Некоторые эссе Тельмана Зурабяна

Случалось ли вам когда-либо бывать в армянских горах! Громады утесов тянутся неразрывной цепью. Вокруг курится сизая дымка, на которой плывут легкие облака. Тени их медленно ползут по горе, по морщинистой поверхности.
Над каменистыми великанами в нахлобученных снежных шапках гордо парят одинокие птицы. С высоты их полета легко разглядеть продолговатые отроги хребтов. Они спускаются к прозрачной синеве горного озера, заключенного в громадную каменную чашу.
Отсюда, из-за разлома скал, хорошо виден треугольник Ара¬рата. Древний седоголовый мудрец напоминает часового, которому поручили стеречь это безбрежное каменное царство.
А внизу, на равнине, прохладно зеленеют фруктовые сады. В тени их деревьев шумит торопливый ручей. Его холодные воды выходят на соседнюю луговину, где мирно пасется табун длинноногих лошадей.
Изредка слышится их протяжное ржание...
Неповторимы горные пейзажи Армении в солнечный день. Представьте грандиозную панораму, залитую прозрачным золотом, где переливы красок создают ощущение мозаики. Цвета ее меняются с невероятной быстротой, поражая многообразием оттенков. Горы в такие минуты напоминают человека, у которого под внешней простотой и ясностью таится сложность характера. Жители этой каменистой страны любят говорить, что тот, кто познает душу природы, воистину может считать себя мудрецом.
В Армении живет такой человек. Со своим походным мольбертом он побывал во всех ее уголках. Его можно застать у ка¬кого-нибудь мглистого ущелья, где он подолгу наблюдает за полетом птиц или грохотом бушующего водопада. Лицо его в таких случаях выражает глубокую сосредоточенность. Кажется, он ищет неуловимое.
Он пишет свою страну в холод, жару, ненастье; утром, днем, вечером. И каждый раз она предстает перед ним в новых крас¬ках, вызывая все новый и новый восторг. И сегодня, когда поход¬ка стала медленнее, а голова покрылась сединой, его опять можно видеть на извилистых горных дорогах с этюдником в руках.
Под уверенными ударами кисти пейзаж принимает новые формы и очертания. «Вряд ли стоит показывать на полотне всю путаницу линий в природе,— думает художник,— когда в мире есть солнце и эти каменные великаны, сияющие под солнечными лучами, подобно жизнерадостному юноше...» Он любит бывать среди тех, кто пашет поля и обтесывает каменные глыбы. И тогда вместо волшебника кисти вы видите перед собой одного из зем¬лепашцев или каменотесов — человека их помыслов и души, с таким же обветренным, загорелым лицом, крепкими руками.
Его узнают все. Перед ним почтительно расступаются и ша-ловливые ребятишки и степенные старики. Приезжему трудно понять подобное отношение.
— Кто этот человек?—спросите вы у прохожего.
Тот призадумается. Потом, улыбнувшись, ответит:
— Сама Армения...
Вы, конечно, уже догадались, кто этот человек. Снова мне посчастливилось встретиться с Мартиросом Сергеевичем Сарья- ном, и снова я не могу скрыть радостного волнения, расхаживая по мастерской, где светло при любой погоде, в любое время года, где Сарьян провел много утомительных часов.
Часто, прежде чем взяться за кисть, надо поразмыслить, сосредоточиться, уйти в далекое прошлое. И тогда на помощь приходят картины — свидетели творческих взлетов, заблужде¬ний, поисков.
Более двух тысяч картин создал Мартирос Сергеевич Сарьян. По стенам его мастерской полотна развешены в несколько рядов. На письменном столе лежат любимые книги художника, тетради, куда он записывает свои мысли и впечатления.
Напряженная работа требует отдыха. Художник садится в кресло, задумывается...
Сарьян любит побеседовать. Его проницательные глаза вни-мательно изучают вас, как бы заглядывают в душу. И всякий разговор о живописи начинается здесь не с высокопарных ис-кусствоведческих терминов, а с простых слов, метких и образных.
— Я не представляю искусства без солнца,—говорит Сарьян.
Лучшее подтверждение этих слов — висящие на стене полотна. Они опалены солнечными красками и создают ощущение света и простора. Мысленно вы взбираетесь на крутые склоны Зангезурского хребта и, окунувшись в прохладу горных высот, спускаетесь на... раскаленный песок Египта. Оттуда вы попадаете на южный базар с его сотней живых натюрмортов.
Пикассо метко заметил: «Есть художники, которые делают из солнца желтое пятно, но есть и такие художники, которые благодаря умению и уму претворяют желтое пятно в солнце». Сарьян относится ко вторым. Он блестяще показал, как можно претворить «желтое пятно в солнце».
