Юло Соостер в Литературном музее

[Тютчев]

Юло Соостер в Литературном музее


В Литературном музее открылась выставка Юло Соостера (1924-1970), советского художника, представителя "неофициального искусства" 60-70-х г.г.

В экспозицию вошли живописные полотна автора, а также графические работы, книжные иллюстрации и др. В рамках выставки также демонстрируется анимационный фильм Андрея Хржановского "Юло Соостер", состоящий из 2-х частей: "Пейзаж с можжевельником" и "Школа изящных искусств".

Проект организован в рамках выставочной программы Государственного Литературного музея, посвященной творчеству художников-нонконформистов.

Выставка открыта по адресу Трубниковский пер., д. 17 до 3 марта

[Тютчев]

Антисоветский можжевельник


В Доме Остроухова, филиале Литературного музея, открылась ретроспектива Юло Соостера (1924-1970). Выставка небольшая: всего два зала живописи и графики, которую наскребли по сусекам семьи художника, частных коллекционеров и общества "Мемориал". Но, учитывая роль Юло Соостера в истории отечественного неофициального искусства, это грандиозное событие, считает АННА ТОЛСТОВА.

Из самого раннего – обгоревшие листки бумаги с рисунками карандашом и тушью. Автопортреты, портреты других заключенных, немногочисленные пейзажи – казахстанские степи с лагерными вышками. И эротические фантазии, посвященные будущей жене, такой же лагернице: две фигуры, он и она, в идеальном, залитом светом пространстве свободы – слегка напоминает сцены из балета "Сотворение мира". Листки обгорели, поясняет сын художника, тоже художник Тэнно Соостер, потому что в бараке рисовать не полагалось, и при каждом шмоне вохровцы кидали рисунки в огонь, откуда их иногда удавалось вытаскивать и перепрятывать. Все это вперемежку с разнообразными гулаговскими документами.

Читать дальше... 

В 1949-м Юло Соостер закончил Тартуский художественный институт (бывшая Высшая художественная школа "Паллас"): тамошняя профессура училась в Европах времен сюрреалистической революции, взгляды были широкие, нравы западные. Трем лучшим выпускникам "Палласа" полагалось поехать на практику в Париж, Берлин или Рим. Первый ученик Юло Соостер не желал мириться с тем, что в советской Эстонии ничего такого никому не полагается: поначалу он с компанией однокашников просто требовал заграничной стажировки, а потом они решили угнать самолет в Швецию, чтобы оттуда двинуть во Францию или Италию. Им было по двадцать с небольшим – мальчишки. В общем, вместо Парижа он оказался под Карагандой, получив 25 лет исправительно-трудовых по 58-й статье. В лагерях он провел семь из отпущенных ему сорока шести лет жизни. Выучил русский язык и встретил ее, "антисоветчицу" Лидию Серх. Вернисаж совместили с презентацией книги мемуаров Лидии Соостер "Я с улицы Красина", щедро проиллюстрированной работами мужа.

Это странные воспоминания, совершенно не похожие на лагерную прозу Евгении Гинзбург или Елены Глинки. Поразительно оптимистические. Нет, у Лидии Соостер, отбывшей на зоне и в ссылках в общей сложности десять лет (лучших лет – ее забрали как американскую шпионку из последнего класса школы), не было никаких иллюзий насчет режима одного эффективного менеджера. Но при этом буквально каждая страница книги кричит, что жизнь писательницы сложилась счастливо, потому что – за исключением ряда подлецов-вертухаев – она все время оказывалась среди замечательных и интересных людей: актеров, музыкантов, литераторов, художников. Даже блатные у нее по-своему артистичны. Не Карлаг, а "Мир искусства" какой-то. А уж их подвал на улице Красина, ставший одним из главных культурных центров неофициальной Москвы, и вовсе выглядит платоновской Академией. И невольно думаешь, что эта запечатленная в десятках соостеровских портретов и ню смуглая красавица, с копной кудрявых волос, с профилем и фигурой греческой богини, была для него – с этим ее непрошибаемым оптимизмом – спасением. Потому что им сообща удавалось создавать вокруг себя видимость такой насыщенной интеллектуально-художественной европейской атмосферы, какой Юло Соостеру в хрущевско-брежневской Москве явно не хватало.

Освободившись в 1956-м, он пытался было вернуться в Эстонию, но это была уже совсем другая страна. Обосновались в Москве, на родине жены, где худо-бедно теплилась какая-то неофициальная художественная жизнь. Здесь он вскоре сделался не просто авторитетом, а авторитетом среди авторитетов: Юрий Соболев-Нолев и Илья Кабаков, которым все в рот смотрели, в свою очередь смотрели в рот этому нескладно говорившему по-русски человеку. Пытались пристроить на прокорм в книжную графику – на выставке собрано множество иллюстраций, в которых он, по свидетельству Ильи Кабакова, так и не научился ни компромиссничать, ни халтурить. Андеграунд отнесся к этому иноземному растению, вырванному из родной почвы, с уважением и сочувствием. Ведь если местные нонконформисты получили прививку современного западного искусства в малой дозе, через немногочисленные оттепельные выставки и журнальный зал Иностранки, то Юло Соостер был отростком иной культуры и медленно увядал без подкормки.

Лагерные рисунки Юло Соостера – эта затянувшаяся последипломная практика – выдают академическую выучку совсем не русской школы. Импрессионистическая лепка формы одним штрихами – без линий, контурный рисунок, временами напоминающий неоклассического Пикассо, а временами – Макса Бекмана. Даже реализм – в портретах зеков, которые делались подчас на заказ, пять рублей штука – у него не наш, надрывно-критический, передвижнический, а скорее немецкий, бесстрастно-объективистский, идущий от Адольфа Менцеля.

Два десятка собранных на выставке картин (для России это настоящие раритеты – после смерти Юло Соостера вдова подарила большую часть его работ музеям Тарту и Таллинна) демонстрируют, что оказавшись оторванным от западной традиции он – каким-то чудом – продолжал развиваться в ее русле. Портрет тестя – лицо, словно вырезанное одними черными линиями на грязно-сером фоне, - показывает, что от экспрессионизма парижской школы он шел к ар брют, от Жоржа Руо – к Жану Дюбюффе. А пара чистых, не опосредованных никаким сюжетом абстракций, - что от Дюбюффе он двигался в сторону информель и, может быть, Джексона Поллока. Но затем сосредоточился на трех сюжетах – яйцо, рыба, можжевельник, - чтобы, бесконечно варьируя их, выстраивать свою метафизическую модель мира. И опять же, эта сюрреалистическая органика не имеет ничего общего с русским авангардом, Павлом Филоновым и Михаилом Матюшиным. Здесь скорее побывали Пауль Клее, Макс Эрнст или Вольс. Словом, когда в 1962-м в Манеже партийные арт-критики указали Никите Сергеевичу на неземные пейзажи и метафизические яйца Юло Соостера как на нечто глубоко антисоветское, они, в сущности, были совершенно правы.

http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1319676
_______________________________________________


Юло-Ильмар Иоганнесович Соостер, живописец и график, родился в 1924 году на острове Хийумаа, в деревне Юхтри Кяйнаского уезда, на хуторе Пенди.

В 1948 году окончил Государственный художественный институт в городе Тарту.

28 декабря 1949 года был арестован и осужден по статье 581-а сроком на десять лет. Срок отбывал недалеко от Караганды, отделение Долинка, лагпункт Карлаг.

Освобожден по указу Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1956 года.

Юло был арестован вместе с группой близких по духу студентов, которые мечтали после окончания института стажироваться в Париже или Италии.

Юло был уверен, что он обязательно поедет на стажировку за границу, но эта поездка не состоялась. Советская власть ликвидировала эту возможность. По этому поводу студенты проводили диспуты, рисовали и расклеивали карикатуры. За это и взяли. Обвиняли эту группу еще в том, что у них, якобы, был самолет, на котором они собирались лететь в Париж.

