда мы приходили к нему, мой отец говорил: «Послушайте, господин Жерар, покажите нам картины, но только те, которые Вы еще не приукрасили. Вы понимаете, что я имею ввиду?». Дело в том, что этот Жерар был настоящий разбойник. Бандит с большой дороги. Не то чтобы картины, которые он продавал, были фальшивыми. Нет, они были настоящие. Но он давал их своиму реставратору «на улучшение». Тот переписывал их – и безвозвратно портил! К примеру, танцовщицы Дега: Дега рисовал их с очаровательными обезьяньими личиками. Но по решению господина Жерара реставратор вырезал эти личики из пастелей и заменял их такими кукольными головками! Да-с. Танцовщицы Дега – с кукольными головками… Он говорил: «Ну и что? Клиентам больше нравятся такие головки!» и добавлял: «Эти обезьяньи рожицы, нет, господин Жорж, это невозможно, никто их не возьмет!». Не буду объяснять, что эти работы были безвозвратно погублены.
Еще одна особенность господина Жерара: он не желал видеть на своих картинах никаких коров. Коровы подвергались в его присутствии смертельной опасности! Он кричал своему реставратору: «Какой ужас! Смотрите, на этом пейзаже нарисована корова! Сейчас же уберите мне ее! Коров невозможно продать!». Такие работы нам иногда удавалось спасти… Нам удавалось восстановить корову. В жизни я никогда больше такого не видел. Господину Жерару повезло, что все художники – авторы его картин уже умерли. Особенно Дега. Представляете, что бы случилось, если бы Дега увидел кукольную головку на своей работе! Одну-единственную кукольную головку. Он бы просто убил этого господина Жерара. Он бы заставил его проглотить свой элегантный высокий воротник!

Зелигман

Крупнейший маршан… Великолепный особняк. Мы ходили друг к другу с визитами. Обменивались любезностями. Говорили о погоде. Никогда не показывали друг другу ни одной картины. Не показывали даже рам. У нас были одни и те же клиенты…

Петридес

Грандиозный Петридес… Настоящий комик, этот Петридес. Это был самый профессиональный врун из всех маршанов. Он врал, как дышал – а легкие у него были в прекрасном состоянии… Он врал на любой сюжет! Мой отец говорил: «Я предпочитаю иметь дело с ним, потому что я знаю, что он врет. Он знает, что я это знаю, поэтому мне он говорит правду…». В прошлой жизни он был портным. Постепенно он составил себе коллекцию и в конце концов научился любить живопись. А потом началась война. Он взял картины у Фабиани, у других маршанов и стал продавать их немцам. В тех условиях было нетрудно заработать деньги. Так продолжалось в течение четырех лет. Петридес нажил огромное состояние. После Освобождения, понятное дело, ветер для него подул в другую сторону…
Спустя много лет Петридес поселился по соседству с нами. Когда мы встречались на улице, он щупал лацканы моего пиджака. Он их щупал профессионально и говорил мне: «Отличная ткань. Прекрасное качество» - портной в нем, очевидно, не умер…

Джозеф Дьювин

Я бы сказал, что Дьювин стоят над ними всеми. Абсолютно циничный Дьювин, англичанин голландского происхождения. Между прочим, он стал лордом. Чтобы стать лордом, надо много дать, это понятно, нет? Ну, так Дьювин дал сколько нужно – много денег в музеи, много картин…

Он часто говорил мне: «Если бы я не познакомился с твоим дедушкой, я бы не стал тем, кто я есть». И правда, Натан научил его всему, здесь, а этом самом доме.
У Дьювина было одно огромное преимущество перед моими дедом и отцом: пять месяцев в год он проводил в Нью-Йорке. У него был особняк на 57-й улице и самая снобская клиентура Америки. Он жил и в Лондоне. Он жил в Париже. Этот Джозеф был вездесущ. И продавал все – мебель, картины, гобелены, фарфор. Он продавал все, за одним исключением – он не прикасался к современной живописи. Это влияние моего деда.

У Дьювина, который всю жизнь мечтал о сыне, была только дочь, так что я заменил ему сына, он стал мне чем-то вроде крестного отца. Он делился со мной своими рецептами: «Понимаешь, когда какой-нибудь богач приходит ко мне, чтобы накупить себе искусства, прежде всего я спрашиваю его, достаточно ли у него стен. «Нет? Какая жалость!.. Но как же вы развесите свои картины, куда Вы поставите скульптуру?». И я объясняю ему, что сначала нужно обзавестись стенами в должном количестве. То есть сначала нужно приобрести дом. А дальше я беру дело в свои руки, Даниэль, я строю ему дом». И действительно, он брал дело в свои руки. У него была целая армия самых лучших архитекторов и один гений - Фрэнк Ллойд Райт. Райт спроектировал дома для Бейкеров, Вандербилтов, Уайденеров. Затем Дьювин приступал к «декорации». Этот Дьювин тоже был гением в своем роде. Он часто повторял мне : «Даниэль, очень важно породить в клиенте амбиции». Ну и гусь же он был!..