Но солнце Сарьяна имеет свою неповторимую трактовку. Это не огненный диск голландца Ван-Гога, заставляющий пылать пшеничные поля Сен-Реми, и не прозрачное золото Клода Моне, окутавшее нежным маревом готические соборы, а безбрежное море тепла и счастья, которыми Сарьян хотел бы залить весь мир. Это поистине солнечное настроение делает его живописный
язык полнокровным, а искусство'—особенно жизнелюбивым.
Мартирос Сергеевич Сарьян родился в Нахичевани на Дону. Предки его пахали землю, в детстве познал он тяжелую участь народа, не раз задумывался о жизни, сжимая в кулаке горсточку земли. И первыми учителями его были не именитые живописцы, а простые крестьяне, сильные и прекрасные, как сама земля.
Юный Сарьян часто уходил вместе с пастухами в степь и пропадал там целыми днями. Уже тогда пробудилось в нем чувство огромной любви к природе.
Он жадно слушал рассказы стариков о древней земле своих предков — стране Наири (так называлась в прошлом Армения), где жили отважные воины, чернобровые красавицы, великие живописцы и мудрецы. Враги не раз пытались сокрушить эту страну, сносили великолепные храмы и грандиозные ристалища, сжигали дома людей и старинные рукописи. Но солнце как бы придавало людям новую энергию, и то, что казалось погибшим навсегда, возрождалось и давало новые всходы.
Он не раз представлял себе далекие неприступные горы, па¬лящее солнце, развалины древних городов. И ждал с нетерпением того дня, когда воочию сможет увидеть землю своих предков. Эти свои мечты он пробовал изобразить карандашом на бумаге.
Однако первые попытки рисовать кончились для юного ху-дожника весьма печально. Он уже работал тогда в конторе по приему газет, и вот он нарисовал одного из посетителей, а тот вскоре заболел и обвинил мальчика чуть ли не в колдовстве! Пришлось уничтожить рисунок, но этот случай лишь усилил стремление к творчеству.
Все кончилось тем, что домашние под влиянием настоятель¬ных советов окружающих решили отправить Мартироса в Москву. Талантливый юноша поступил в Московское училище жи¬вописи, ваяния и зодчества.
Это был для него новый мир, где беседы об истории переме¬жались спорами на философские темы, а уточнение градации цвета или закона перспективы нередко граничило с научным открытием.
Его не. раз можно было встретить у Сергея Ивановича Щукина — крупнейшего коллекционера произведений французских художников-импрессионистов. В Щукинской картинной галерее собирались деятели искусства и литературы, читали стихи, зна-комились с новыми полотнами Матисса, Гогена, музыкой Скрябина, Рахманинова, Метнера...
Рядом с талантливым и новым в то время часто заявляло о себе искусство болезненное и нежизненное. Чтобы отличить подлинное от уродливого нароста, нужны были серьезные знания, глубина анализа. И тут огромную роль в формировании художника сыграли его великие учителя — Серов и Коровин, ярые враги дилетантизма.
«Серов аккуратно посещал портретную мастерскую,— писал Мартирос Сарьян, — и молча следил за тем, как работают учени¬ки. Вмешивался он только в исключительных случаях: меткими и остроумными замечаниями давал почувствовать ученику его ошибки. В этом скупом на слово человеке жил страстно увлекающийся мастер.
Коровин очень любил давать практические советы и вообще любил говорить, а о живописи, которую прекрасно знал и чувствовал, говорил с особым воодушевлением».
Участие Сарьяна в выставке «Золотого руна» сопровождает¬ся разноречивыми мнениями. Среди верящих в большое будущее молодого художника — В. А. Серов. Он внимательно просматривает выставленные работы своего ученика, просит задержать продажу некоторых из них, чтобы их могла приобрести Третьяковская галерея.
Жизнь в училище напоминает битву.
В курилках, на занятиях, на студенческих диспутах идут жаркие споры. А вечером, когда сгущаются сумерки, споры возобновляются с новой силой. Теперь с друзьями — Павлом Кузнецовым, Петровым-Водкиным, Половинкиным.
«Иногда казалось,— рассказывает художник,— что от неистовства разговоров о свойствах ультрамарина либо берлинской лазури и о перестройке мира могут развалиться стены нашего деревянного домика».
...Первое знакомство с Арменией. Яркие краски пейзажа, пестрота и колоритность характеров. Они поражают Сарьяна, выросшего вдали от родины, восхитившегося при встрече с ее неописуемой красотой. Но в то же время ему все здесь кажется знакомым и близким. Морщинистые горы, древние развалины, загорелые лица... В памяти оживают рассказы, которые слышал он в детстве.