Их было пятеро. Пять художников: Вальдур Охакас, Эстер Рооде, Хенн Рооде, Хельдур Вийрес, Юло Соостер. Среди них не было ни одного, кто сумел хотя бы вывести самолет на летное поле. Всем - срок десять лет, измена Родине.

Наша эпоха соткана из невероятных историй и прожитых судеб, событий, которые вообще не должны были бы случиться. Но история распорядилась иначе. Мы все оказались в закрученной спиралью пружине нашего столетия. Так и в моей судьбе случилось нечто невероятное. Могла ли я, московская еврейская девчонка, предположить, что пройду лагеря, лишения, кошмары и горе, встречу и полюблю человека, которого я бы не встретила при иных обстоятельствах. Однако, как и все в этот сумасшедший век, случилось именно то, что случилось. Попробую рассказать по порядку.

УРОКИ ЧТЕНИЯ

Первое мое впечатление о внешности Юло было весьма нелестным. Говорит не очень внятно, вероятно, от волнения, расхристанный вид, болтающиеся шнурки на нечищеных ботинках, рваный, прожженный бушлат. На длинных, не очень ухоженных светло-каштановых волосах дырявый, когда-то элегантный, синий берет. Единственное приятное впечатление производили удивительной красоты небесно-голубые невинные глаза.

Мне показалось, что он на меня как-то странно смотрит. Я отвернулась от него.

Когда мы закончили оформлять экспозицию наших достижений, нас развезли по домам, по лагпунктам.

Встречу с Юло я совершенно забыла. Но через неделю получаю письмо с объяснениями в любви. "Я думал, что забуду Вас, но, к сожалению, не могу. Ваш образ преследует меня днем и ночью", - писал Юло. Кто передал мне этот кусок оборванного ватмана с излияниями в любви, спросила я почтальона. "Не знаю, - ответил он, - какой-то молодой человек".

Потом я стала получать письма с очаровательными открыточками-рисунками, одухотворенными его пером или карандашом. Мечты, мечты, в каждой строчке мечты о соединении, о страдании мужчины, долго и мучительно живущего вдали от женского общества.

Вскоре письма стали приходить ежедневно. Наш лагпункт очень заинтересовался этой перепиской. После работы все заключенные быстро умывались, переодевались и бежали на ужин, где нас ждал овсяный суп и чтение вслух моего начавшегося романа в письмах. Я читала своим товаркам письма, которые теперь приходили по почте. Юло писал мне о своей вспыхнувшей любви, о его мечтах о нашей свободной жизни. Я читала эти безрассудные письма всем нашим обездоленным женщинам. Они были счастливы, что я доставляю им это удовольствие. Читки продолжались довольно долго, моя самоуверенность перешла все границы приличия, когда я разрешила рассматривать интимные рисунки, которые Юло рисовал для нас двоих. Вдруг все прекратилось. День, два, неделя - нет писем. Все померкло у нас в зоне. Девушки стали подгонять меня, что надо ехать в Долинку и узнать, в чем же дело. Да и сама я заскучала, когда прекратился поток этих поклонений. Даже моя начальница культурно-воспитательной части Нина Петровна прониклась сочувствием и разрешила мне поехать в Долинку в Дом просвещения, чтобы привезти книги для нашей библиотеки.

Приехав, я поднялась на второй этаж в мастерскую, где работал Юло. Увидев меня, он побледнел, руки у него задрожали и, заикаясь, он сказал мне, что до него дошли слухи, что я читаю его письма всему лагерю. Он сказал, что это недостойно меня. "Я поддался Вашим чарам, я безумно Вас люблю, но я заставлю себя выкинуть Ваш образ из своего сердца, из своей жизни. Я не позволю над собой смеяться", - сказал Юло.

Признаюсь, эта тирада меня испугала. Я была так уверена в его любви. Я сказала ему, что это все сплетни, что кто-то просто хочет нас рассорить. Я говорила еще что-то. Мне было так его жаль. Мы помирились, и я опять стала получать послания, но чтения пришлось прекратить.

Соостер Л. И. Мой Соостер. – Таллин : Авенариус, 2000. – 176 с.

[Тютчев]

СООСТЕР, ЮЛО ИЛЬМАР (1924–1970), художник, представитель «неофициального» искусства.
Родился на о-ве Хийумаа 17 октября 1924 в семье хуторянина. Поступил в Тартуский художественный институт (1945). В 1949 был арестован в Таллине, якобы за попытку захвата самолета, и осужден по 58 (политической) статье на 10 лет заключения. Отбывал срок наказания в Долинке под Карагандой, не прекращая рисовать и в лагере. Освобожден и реабилитирован в 1956. С 1957 жил в Москве, зарабатывал на жизнь, оформляя журналы и книги (в издательстве «Знание» и др.). Был одним из главных «виновников» «манежного скандала» (1962), когда Н.С.Хрущев с бранью накинулся на участников авангардистской выставки, организованной Э.М.Белютиным. Начинал показывать свои вещи и за рубежом (Польша, Италия, ФРГ и другие страны).

Его самобытный, как бы «фантастический» – не научно-фантастический, а скорее сказочный – стиль близок сюрреализму. В зрелой графике и живописи мастера (1960-е годы) мир магически цепенеет, в то же время насыщаясь изнутри загадочной, грозной мощью. Повторяющиеся мотивы эстонской природы, фактурно воспроизведенные камни и растения, выглядят словно инопланетные диковины, занесенные пришельцами из космоса (большая серия картин с можжевельником (Лунный можжевельник, 1962; и др.); Красное яйцо, 1964). Это искусство, насыщенное философскими парадоксами, наглядно превращающее предметы в имматериальные поэтические идеи, стало одним из преддверий «московского концептуализма», повлияв, в частности, на творчество И.И.Кабакова, друга Соостера.

Принимал участие в выставках в Москве, Таллинне, Тарту, Ташкенте, Санкт- Петербурге, Варшаве, Зеленой Гуре, ГГАкуиле, Усти-над- Орлицей, Сопоте, Познани, Риме, Острове-над-Огржи, Флоренции, Кельне, Лугано, Цюрихе, Барселоне, Дортмунте, Бохуме, Дюссельдорфе, Венеции, Вашингтоне, Итаке, Лодзи, Турине, Белинзоне и др.

Умер Соостер в Москве 25 октября 1970.

ЛИТЕРАТУРА
Юло Соостер (тематическая подборка статей). – Декоративное искусство, 1990, № 1
«Другое искусство». Москва 1956–1976, тт. 1–2. М., 1991
___________________________________

ПРО ЮЛО

Я не знаю, на каких работах был Юло до нашей встречи. Он никогда ничего об этом не рассказывал.

Юло не знал русского языка и не хотел его изучать, но, оказавшись в лагере, он понял, что просто вынужден, иначе будет работать только на общих работах. Ему немного повезло - он получил должность пожарника. Днем спал, а ночью, после обхода бараков, мог писать свои любимые картинки.

Читать дальше... 

Он рисовал с фотографической точностью портреты заключенных и продавал их за пятерку, а те, по возможности, пересылали их домой. Иногда удавалось пописать портреты маслом, иногда тушью порисовать зону. Правда, это грозило большими неприятностями, но Юло не мог жить без творчества, он знал свое предназначение в жизни, он - художник.

Выучив русский язык, можно было найти работу поинтереснее - стать придурком. Так называли работяги людей, работавших на разных должностях - бухгалтеров, нарядчиков, экономистов... Так и попал Юло в Дом просвещения.