Мой отец и Дьювин – наблюдать за их взаимоотношениями было жутко любопытно. Они проработали вместе всю свою жизнь, накупили чудовищное количество вещей – часто целые коллекции - вскладчину. И в течение всей своей жизни они ругались друг с другом. Дьювин говорил мне: «Твой дед был замечательным человеком, как жаль, что твой отец пошел не в него. Твой папаша – на нем просто клейма негде ставить!». Папа не оставался в долгу: «Таких обманщиков и негодяев теперь уже не делают, он один такой!». И как же им удавалось работать вместе? А я Вам сейчас расскажу.

Мне было шестнадцать лет. Однажды мой отец попросил меня поехать в Лондон. Он объяснил мне: «Пять чудесных Буше выставлены на торги. Ты должен купить их мне». Я поехал в Лондон. Там я остановился в отеле Кларидж. Только я открыл дверь своего номера, как раздался телефонный звонок, Это был Джозеф, он жалобно сказал мне: «Даниэль, мой дорогой, я так по тебе соскучился, приходи на ужин, ладно?». Когда я пришел к нему, голос у него был уже не такой жалобный:

- А что это ты приехал в Лондон?
- Я решил поступить в будущем году в Лондонский университет и приехал, чтобы узнать кое-какие детали…
- Ах, в университет? Кому ты это рассказываешь?! Скажи, зачем ты приехал, а, Даниэль? Не хочешь? Тогда я сам тебе скажу: ты приехал, чтобы купить Буше. Признавайся! Твой отец послал тебя купить Буше!
- Буше? Какие еще Буше? Какая продажа? О чем ты вообще говоришь? Я хочу поступить в университет, Джозеф…
- Даниэль, ты – такой же засранец, как твой отец! Вам не стыдно так вести себя со мной?!
- Да не знаю я никаких Буше…

Тут он схватил телефон и попросил номер моего отца в Париже.
- Жорж, твой сын сидит рядом со мной и пудрит мне мозги. Он говорит, что записался в Лондонский университет. Хватит шутить! Он приехал, чтобы скупить Буше, я точно знаю!
- Да нет, Даниэль будет учиться…
- Ну ты и дерьмо! Значит, ты решил действовать в обход меня, так, что ли? Давай, выкладывый, не отнекивайся!
- Джозеф, мой сын…
- Негодяй! Ну подожди, ты увидишь, во что тебе обойдутся эти Буше! Я тебе клянусь, мало тебе не покажется! Сдохну, а не отступлюсь!
- Делай что хочешь, мне наплевать! И желаю тебе никогда не найти на них покупателя!

Такие сцены повторялись постоянно. Жуткие скандалы, просто ужас. Но в конце концов оба успокаивались… так было и в этот раз :
- Может, договоримся? А, Жорж?
- Ладно, давай.
- Так что, покупаем вскладчину?
- Покупаем вскладчину.

Джозеф передает мне трубку, и отец говорит мне: «Возвращайся, Даниэль, вопрос решен».

Дьювин и Беренсон

Джозеф был неспособен оценить картину. Да он и не пытался – по двум причинам: он покупал только «самые знаменитые» произведения и он умел окружить себя нужными людьми. На него работала целая армия всевозможных экспертов. Для экспертизы итальянский примитивов у него был американец Беренсон, знаменитый Леонард Беренсон… Это был щуплый человечек с повадками аристократа, несколько пресыщенный, несколько чопорный… Дьювин подписал с ним эксклюзивный контракт и выплачивал ему ежемесячную зарплату. Беренсон поставлял Дьювину все появлявшиеся работы великих итальянских мастеров, Дьювин покупал их, а потом перепродавал американским коллекционерам. Но тут было одно «но»: дело в том, что между Беренсоном и Вильденштайнами существовала тайная договоренность. Прежде чем предложить какую-нибудь картину Дьювину, он показывал ее нам. Стало быть, мы выбирали первыми. Если работа нас не устраивала, мы могли отказаться. Это соглашение, а также связанная с ним переписка должны были оставаться конфиденциальными. Топ секрет. Никому не показывать! Даже после смерти Дьювина Беренсон настоял на том, чтобы никто не знал о наших отношениях, и я его понимаю – он требовал 50% прибыли со всех инициированных им сделок!
/…/
Каждый год я проводил три недели в Тоскане на его вилле в I Tatti. Там я часами рассматривал фотографии картин, их были тысячи… Он учил меня распознавать итальянские примитивы. Мы вместе ходили на выставки итальянского искусства…
Теперь считается хорошим вкусом говорить, что у Беренсона не было таланта, и с особым рвением это утверждают те, кто его и в глаза не видел. Я должен сказать, что многому у него научился…».