Спустя годы он вспоминает: «Средства у меня были ограниченными, я постепенно овладевал языком живописи, палитра у меня была серая. Школа мне очень многое дала, но во мне только-только начинал зарождаться художник, у которого еще не было языка. Запала мне в голову эта мысль— найти какое-то новое оружие, новые средства, чтобы лучше и сильнее передавать свой восторг и переживания.
Потом Турция, Египет, Персия. Фантастические пирамиды, раскаленные от зноя пустыни, безоблачная синева неба — пейзаж поражает интенсивностью и контрастами красок.
Восток притягивает к себе многих европейских художников. Они бегут сюда от изысканности и суеты цивилизации. Макси¬милиан Волошин дал им наиточнейшую оценку: «Они могут давать хорошие, иногда даже гениальные куски живописи, но в них нет корней от живых вод своей прародины».
Сарьян увидел Восток по-другому. Не глазами странствую¬щего любителя экзотических редкостей, а глазами человека, ищущего в окружающем мире нечто реальное и близкое. Он ви¬дит и изображает Восток таким, каков он в действительности. Пожалуй, никому еще не удавалось сделать это... И в этом одна из заслуг Сарьяна перед мировой живописью.
Потом Италия, Франция. Мелькают города, деревни, художественные салоны, музеи. Вместе с П. Кончаловским Сарьян знакомится с Венецией. Молодые художники командированы сюда Советским правительством на XIV Международную вы¬ставку. Картины Сарьяна получают восторженную оценку со стороны итальянской прессы.
Спустя три года — Париж. Здесь организуется персональная Еыставка работ Сарьяна. Новый успех, новое признание. Это не может не радовать. Тем более что в роли арбитров — взыскательные парижане. Франция (так же, как Италия) обогащает поэтическую натуру Сарьяна, но не трогает его как живописца. Правда, его палитра не молчит. Там находит он многое, рассеи¬вает ряд сомнений, заполняет заметками множество тетрадей,
но там нет одного: знойного солнца и суровых гор...
Убежденный реалист, он не раз повторяет: каждого, кто отрывается от земли, ожидает участь мифологического героя Антея. А когда некоторые искусствоведы пытаются отождествить с его творчеством разные «измы», он тут же возражает: «Для меня существует только реальный мир...»
Сарьян любит размышлять, глядя на свои полотна. Разные и неожиданные мысли приходят в такие минуты в голову. Вот и сейчас, остановившись у картины с цветущими персиками, он говорит:
— Эти деревья растут в моем саду. Когда я сажал их, то прежде всего думал об обновлении. Так и в живописи — важнее всего передать это свойство. Как видите, между природой и искусством большая связь. Вот вам один из основных законов живописи.
Художник рассказывает мне, что еще в 1908 году он встал на путь реализма и до нынешнего дня следует его великим тра¬дициям. Реализм всегда составлял, по его мнению, существо мировой живописи и не имел ничего общего с бездумным, ремесленным перенесением натуры на холст.
— В этом убеждаешься легко,— говорит Сарьян,— при знакомстве с шедеврами русской живописи — от Владимирской богоматери до портретов Серова, или с художниками Возрождения, сумевшими в каноническом образе мадонны навеки запечатлеть вдохновенное величие материнства.
Наблюдая жизнь, непрерывно учась, углубляясь в книги, раздумывая над судьбами искусства, он, как всегда, возвращает¬ся мыслями к родной земле. Видное место в творчестве художника занимают портреты его современников, людей Советской Армении.
В середине мастерской установлено пятиметровое панно «Армения». Это одна из новых работ Сарьяна. В основе ее — три эскиза, написанных еще в молодые годы.
— А как же без Армении?—улыбаясь, говорит художник.— Ведь все истинно национальное несет в себе общечеловеческое и имеет свою неповторимую красоту.
В своей новой работе Сарьян словно переосмысливает и сум-мирует многолетние наблюдения, перенося их на холст в новой трактовке. Здесь и глубокая озабоченность мудреца судьбами родной страны и безудержная радость человека, глядящего на мир глазами восторженного юноши.
В центральной части триптиха возвышается патриарх армянских гор — Арарат. У его подножья — зелень полей и садов. Ря¬дом — ликующий хоровод женщин, трудятся крестьяне. Полотно поражает своим жизнеутверждающим оптимизмом. Правая часть триптиха — Зангезурские горы, типичный армянский пейзаж. Внизу по раскаленной земле передвигаются караваны верблюдов...
Все три части панно по содержанию разные, но представляют собой единое целое: гимн Родине, написанный кистью великого гражданина. Картина выполнена широкими мазками, за кажу¬щейся простотой скрываются широкие обобщения и большая вы-разительность.