В Долинке Юло часто вспоминал Эстонию. Эстонцы, рассказывал Юло, народ неторопливый, рассудительный, но энергичный. В лагере все бывало удивлялись, почему эстонцы, да и все прибалты, так усердно и хорошо работают. "Потому что мы боимся разучиться работать. Вот уедем домой по своим хуторам, а там спустя рукава работать нельзя", - отвечали они. Юло часто вспоминал это, когда мы, освободившись, приезжали в Эстонию.

ХУТОР НА ХИИУМАА

С горечью вспоминал Юло о своем хуторе Пенди на острове Хийумаа. Там был огромный двухэтажный дом. Дом был ухоженный. Вокруг дома - замечательный фруктовый сад, который посадил прадед, а еще - огород. На хуторе было все свое: баня, конюшня, коровник, коптильня - предмет самой большой любви Юло.

Когда нам было не на что купить кусок хлеба, Юло часто вспоминал свои деликатесы, которые всегда висели в коптильне. На хуторе варилось и пиво, которым отмечались все дни рождения, праздники, свадьбы, рождения, поминки. Юло всегда любил покушать и смачно благодарил мать, сестру, меня или моих подруг, которые любили его угощать.

В память маленького Юло врезалась смерть его любимого деда. Юло вспоминал, как развлекал его дедушка, как он любил рассказывать ему сказки и всякие невиданные истории. Дед был протестантом, очень религиозным, но потом, по неизвестным причинам, поменял веру и перешел в баптизм. Он построил молельню для своих единоверцев и стал очень уважаемым проповедником. Жил он долго и умер лет в девяносто. Умер он вечером в саду около своего дома, и маленький Юло, который был с ним, провел рядом с мертвым целую ночь, обнимая его и плача. Утром их еле отыскали. Рана от этой потери осталась у Юло до конца его жизни.

Память о предках священна, и теперешние правнуки восстанавливают эту церковь.

Отец Юло, Иоганнес был плохим крестьянином. Вообще, мужская линия в семье мало интересовалась хозяйством. Они, можно сказать, были лирики, а не пахари. В отличие от женской линии, где были настоящие крестьянки, очень энергичные и трудолюбивые, Иоганнес был склонен к музыке, обладал абсолютным слухом. На острове он организовал хор, который всегда принимал участие в Праздниках песни.

Неизменной участницей хора в молодости была и мать Юло, Веэра. Юло очень любил и почитал свою мать. "Я хочу оберегать свою мать от невзгод, мечтаю дать ей покой", - писал он мне, но это ему плохо удавалось. Сначала война, потом лагерь, жизнь в Москве, всегда вдалеке от дома.

Мать была полновластной хозяйкой хутора Пенди. Она была голубоглазой светлой шатенкой, статной, по-крестьянски крепко сбитой, с милой улыбкой. Всю жизнь свою она отдала хутору, взвалив на себя все тяготы этого обширного хозяйства. В конце концов, ее здоровье было подорвано, и последние годы жизни она много болела.

Отец же все свое время отдавал производству гитар, скрипок, каннелей, мандолин и (совершенно перестал интересоваться хозяйством, да и за слабым полом стал увиваться, и жизнь родителей дала трещину.

"Ну и я тоже, - говорил Юло, - старался улизнуть, спрятаться за кустом, чтобы пописать этюд или нарисовать пейзаж. А надо было косить сено и собирать урожай". От продажи урожая покупалась на долгую зиму одежда, посуда, а главное - книги. Семья была образованна и старалась дать детям хорошее образование и воспитание.

Любимую сестру Меэди Юло называл "мой ангел". Она была заботливая, милая, остроумная, преданная и вообще самым обожаемым Юло существом. Трехлетней девочкой она уже ухаживала за своим пятилетним братом, помогала ему как могла. Когда дети подросли, их дружба продолжалась. Меэди иногда обижалась, когда Юло убегал писать пейзажи или читать книги вместо того, чтобы скирдовать сено. Она, мать и тетка Зина не могли тогда еще понять его тягу к творчеству.

***

Я добралась до Караганды, Юло встретил меня и повез свою невесту на грузовике в собственное жилище в Долинке. Перед моим приездом Юло сказал своей начальнице, что к нему приезжает невеста и что он хлопочет о том, чтобы его расконвоировали и разрешили бы жить за зоной, а если не разрешат, то он сам пойдет работать в шахты. Начальница посодействовала разрешению, и Юло смог снять комнату. В благодарность Юло написал ей много копий с картин из Третьяковской галереи.

Благодаря нашему новому быту Юло смог начать понемногу выносить из зоны накопленные годами рисунки. Страшно смотреть на эти портреты: изможденные лица, горящие глаза, бритые головы, черная, с огромными номерами, одежда.

В день своего тридцатилетия он написал автопортрет. Хранился он у сестры в Таллинне. После смерти Юло я выпросила его себе. Согда я возвращалась из Таллинна, уже в Москве, по дороге из аэропорта, я забыла портрет в автобусе. Как только обнаружила, помчалась стрелой обратно и нашла двух водителей, беседовавших между собой. В руках они держали портрет. Отдали они его мне, говоря: "Боже, страх-то какой!". Так и остался у меня этот портрет под названием "Страх". В заключении он тайно рисовал зоны, делал бытовые зарисовки лагерной жизни, зарисовывал эротические фантазии. Некоторые портреты он делал ради заработка, что было для него чрезвычайно важно. Любое проявление свободного творчества в лагере запрещалось, и, если при шмоне обнаруживались рисунки, они безжалостно уничтожались, а потом следовало наказание. Несколько раз Юло удавалось спасти свои рисунки, прямо выхватив из огня. Их спасло то, что они были связаны в плотные пачки. Так они и сохранились, с обожженными краями.


Соостер Л. И. Мой Соостер. – Таллин : Авенариус, 2000. – 176 с.

[Тютчев]

Юло Соостер

Юло Соостер (1924–1970) считается сегодня чуть ли не самым знаменитым художником на своей исторической родине — в Эстонии. Кабаков посвятил ему монографию. В Таллинне его чуть ли не боготворят, несмотря на то, что работал и жил художник преимущественно в Москве. Позже. А в 1950 году Юло Соостер получил обычные тогда 10 лет лагерей якобы за создание антисоветской группы с целью захвата и угона воздушного судна. Вспомнив, какие воздушные суда были в 1950 году, можно живо представить себе эту сюрреалистическую картину.

В 1962 году в Манеже на этаже «Новой реальности», увидев соостеровский «Лунный пейзаж», Хрущев якобы спросил, а был ли там художник? Получив резонный ответ, что, дескать, не был, но «так представляю», Никита Сергеевич в сердцах пообещал отправить художника в лагерь. «Я там уже был», — ответил Соостер. Хрущев, развенчавший культ личности, видимо смягчившись, решил, что «будем перевоспитывать».

Несмотря на репутацию «политического», Соостер не вдался в «антисоветчину» в искусстве. Его сюжеты — философские, метафизические. Стиль — сюрреализм, реже абстракция. Он часто прибегал к изображению «первоформ» — яйца как источника жизни, дерева. Повторяющимися сюжетами были рыбы и глаза. Тяга к раскрепощению сознания в творчестве незаметно переместилась в жизнь художника. Он длительное время употреблял наркотики и, по слухам, умер в мастерской от передозировки. Тогда такой богемный способ ухода из жизни только­только начал «входить в моду»...

Читать дальше... 

Высокие качественные характеристики работ художника делают их привлекательным объектом для инвестирования, но пока статистика продаж отличается низкой репрезентативностью. Тем не менее известно, что Nature morte (1958, холст, масло, 30 х 41,5) 16 мая 2000 года был продан на аукционе Vaal Galerii за 2318 долларов. Полугодом ранее тот же аукционер продал работу Nu dansant (1961, холст, масло, 46 х 29,5) за 637 долларов. Технические характеристики вполне сопоставимы, но второе полотно было продано почти в четыре раза дороже первого.

