Записки моряка - художника
ПОД СЕНЬЮ РАДИЩЕВА
На дороге из Петербурга в Москву
Не торговал мой дед блинами,
В князья не прыгал из хохлов,
Не пел на клиросе с дьячками,
Не ваксил царских сапогов,
И не был беглым он солдатом...
Пушкин
А был Александр Николаевич Радищев, что даёт мне право считать своё происхождение не холопским. Дочь его, Фёкла Александровна Радищева, вышла замуж за моего отца прямо из Смольного монастыря, куда была по сиротству отдана на воспитание вместе со старшей сестрою своею, Анной. Сын же, младший из них, Афанасий Александрович, поступил во Второй корпус, где и окончил воспитание. В 1816 году выпущен офицером в лейб-гвардии Кавалергардский полк.
Отец мой, полковник Пётр Гаврилович Боголюбов, был воспитанником Первого кадетского корпуса. Выпущен в офицеры в 1800 году и совершил тотчас же поход через Кваркон. Потом, в продолжение всей Французской кампании, до 1816 года, оставался в корпусе графа Воронцова. Во Франции, в Нанси, был тяжело ранен. После чего искал более покойной службы и, наконец, находясь на службе, умер от последствий раны, полученной в живот.
1824-1830
Детей у отца и матери было двое: брат Николай Петрович да я. Служба отца была на Санкт-Петербургско-Московском шоссе, где стояла военно-рабочая бригада в несколько батальонов. Он командовал Третьим, расположенным в Чудове, Тосне, Любанн и Померанье, где я и родился марта 16, 1824 года и где моё раннее детство прошло почти бессознательно. Помню, однако, что там был чудный для детского воображения постоялый дом с большим двором, с царскими для проезда комнатами и трактирщица Елизавета Ивановна с дочкой Минушкой, утонувшей в пруду. Рядом был наш дом. Он прилегал к саду Почтовой станции. Тут были качели, куртины со смородиной, земляничные гряды, а в глубине - пруд, где утонула Минушка, и баня. Наш дом был двухэтажный, крестьянский, с большим двором, где ходили журавль, индюки, куры, утка всякая и собаки. Иногда воспитывался тут же медведь.
Читать дальше...
Отец любил животных и был натурой художественной, рисовал недурно, любил картинки по своим средствам, эстампы, гравюры. Чинил часы всем знакомым, точил с ангельским терпением самые тонкие колёса для часового механизма. Строил своими средствами возки, коляски и всем этим делом занимался с крайней любовью. Человек он был добрый и честный, а потому был небогат и по смерти оставил семье небольшие деньжонки, которые наша добрейшая мать сберегла для нас, но не увеличила, ибо, хотя сама она жила бедно и скромно, но это, однако же, не мешало ей помогать ближнему и одолжать всех своих приятелей. О ней я сохранил самые высокие и прелестные воспоминания. И ежели во мне есть что порядочное и доброе, то всё это вскормлено её чутким умом и высокой нравственностью. Ей мы обязаны были первыми нашими знаниями, ибо других учителей до поступления в Корпус у нас не было. Будучи воспитанницею шестого выпуска Смольного монастыря благородной половины, она получила воспитание вполне фундаментальное, хотя не обширное. Прекрасно знала языки, арифметику, историю и географию да Закон Божий. Но эта небольшая программа была в ней подробно разработана и усвоена с редким знанием, а что касается до эстетики и любви к прекрасному, то всё это выработалось познанием литератур уже своим умом и вкусом. Будучи сиротою, мать моя осталась при Институте пенсионеркою, а потом год классною дамою. В это время она познакомилась ближе со старой француженкою, учительницею французского языка, которая имела большое влияние на её развитие. Они вместе читали Дидерота<Дидро.>, Вольтера и так далее.
Сколько памятно мне её лицо, оно было красиво до старости. Прямой нос, прелестные голубо-серые глаза, русые волосы, хороший рост, чудный рот и какая-то неухватимая улыбка доброты делали её миловиднейшей женщиной. Кокетства тут не было, да с кем ей было и кокетничать, живя в Смольном монастыре в кругу старых вдов её пошиба. Скажу, что Вдовий дом этот был уделом вдов заслуженных людей.
Тут-то она себя всецело посвятила нашему воспитанию и, не держа под юбками, говорила о всём, что было прилично нашему возрасту, так что, вступая в жизнь, мы знали всё, но в такой форме, которая доступна умной и нравственной женщине. Не было темы, о которой мы бы не позволяли себе беседовать с матерью. Полная откровенность и внушение доверия к себе было её принципом и нашим нравственным платежом ей за все её ласки и предупреждения. Так что после, когда её не стало, я часто говорил брату: "Да кого из нас она более любила?". И оба, подумавши, отвечали: "Я никогда не замечал, что тебя предпочитала мне".
1831
По смерти отца(1) мы остались сиротами заслуженного человека, что дало право поступить в Пажеский корпус, так и было сделано. Брату скоро подошёл срок поступления в Александровский Царскосельский малолетний корпус, куда его и отвезла мать, поместив в Морскую четвёртую роту. На кроватном билете его значилось "Паж". Но вскоре судьба наша переменилась и, по совету А.А. Кавелина, бывшего воспитателя Александра II, друга отца, нас перевели в Морской, на том де основании, что без средств в гвардии служить плохо. В Морском же корпусе дают математическое образование и директор И.Ф. Крузенштерн - человек учёный и умный. Так мне сказывала об этом мать, и тут показавшая, что она была умная женщина, не погнавшаяся для нас за видной карьерой гвардейского офицера без гроша в кармане с аристократическими аппетитами, к удовлетворению которых юношу невольно тянет богатенькое товарищество.
Читать дальше...
Как выше сказано, мать обучала нас всему, что приличествовало нашему возрасту. Я был всегда очень резов, а потому ей часто приходилось делать мне внушения, но во всё время её деятельной педагогической любви к нам она ни разу меня не высекла и не ударила, что было бы тогда совершенно в духе времени, ибо, приведу для примера, в Александровском малолетнем корпусе меня драли 17 раз да 2 - в Морском. Но об этом скажу ещё впоследствии. Помню, что одним из действительных наказаний её было - привязать меня ниточкой к стулу, дабы укротить мою излишнюю резвость. В подобных случаях я всегда сидел смирнёхонько, не смея порвать мои тяжёлые оковы.
До поступления матери во Вдовий дом мы жили вместе с дядей Афанасием Александровичем в Итальянской усадьбе, в доме Стручкова. Помещение было скромное. Мебель была отцовская, домодельная и по его вкусу. После его смерти она очень поизносилась, так что мать сама купила китайки и обила её своеручно, а я тоже старался помогать ей как умел, так что заслужил её похвалу за соображение в работе и художественном вкусе. Его она во мне видела давно, а потому в праздники никаких других подарков не делала, кроме карандашей, бумаги или красок, так что я был маляром чуть ли не с четырёхлетнего возраста. Рисовать сама она не умела, но всегда видела в рисунке неправильность и могла её указать. В злосчастную годину первой холеры в Петербурге мать увезла нас в деревню, в Кушелевку, что около Лесного института, наняв крестьянскую избу за 25 р. ассигнациями; тут мы пробыли до осени. Смутно помню рассказы про ужасы холеры, этого бича человечества, от кухарки нашей Дарьи.
1) П.Г. Боголюбов скончался 8 июля 1830 г.