Мартирос Сергеевич рассказывает о тех днях, когда писал один из эскизов триптиха:
— Это было давно, в тридцатых годах. Я работал в горах, местные крестьяне внимательно следили за работой. Иногда вставят меткое словцо. Сколько мудрости таится в простых на¬родных словах! От людей мы узнаем многое... И никто не удив¬лялся необычности цвета земли или гор.
Простые люди, по его словам, нередко понимали его живопись лучше, чем некоторые искусствоведы, выискивавшие в нем «франкизированного армянина» или «армянизированного фран¬цуза».
— А между тем мне дороги достижения как французов, так и армян. А мои великие учителя Серов и Коровин! А гениаль¬ный художник армянского Ренессанса Торос Рослин! Все, что создано человеческим гением, принадлежит всем народам. Глав¬ное — мыслить глубоко, не отрываться от земли и всегда оста¬ваться честным.
Не годы старят творца. Он расстается с юностью, когда его покидают дерзания, широкий полет мыслей. И если это так, то Мартирос Сергеевич совсем еще молод. Время избороздило его лицо морщинами, покрыло сединой голову, но не могло лишить его большой мечты и юношеского пыла. Прожита большая и со-держательная жизнь. Положа руку на сердце, спокойно может сказать он, что посвятил ее полностью своему народу.
И искусство его оценено по достоинству. Среди живописцев Сарьян первый удостаивается звания лауреата Ленинской пре¬мии, звания Героя Социалистического Труда. Его талантом восхищался еще А. В. Луначарский, Илья Эренбург назвал Сарьяна «одним из крупнейших, если не крупнейшим советским художником».
В 88 лет он проводит за мольбертом по 8—10 часов в сутки. Глядя на недавние его работы — «Внучка Катерина Сарьян», «Пейзажи с Двинской цитадели», «Автопортрет»,— трудно по¬верить, что они принадлежат кисти восьмидесятилетнего чело¬века. Все так же молодо восприятие мира, все так же энергичны мазки, зорок глаз и блестяще решение цвета и композиции.
Сарьян избран председателем Общества по охране армянских памятников. Причины, побудившие людей прийти к такому ре¬шению, весьма веские. Сарьян большой ценитель и знаток древ¬ности. Долгие часы он провел в размышлениях у развалин монастырей и храмов. Его жадная на впечатления натура нашла здесь не меньше духовной пищи, чем в полотнах великих предшественников-живописцев.
У него множество планов и замыслов. Они так же свежи, как и немеркнущие краски его полотен. В мастерской, на письменном столе, лежат эскизы к цветному витражу, который будет установлен в главном фойе филармонии. И снова перед нами пылаю¬щие краски Армении, неугасающая страсть художника. В зарож¬дении этого нового для Армении вида искусства большая заслуга Сарьяна.
На обширной выставке в Москве, которая состоялась в честь восьмидесятипятилетия художника, мы опять видели его, седого и вечного, в окружении многочисленных поклонников. Сарьян рассказывает, делится мыслями с молодежью, шутит. Он никак не хочет считаться со своим возрастом, этот неутомимый старик.
Московская выставка представила различные периоды твор-чества М. С. Сарьяна, различные жанры. Экспонировались пор¬треты, пейзажи, бытовые сцены, графические работы, театраль¬ные декорации. В первом зале всех встречал необычный автопортрет «Три возраста». Три человека изображены здесь, три разных Сарьяна. Молодой человек, только переступивший порог зрелости, взрослый художник и старик. Но есть что-то, что объединяет эти «три возраста»: личность художника, его жизнелюбие, душевная молодость, преданность искусству. И за плеча¬ми всех троих — одно: горы Армении.
Говорят, чтобы лучше понять Сарьяна, нужно побывать в Армении, убедиться в существовании непривычных для глаза красок. Это правда. Но чтобы лучше понять Армению, нужно, в свою очередь, побывать у Сарьяна. Вот почему дом в Ереване на улице Московской, где живет Сарьян, стал местом, куда хочет попасть каждый гость Армении. В этом доме никогда не услышишь традиционных для «знаменитостей» ответов: «не в духе», «нет дома», «болен». Мартирос Сергеевич всегда здоров, всегда рад людям и по возможности выкраивает время для общения с ними.
— Вот и на этот раз оторвали от работы!.. Куда же от вас деться?—шутит добродушный хозяин и тут же признается, что без общения с людьми ему бывает трудно.
Сарьян внимателен к посетителям — он знает, что «единственно настоящим, строгим и справедливым судьей произведения искусства является народ».
...Когда я поднимался с художником по высокой лестнице мастерской и предложил ему отдохнуть, он посмотрел на меня недоумевающе:
— А разве человек должен уставать?
Потом, немного подумав, он добавил:
— Кто перестает уставать, тот и перестает жить.
В этих словах весь Сарьян — ищущий, жизнелюбивый, нестареющий.