Сегодня работы Соостера стоят уже в несколько раз дороже. И цены их будут расти. Творчество художника давно уже переросло рамки национального искусства, что делает его картины особенно перспективными для коллекционирования.

Цены на работы шестидесятников растут не случайно. Так же не случайно «неофициальная» живопись и графика 1950–70­х годов стала дефицитом. Специалисты считают этот период довольно ценным с точки зрения коллекционирования: в короткие исторические сроки, отчасти под влиянием современных западных направлений, в СССР происходило ускоренное развитие стилей и методов изобразительного искусства. В условиях относительной информационной закрытости художники сохраняли русскую самобытность, надежно защищенные от прямого копирования западной моды. Произведения, созданные после 1954 года, при желании можно вывезти из страны без разрешений и ограничений, установленных для антикварной живописи и графики. Но включение шестидесятников в инвестиционную коллекцию при кажущейся простоте сопровождается многими трудностями. Четких критериев значимости и ценности творчества отдельных художников специалисты до сих пор не выработали. Достоверных исследований и материалов о нонконформистах для самостоятельного изучения довольно мало. Зато много подделок, «вычислить» которые весьма непросто. Внутренний рынок не организован, а западные аукционные дома еще не посвящают шестидесятникам специализированные торги, предпочитая бессистемные разовые продажи. Все эти факторы заставляют коллекционеров­инвесторов зачастую действовать на свой страх и риск, полагаясь лишь на интуицию и неофициальную информацию о ценовых ориентирах. Впрочем, это традиционные ограничения рынка современного искусства по сравнению с антикварным.

***

Почти семь лет из отведенных ему судьбой 46-ти Юло Ильмар Соостер (Ulo Sooster, 1924–1970) провел в лагерях. В 1949 году его, выпускника Тартуского художественного института, и нескольких его друзей обвинили в антисоветской деятельности (судя по всему, по печально знаменитой 58-й статье). В воспоминаниях его современников встречается и мотивировка — за планы побега на Запад при помощи захвата воздушного судна, да еще и с такой удивительной подробностью: пересечь границу с Китаем и оттуда эмигрировать в Париж, который в то время оставался столицей западноевропейского искусства. Сегодня это кажется дикостью (пока еще), а тогда было вполне достаточной причиной для этапа в Карагандинские лагеря. Потом жена художника, Лидия, которая тоже была в лагерях по 58-й, вспоминала, что вместе с Юло арестовали еще пять художников-выпускников, которые собирались ехать на стажировку во Францию.

В 1955 году Хрущев освободил много таких «антисоветчиков», в их числе был и Соостер. Есть свидетельства, что в родном эстонском Тарту работу он найти не смог, поэтому его новым домом стала Москва. По другим источникам, в Эстонию он просто возвращаться не захотел. По словам жены, наоборот, стремился в Таллин, в Москве чувствовал себя эмигрантом. Не в этом суть.

В столице на свободное творчество модернистов-формалистов тоже не смотрели сквозь пальцы, но для тех, кто не желал «встраиваться» в соцреализм, все-таки оставались небольшие возможности сводить концы с концами.

Книжная и журнальная иллюстрация, а также мультипликация считались едва ли не «островками свободы», где был шанс получить заказ на оформление материала без идеологических обязательств. В самом деле, не прививать же любовь к советской власти в научной публикации? Или в фантастике? А платили в иллюстрации обычно хорошо. На гонорар от трех-четырех рисунков можно было неплохо прожить месяц, не хуже дипломированного инженера. Опытный график тратил на рисунок не больше часа. Но деньги эти легкими не назовешь. Хотя бы потому, что результат практически всегда приходилось многократно согласовывать и переделывать по нескольку раз. Понятно, что рисовали не в Illustrator’e, а согласовывали не по электронной почте, не говоря уже о том, что заказ нужно было еще и умудриться получить, гарантированных объемов не было. Зато прикладное оформительство, далекое от фасада советской власти, контролировалось идеологией в меньшей степени и даже порой оставляло место для фронды. Так, например, Соостер вместе со своим другом и соратником Юрием Соболевым-Нолевым в качестве художника-постановщика сделал довольно смелый мультфильм «Стеклянная гармоника» (режиссер Андрей Хржановский, 1968 г.) на музыку Альфреда Шнитке, специально написанную для этого проекта. Сюжет — божественная музыка волшебного инструмента возвращает жителям города человеческий облик, чему не в силах помешать даже зловещий Хозяин Города. Интересно, что герои фильма сошли с полотен художников эпохи Возрождения, а также картин Макса Эрнста и Рене Магритта (кто видел, говорят, что Хозяин Города — магриттовский «человек в шляпе»). Словом, намек на то, что искусство способно пробудить самосознание и смести тоталитарный строй, оказался слишком прозрачным. Поэтому мультипликационный фильм был запрещен в 1969 году, как считается, по идеологическим причинам. Сегодня эту экспериментальную анимацию не без труда, но можно купить на современных носителях. Отвлекаясь, скажу, что реализовать себя в мультипликации смог сын художника Тенно Соостер, который в перестройку эмигрировал с матерью в Израиль. В память об отце он с коллегами снял мультипликационную притчу о художнике — «Школа изящных искусств» (1990, режиссер А. Хржановский, музыка А. Шнитке).

Современники Соостера вспоминают этого художника прежде всего как философа, интеллектуала, человека, размышляющего об основах мира. Не случайно, пожалуй, магистральной темой его творчества стало изображение яйца — символа первоисточника жизни, символа воскрешения Христа, символа чуда у иудеев, символа солнца у древних египтян и даже символа победы над смертью. В общем, универсальная соостеровская форма, позволяющая вместить в композицию весь смысл мироздания в версии художника.

Другим повторяющимся сюжетом Соостера стали можжевельники — из тех сорока тысяч кустов, которые приснились ему во сне и которые он так и не успел дописать.

И еще Соостера вспоминают как очень «западного» человека, сумевшего сохранить стержень, пройдя через ГУЛАГ и череду жизненных испытаний, как художника, отчетливо сторонившегося официоза, сохранявшего творческую независимость в самых сложных условиях. Вспоминают его особый акцент (говорят, русскому его научили в лагере, причем чуть ли не грузины, что дало смешанный эстонско-грузинский акцент), трубку, шкиперскую бородку, репутацию «антисоветчика», ходили даже слухи, что в 1944-м Соостера «загребли» в немецкую армию медбратом (что он, похоже, не очень умело скрывал). Впрочем, в последний «факт биографии» верится с трудом.

А еще вспоминают участие Соостера в «Манеже-62», выставке, ставшей, по современным оценкам, грандиозной провокацией заслуженных «академиков» искусства против молодых и прогрессивных из «левого МОСХа». Говорят, что «оценив» лунный пейзаж на картине Соостера, генсек Хрущев предложил, вместо Луны, отправить художника «на пленэр» в лагеря. И вероятно, немало смутился, узнав, что в лагерях, в отличие от Луны, художник уже побывал. По другим свидетельствам, беседа была вполне миролюбива, обсуждали композицию с яйцами, а художник просто отвечал Хрущеву невпопад, да еще и с сильным прибалтийским акцентом, на что его венценосный визави, теряя нить разговора, просто улыбался… К чему эти версии?

Придется сделать еще одно вынужденное отступление: версий событий в Манеже сегодня десятки, честно сказать, полная чехарда, такое ощущение, что было как минимум десять выставок в одно и то же время. Все версии реконструированы преимущественно по воспоминаниям, из которых можно сделать только два вывода: дело было в Манеже и там был Хрущев. А все остальное — противоречивые пересказы его диалогов с художниками и упреков класса «а вас там вообще не стояло». Словом, за давностью лет информация о том событии деградировала до уровня баек и красивых нонконформистских легенд, в которых отсеять правду от вымысла уже очень сложно. Отсюда все эти многочисленные оговорки и «говорят, что…» Кстати, говорят, что Хрущев потом здорово сожалел о манежном эпизоде, объясняя, что тогда не разбирался в искусстве, а ругал, потому что так было надо.

Из воспоминаний коллег известно, что неожиданная смерть Соостера — первая значительная потеря в рядах «другого искусства» — повергла в шок все сообщество будущих шестидесятников. Были слухи, что и ушел художник очень по-западному. В стране, где официально не признанные художники убивали себя водкой, эстонец черпал энергию в наркотиках. Это уже потом число жертв этой зависимости перестало удивлять: Галич, Высоцкий… А тогда это было еще не в порядке вещей. Впрочем, это версия. Жена вспоминала, что он, наоборот, страдая гипертонией, в последние годы старался следить за здоровьем, а смерть наступила неожиданно, от сердечной недостаточности. Художника хватились, когда он не вернулся из мастерской...

Сегодня лучшие картины Соостера хранятся в эстонских, американских музеях и в частных собраниях. «Масло» Соостера на рынке, особенно ценные «яйца» и «можжевельники» (эти растения были частью пейзажа острова Хийумаа, родины художника) — большой дефицит. Судя по всему, картин и изначально-то было не очень много. Кроме того, в воспоминаниях шестидесятника Бориса Жутовского можно прочесть, что значительную часть работ в свое время, с одобрения жены Соостера Лидии, перевезли в музей изобразительного искусства города Тарту, где их взяли на депозит, а потом возникли сложности с их возвращением. В тот момент даже не знали, куда их пристроить — Таллинский музей эти работы попросту не брал. Вероятно, дело было в 1985 году, перед отъездом семьи в Израиль. Вскоре Эстония превратилась в независимое государство…

Словом, сегодня для коллекционера найти ценную подлинную живопись Соостера 1960- х — большая удача. Ценовые ориентиры для нее довольно расплывчаты. Но известна тенденция: живопись знаковых фигур советского андерграунда дешевле 20 тысяч долларов уже давно не стоит. Можно предположить, что высококлассные полотна Соостера, художника редкого, все творчество которого относится к ценным шестидесятым, могут стоить 40–60 тысяч долларов, а может, и больше (по идее, в Эстонии должны стоить еще дороже). Особенно если речь идет о магистральных сюжетах, а не о куда менее ценных экспериментальных штудиях «под Пикассо» (известно, что Соостер был очень увлечен творчеством испанского новатора). Хотя и такие работы покупают на аукционах более чем за 5 тысяч евро — втрое выше эстимейта.

А вот графика Юло Соостера особым дефицитом на рынке не является. В частности, в Москве ее найти не очень сложно. Точнее, найти ее в галереях случайному покупателю сходу не удастся, но для тех, кто интересуется, дилеры найдут и принесут. Да и на прибалтийских локальных аукционах графика Соостера встречается нередко. Цены — порядка 500 евро за рисунок среднего качества (см. иллюстрации), и инвестиционные перспективы такой покупки вряд ли можно назвать радужными в ближайшей перспективе. Куда более оправданной можно назвать покупку высококачественной графики (опять же с узнаваемыми сюжетами), цена на которую может быть в несколько раз выше.

Тот факт, что на крупных мировых аукционах репрезентативных продаж работ Соостера не зарегистрировано, не должен отпугивать инвестора. Подобной статистики вообще нет ни для одного шестидесятника. Этот значительный период в нашем искусстве еще только получает признание, в первую очередь — как локальное явление, интерес к которому особенно высок преимущественно в России. Есть мнение, что ведущие западные аукционы просто еще не успели освоить новую тему, по которой пока не так уж много специалистов, да и «материал» еще не прошел стадии систематизации с расстановкой акцентов. Пройдет еще лет пять, и о Соостере заговорят не только как о самом знаменитом художнике Эстонии, но и как о творце, который оказал влияние на целую плеяду независимых московских художников. Даже Илья Кабаков, известный почти неприязненным отношением к бывшим коллегам, посвятил Соостеру монографию, отдавая ему дань как своему наставнику. Время расставит все по местам.

Пока же коллекционерам и инвесторам придется опираться на собственное восприятие. А для того, чтобы понять, что есть «хорошо» в творчестве Соостера, лучше посмотреть собрания Музея изобразительных искусств Эстонии (www.ekm.ee), музея Циммерли (www.zimmerlimuseum.rutgers.edu), Тартуского музея искусств (www.tartmus.ee), несколько хороших работ есть и в Московском музее современного искусства (www.mmsi.ru). Уже скоро, 25 октября исполнится 35 лет со дня смерти художника. Может быть, к этой дате подготовят ретроспективные показы, поэтому стоит следить за событиями.

Владимир Богданов

[Тютчев]

Справка составлена по воспоминаниям Лидии Израилевны Соостер, жены

1924, 17 октября. — Родился в Эстонии на острове Хийумаа, в деревне Юхтри Кяйнаского уезда, на хуторе Пенди, в семье крестьян. Отец – Иоганнес Соостер, мать – Веэра Соостер.

1948 (1949 ?). — Окончание Государственного художественного института в г. Тарту (Эстонская ССР).

1949, 28 декабря. — Арест и осуждение по статье 58-1"а"-прим. (измена Родине) сроком на 10 лет. Арестован вместе с четырьмя студентами (В. Охакас, Э. Рооде, Х. Рооде, Х. Вийрес), мечтавшими после окончания института стажироваться в Париже или Италии. Группе предъявлено обвинение в измене Родине и в том, что у них якобы был самолет, на котором они собирались лететь в Париж. Отбывание срока в Казахстане, в Карагандинском лагере (Карлаг), отделении Долинка. Обучение русскому языку.

1954, осень. — Знакомство с заключенной Лидией Серх. Отправка ей иллюстрированных писем с признаниями во внезапно вспыхнувшей любви. Рисование тайком портретов заключенных, зоны.

1956. — Освобождение Л. Серх и её отъезд в Москву, затем в г. Александров. Переписка с ней. Расконвоирование и разрешение жить за зоной. Приезд Л. Серх в Караганду Начало совместной жизни. Вынос из зоны накопленных за годы рисунков, в основном портретов заключенных, зоны, бытовых зарисовок лагерной жизни.

1956, 24 марта. — Указ Президиума Верховного Совета СССР и освобождение Юло Соостера.

Переезд в Эстонию с Лидией Соостер. Отсутствие работы. Отказ в Союзе художников в Таллине, так как «искажает образ советского человека». Прописка Л. Соостер в Таллине, а Ю. Соостера – в Йыхве у родственников Юло.

Регистрация брака, свадьба.

1957 (?). — Реабилитация Л. Соостер. Переезд Ю. Соостера с женой в Москву.

Получение московской прописки. Поиски работы. Оформление книг «В летний зной», «Место на земле», а также книги Б.А. Дижур (матери Э. Неизвестного) «Стеклянная река».

Читать дальше... 

1958. — Оформление книги Ф. Тугласа «Маленький Иллимар» совместно с Р. Минна. Ощущение необходимости свободы творчества, поиск новых форм.

1959–1962. — Участие в ряде выставок. Первые удачи, первое признание публики.

1962. — Выставка в Манеже, посвященная 30-летию МОСХа. Участие в ней группы Юло Соостера – Ю. Соболев, В. Янкилевский, Эрнст Неизвестный (абстракционистов). Скандальный разнос Н.С. Хрущевым художников-абстракционистов, в частности Ю. Соостера. Конфискация картин на 6 месяцев. Вновь отсутствие заказов.

С 1963. — Участие в выставках в Польше, Чехословакии, Италии, Испании.

1964. — Научные иллюстрации книг В.Н. Тростникова: двухтомника «Физика – близкое и далекое», «Алгебра гармонии», иллюстрация рассказов.

Внутренний протест против указаний партийного руководства издательств. Знакомство с лианозовской группой художников (Е.Л. Крапивницкий, О. Потапова, Оскар Рабин). Стремление работать во имя нового искусства. Дружба с Ильей Кабаковым, Михаилом Гробманом.

1960-е гг., середина. — Безуспешная попытка вступить в Союз художников СССР. Юло Соостер – незаурядное явление в развитии графики 1960-х годов. Получение разрешения на строительство мастерской на чердаке жилого дома на улице Кирова (как исключение из правила).

1968, февраль. — Выход в свет статьи В. Пивоварова о творчестве Ю. Соостера в журнале «Детская литература». Участие в создании мультфильма «Стеклянная гармоника» о борьбе света и тьмы (сценарий Г. Шпаликова, композитор А. Шнитке, режиссер А. Хржановский). После премьеры в связи с событиями в Чехословакии фильм был положен на полку на 20 лет.

1969. — Художник-постановщик мультфильма «Осторожно, волки!» (режиссер Е. Гамбург). Иллюстрирование книги Ю. Смуула «Ледовая книга». Растущая популярность, рост заказов. Работа над иллюстрациями к любимой книге детства – «Весна» Оскара Лутса.

1970, 25 октября. — Смерть Юло Соостера в мастерской (инсульт, коронарная недостаточность). Некролог в журнале «Декоративное искусство». Передача картин Ю. Соостера в музей г. Тарту.

1971, 10 апреля. — Открытие выставки картин Ю. Соостера в музее г. Тарту.

1972. — По предложению Союза художников Эстонии захоронение праха Юло Соостера в Таллине на Лесном кладбище, на Метсакальмисту, где похоронены все известные люди Эстонии.

Выход в свет последней проиллюстрированной Ю. Соостером книги – «Весна» Оскара Лутса, отмеченной первой премией на всесоюзном конкурсе 1972 года.

1970-е гг. — Создание режиссером А. Хржановским фильма «Пейзаж с можжевельником» в память о Ю. Соостере.

1979. — Мемориальная, самая полная выставка Ю. Соостера, одного из самых интересных художников 1960–70-х годов советского андеграунда, на Грузинской улице, продолжавшаяся в течение месяца.

1985, 29 марта. — Открытие выставки Ю. Соостера в Тартуском художественном музее.

1985, 6 марта. — Открытие выставки Ю. Соостера в Государственном художественном музее в Кадриорге.

1990. — Выставка «Творчество в лагерях и ссылках – ГУЛАГ – Арт», организованная обществом «Мемориал» и Московской организацией Союза художников (МОСХ), на которой Ю. Соостер представлен пятью лагерными рисунками.

1990-е гг., начало. — Выставка работ Ю Соостера и И. Кабакова в Бельгии (г. Коп Трик) «Иллюстрация как средство выживания».

1996. — Выход в свет монографии И. Кабакова «О картинах Юло Соостера. – Субъективные заметки».

1996, 20 декабря – 1997, 19 января. — Выставка в Таллинском доме искусств с выпуском каталога.

2000. — Выход в свет воспоминаний Л. Соостер «Мой Соостер».
_________________________________

КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛА МОДЕЛЬЮ

А Москва тем временем оживала. Шла хрущевская оттепель, писались новые стихи, открывались выставки. В Парке культуры имени Горького открылась первая выставка современного искусства. Мы ходили из зала в зал. Юло просто прилипал к картинам, хотел вникнуть, раствориться в них, сродниться с ними. Сейчас я не могу вспомнить, на какие работы он больше обращал внимание, но он бесконечное количество раз ходил, возвращался, глядел, отходил, думал и опять подбегал, что-то шептал, улыбался или сердился, делал короткие пометочки и рисуночки в Небольшом блокноте.

Пока он, в который раз, просматривал работы, я вышла, присела на скамеечку и, любуясь проходящей публикой, наслаждалась окружающим. Вдруг ко мне подходит человек с черными курчавыми волосами, представляется - скульптор Никогосян, и просит, чтобы я ему попозировала. Тут подходит Юло, ревниво оглядывает нас, но, узнав, в чем дело, дает согласие!

После телефонного приглашения мы с Юло отправляемся к скульптору в высотный дом на площади Восстания, где живет чета Никогосян. Изящно обставленная гостиная, статуэтки, картины в дорогих рамах, из окна вид чуть ли не на всю Москву - красиво! Входит жена, скромная армянская женщина, приносит турецкий кофе на подносе с маленькими чашечками. Никогосян говорит нам, что скульптуры, которые стоят на этом небоскребе - его работы, теперь ему хочется изваять мой портрет, для этого он должен раздобыть какое-то черное эбеновое дерево. Для передачи моего античного профиля нужно только эбеновое дерево! Мне было неловко сидеть под взглядом его огненных, темпераментных, жгучих глаз и выслушивать восхищенные восклицания в присутствии его скромной жены. Но тут Юло прервал восхищения и сказал, что я жду ребенка и поэтому позировать сейчас не могу. Никогосян огорчился, подумал и сказал: "Хорошо, встретимся через год".

В нашем доме появился соостеровский друг по неволе, Роман Сеф. Сеф к тому времени уже был женат и имел массу знакомых среди поэтов, писателей и художников.

ПЕРВЫЕ КНИГИ

Роман ввел Юло в художническую среду и познакомил его с Юрой Нолев-Соболевым.

Юло и Юра Соболев были очень похожи, как братья. Они были очень дружны. Редко встречается такое единение душ.

Юра дружил с физиком и историком джаза А.Баташовым, с которым они мотались на всякие фестивали в Ригу, Ленинград и Таллинн. Юра с детства знал немецкий язык, и с Юло они частенько говорили по-немецки, чтобы их, я думаю, не понимали. Юло безумно много времени тратил, бегая за заказами по московским издательствам. Нигде ему не отказывали, но и не очень-то давали работу. Посмотрят-посмотрят на его рисунки: "Нравятся, - говорят, - но ждите, мы вам обязательно подберем-подыщем, не беспокойтесь". А денег все нет и нет. Но вдруг подфартило - получил первую книгу. Это было в издательстве "Молодая Гвардия" в 1957 году. Книга называлась "В летний зной", несколько рассказов какого-то татарского писателя. Книга не вызвала у Юло особого интереса, но отнесся он к работе серьезно. Просил меня попозировать, долго, скрупулезно рисовал новый китайский плащ, сумочку, разрабатывая свою личную технику.

В том же 1957 году была сделана книга

"Место на земле", рассказы современных египетских писателей. Наконец, они с помощью жены Юры Неллы Максименко получили в издательстве "Детгиз" заказ на книгу Б. А. Дижур "Стеклянная река". Художественным редактором книги была Холодовская, очень милая, симпатичная, изысканного вида женщина, жена замечательного художника В. Андриенко. Она очень полюбила Юло как художника, работала с ним многие годы и пострадала за его неугодные иллюстрации. А пока что Юра и Юло погрузились в работу над книгой, даже съездили в командировку на стеклянный завод в Гусь-Хрустальный. Юло впоследствии удивлялся, как Б. А. Дижур все точно описала.

А написала эту книгу Белла Абрамовна Дижур, которая живет теперь со своим сыном Эрнстом Неизвестным в Нью-Йорке.

Э. НЕИЗВЕСТНЫЙ

Эрнст и Юло были очень похожи друг на друга. Оба сильные, широкие, жаждущие изменения творческих методов, мечтали о разработке своих направлений в искусстве. В то время наши художники зачитывались жизнеописаниями Ж.Брака, Дж.де Кирико, Ф.Марка, рассматривали рисунки Кандинского, Малевича, Мондриана, Миро и Дали. Читали Ионеско и Беккета, Юло не расставался с книгой З.Фрейда. Когда Юло умер, Эрнст, рассматривая рисунки Юло, так задумчиво проговорил: "Как странно! Или я украл этих женщин в рисунках Юло, или он у меня?". Думал, думал и сказал: "Нас с Юло соединяет осознанное напряжение наших творческих сил и поисков, и мы, я думаю, живем уже в 2000-м году". А дело было в 1968-1969-м. Я думаю, что Б. Дижур познакомила Юло с Эрнстом и Борей Жутовским. Боря работал после института в Свердловске и был принят в доме Б. Дижур. Дружили они все до самой смерти Юло.

Не помню года, не помню месяца, когда в Москве открылась выставка эстонского искусства. Не помню, вызвало ли это событие интерес московских художников, Юло же ждал открытия с нетерпением. Он стремился как можно раньше попасть в Манеж на вернисаж.

***

Юло пошел на выставку с большими надеждами, он ждал увидеть друзей-художников, а главное, своего учителя, любимого педагога Эльмара Китса. На вернисаже он почувствовал только холодный прием и отчуждение. Простить и забыть эту встречу Юло никогда не смог, а к искусству Китса стал относиться скептически. Официоз, который он увидел, очень его огорчил. Здесь он не увидел ничего дельного - ни старых традиций, ни новых идей, ни оригинальных стилей и поисков. Может быть, в этот момент Юло понял, что именно к нему судьба сейчас повернулась лицом.

В это время в Москве, в отличие от Эстонии, начиналась новая революция в искусстве. Сюда со всего Союза стремились молодые силы, жаждавшие свободы творчества. Юло попал в самый центр этого котла, в котором варились физики и математики, поэты и писатели, режиссеры, актеры и художники. А Юло тем временем все работал, работал и работал.

ВИЗИТ ДРУЗЕЙ

Да и гости из Эстонии к нам пожаловали. Вальдур Охакас с женой Ээтлой-Зайкой. Приехали повидать Юло, полюбопытствовать, как он живет, что делает. Юло побросал свои книги, и мы целыми днями бегали по музеям, по улицам, знакомили их с нашими друзьями. Вечерами баловались винцом и разговаривали о житье-бытье.

В один из вечеров разговор зашел об их доме, который они строили. Обсуждали проект расширения дома. И вдруг Юло, как разъяренный бык, напал на Ээтлу. Просто вылил на нее всю свою злость. Он стучал ногами, бил по столу руками и орал, как она смеет отнимать у Вальдура его драгоценное время для постройки какого-то дурацкого дома, вместо того, чтобы заставлять его денно и нощно заниматься живописью. Он ведь не каменщиком родился, а художником, творцом. Ээтла, бедная, плакала, говорила, что в лице Юло она всегда хотела найти брата, которого у нее не было, а он обвиняет ее в грехах, ей не присущих. Им с матерью Вальдура негде жить, а у отца другая семья. Но ее доводы на Юло не действовали. Мне было жаль Ээтлу, они оба освободились из заключения, хотели иметь нормальный уютный дом, мастерскую, но денег на это не было, и поэтому приходилось почти все делать своими руками. А когда Вальдур не писал картины и не строил дом, то он напивался до чертиков, и его верная Ээтла, одевшись в спортивный костюм, садилась на мотоцикл и отправлялась разыскивать его по кустам или по бабам. Она неизменно его находила, отмывала, отпаивала как малого ребенка, а приходя в чувство, он опять рисовал, писал, строил.

Вальдур добился признания, картины его висят в Кадриоргском музее.

ГРЕЧЕСКАЯ ГОЛОВКА

Вскоре после рождения сына Юло познакомился с Левочкой Токмаковым, который тоже стал одним из близких друзей Юло. В те времена Токмакова ругали-переругивали за иллюстрации к сатирической сказке Джанни Родари "Джельсомино", признав это формализмом. Неожиданно в Союз художников пришло письмо от автора, где он благодарил Токмакова за интересное, замечательное графическое решение книги. И еще написал, что намеревается работать с ним дальше, потому что никто в мире еще не иллюстрировал такхорошо его книги. По этому поводу был устроен очередной пир, там мы смотрели Левушкины рисунки и работы его близкого друга Мая Митурича.

После смерти Юло Лева чтил память о нем и делал все, что было в его силах - ездил в Эстонию на выставки Юло, пытался устраивать его работы на различные выставки в Союзе и за рубежом.

Прошло больше года. Звонки от скульптора Никогосяна становились все реже и реже, и мы решили, что он забыл о нас. Юло не хотел, чтобы я была моделью, тем более, что Никогосян говорил, что для того, чтобы ему проникнуть в суть души, модель должна быть обнаженной. На это Юло подумал и сказал: "Ну, ладно, ты лепи, а я рядом порисую". Вдруг очередной звонок. Нашел наконец-то Никогосян свое эбеновое дерево и мечтает приступить к работе.

В то время у меня была прическа с большим пучком волос на затылке и с завитками вокруг лица и шеи. Юло очень любил, когда я распускала море черных кудрей вокруг лица и шеи. От тяжелой прически у меня болела голова, но Юло так любил, когда я распускала волосы, что не соглашался, чтобы я подстриглась. Он говорил, что так я напоминаю ему портрет Иды Рубинштейн работы Серова. А я все просила его, мол, давай подстригусь. И тут Юло неожиданно согласился.

Я с радостью сама обкорнала себя, вымыла голову и превратилась в итальянского мальчишку, как говорили мои друзья. Я купила красивую модную шляпу, надела ее на остриженную голову и, счастливая, вместе с Юло отправилась в ателье к Никогосяну.

В мастерской было множество народу. Модели - кто на помосте, кто ждет своей очереди, художники, подмастерья. Я снимаю шляпу, и у Никогосяна вытягивается лицо, чуть не плача, он спрашивает: "А где же ваши волосы, где греческая голова? Господи, что вы с собой сделали! Теперь опять придется целый год ждать".

Я думаю, что Юло специально разрешил мне остричься.

СООСТЕРА НАЧИНАЮТ ЗАМЕЧАТЬ

Юло стал внимательно следить за творческой жизнью Москвы. Появилось большое количество выставок, и он сам в первый раз принял участие в московской экспозиции. В зале на улице Горького красовался мой графический портрет, и мы с Юло каждый день ходили на него любоваться, благо, жили рядом.

Нам тогда казалось, что ничего красивее, чем этот висящий на стене портрет, просто не существует. Но наших восторгов никто, кажется, не разделял, да и выставка была посредственная, просто осенняя отчетная выставка.

Потом был объявлен конкурс на лучший графический плакат для Лейпцигской выставки на тему "Мир глазами детей". Юло долго приглядывался к нашему сынишке Тенночке, рисовал его и так и сяк, долго мучился с детским изображением, все у него плохо получалось, ему не нравилось, но рисунок, в конце концов, все же удался. Он нарисовал мальчика с голубями, в ту пору это было актуально.

Потом был вечер в Доме художников в Ермолаевском переулке. Сначала был обязательный доклад, докладчик говорил, что искусство принадлежит народу, что оно должно пробуждать у трудящихся художественный вкус, о развитии социалистического реализма и о вреде буржуазной эстетики. Юло грустно выслушивал все эти маразматические излияния, но был весь в ожидании, как же будет оценена его работа. Наконец, вызвали Юло и под бурные овации всего зала вручили диплом. Я сидела гордая и счастливая, в своем единственном выходном сером муаровом платье с розой на груди. Потом был чудный концерт, играла пианистка Юдина. В приподнятом настроении мы тихо побрели домой. На Патриарших прудах было тихо, на небе блистали звездочки, я рассказывала Юло, как в детстве мы катались здесь на коньках, а летом кормили лебедей.

С этого вечера Юло как-то воспрянул духом и стал верить в свою звезду, стал верить,
что добьется своей цели, что будет знаменит, для того он на свет и родился. Он верил, что должен быть знаменитым!

Понемногу Юло стал получать заказы из иных издательств, правда, всюду требовалось только реалистические рисунки, особенно в детских книжках, но он старался как-то это обойти, как-то приладиться, очень страдал и нервничал, множество раз переделывал, переиначивал рисунки. Сохранились тысячи эскизов, проб его поисков.

ХУДОЖНИК И ДЕНЬГИ

Как-то я была дома и услышала тихий стук дверь. На пороге стоит молодая, модно одетая пара. Женщина ослепительной красоты. Представились. Ромуальд Минна - переводчик и редактор издательства "Художественная литература", мать русская, а отец эстонец. Ромуальд хорошо знал эстонский, переводил книги с эстонского на русский и наоборот. Пришел познакомиться с Юло и предложить ему работу. Так началась многолетняя дружба.

Первая большая работа с ним была сделана в "Художественной литературе" в 1958 году. Это была книга Фридеберта Тугласа "Маленький Иллимар". Юло работал над книгой очень напряженно, он любил эту книгу с детства. Мама мне сказала по секрету, что Юло с ней поделился, что должен получить за эту книгу десять тысяч рублей. Я ей не поверила. Но вот лежу я себе на диване, качаю свое чадо. Слышу, открывается наша дверь, входит Юло, ставит на стол свой большой портфель и при этом почему-то очень торжественно выглядит. Взмах руки, как взмах дирижера, и комната наша наполнилась музыкой, музыкой - шепотом ассигнаций. Вот где была дивная картина! Деньги летали под потолком, падали на диван, на стол, на кровать, на шкаф и буфет, а я с визгом бросилась их собирать. Насобирала, разложила их в пачечки, пересчитала, налюбовалась и давай обнимать да целовать моего ненаглядного труженика, моего художника.

Через два дня мы отправились в ГУМ покупать недостающие для жизни вещи. Накупили нужных и ненужных вещей, о которых мечталось многие годы и которые хотелось иметь. Два набора постельного белья, чтоб снились хорошие сны, ненужный, это так хотел Юло, модерный набор столовых приборов, рюмочки для водки, скатерть для приема гостей, белую-пребелую. Накупили подарков на Рождество родственникам в Эстонию. Праздник мы собирались встречать у них.

Дорогой сестре Меэди - золотые сережки с александритом, ее мужу Лембиту - фотоаппарат, он увлекался фотографией, маме Веэре — пуховый платок и бинокль, чтобы могла из окна разглядывать прохожих. Нам всем доставляли удовольствие ее комментарии по этому поводу. В последнее время она почти не выходила из дома, была больна.

Соостер Л. И. Мой Соостер. – Таллин : Авенариус, 2000. – 176 с.

[Тютчев]

МАСТЕР НЕВОЗМУТИМОГО ПРОТЕСТА

Для России художник Юло Соостер — скандальный лидер андеграунда, для Эстонии — наивный сюрреалист

Слишком тонкая грань отделяет позицию от позиционирования, дружескую компанию от успешного проекта... Особенно если перед нами — «гуру андеграунда», а на дворе — 2006 год.

Он казался пришельцем из собственных «марсианских» пейзажей. Блистал «буржуазным» искусствознанием и европейскими языками. Свел к одному эстетическому знаменателю вальяжную Эстонию и нервную Москву. Курил трубку и сторонился «предержащих», смущая акцентом, а паче невозмутимостью, зарвавшегося на «Манеже» Хрущева. Приучил персонал «Аэлиты» к тому, что в кафе ходят не есть, а рассуждать. А когда из кафе сделали пельменную, завел у себя в доме знаменитые «вторники». И постоянно рисовал. В лагере, на воле. Сжигая рисунки во время шмона и уничтожая забракованные чиновниками варианты смелых иллюстраций и театральные макеты. Без тени сомнения в собственном таланте.
Он был старше всех шестидесятников и ушел раньше всех, кристаллизовав богемную иронию, желчь и ревность шестидесятых в светлую память, сентиментальную икону, созвучную имени Юло Соостер.
Гуру — для Жутовского. Для Кабакова — философский антипод, для сына Тэнно — творческий мотив. Для остальных — пример художнического стоицизма и независимости, следовать которому сегодня по-прежнему могут далеко не все.
Для русских Юло навсегда остался лидером протестующего андеграунда. Для Эстонии — наивным сюрреалистом, заставившим философствовать простой можжевельник.
Два фильма — мультипликационный, Андрея Хржановского, и игровой, Иво Ахо, лепят эти два национальных образа под обманчивыми названиями «Пейзаж с можжевельником» и «Крыжовник». И, наконец, полузабытый, в отличие от Неизвестного, диссидентский Соостер и Соостер известный, коллекционный, дорогой.
Первого представляла в семидесятых выставка в «Грузинке», Тарту и Таллине, в девяностом — «Гулаг-Арт» общества «Мемориал» и МОСХа и персональная выставка в галерее «Ковчег». «Тогда, — рассказывает ее директор Сергей Сафонов, — удалось лишь собрать, но не опубликовать каталог. Тексты, которые написали по нашей просьбе друзья-сподвижники — Илья Кабаков, Юрий Соболев, Юрий Герчук… так и не были оплачены и позже частично публиковались в разных изданиях».

Читать дальше... 

А нынче в галерее «Романовъ» открылась новая, уже коммерческая, международная и даже династическая выставка отца и сына — Юло и Тэнно Соостеров. Вышел и каталог. Тексты — воспоминания жены Лидии, эстонская и русская художественная критика. Куратор — младший товарищ (на знаменитом «Манеже» ему было всего 20) Борис Жутовский.
Разные выставки, разный Соостер. Оппозиция Соостера — Кабакова, замкнутого яйца и вылетающей в окно птицы, хуторской центростремительности, замыкающей в хитиновый круг и овал можжевеловые иглы и углы, и городской центробежности, оставляющей зрителю лишь обрывки речи, теперь достояние критики.
«Романовский» Юло подобен самодостаточному гнезду, вокруг которого вьется Тэнно — уже не живописец, не портретист, а мультипликатор и график. Живущий во взрывоопасном, но все же вольном и демократичном Израиле. Может быть, поэтому все его работы — наружу, в иронию, конфликт и злобу дня. Не богоподобные клоуны, как у отца, но двусмысленные клоны. Не соблазнительная женщина-лошадь, но костная формула, не погружение в фон, но вставка в рамку, не открытие, но вывод.
Тэнно строго и печально твердит: «Берегите шестидесятые. Они не вернутся. И будут дорожать». Трудно не согласиться.



Тэнно Соостер и Борис Жутовский — мои собеседники.

— В наследии вашего отца есть интереснейший пласт: забракованные чиновниками варианты книжных иллюстраций и «неудачные» макеты декораций. То и другое вызывало восторженные отклики друзей. Что-нибудь сохранилось?

Тэнно СООСТЕР: Да, действительно, отцу приходилось по пять раз переделывать работы. После «Манежа» ему даже пришлось временно работать под другой фамилией — Смородин. «Брак» уничтожался. И если бы только иллюстрации! Единственная копия первой версии мультфильма «Стеклянная гармоника» Андрея Хржановского, с музыкой Шнитке, который рисовал отец, была порублена в куски топором, о чем был составлен акт. Акт хранится у наших друзей. Фильм же подвергся нещадной переделке — например, в кадры были вставлены титры о том, что действие происходит не у нас, а на Западе.
«Гармоника» шла в кинотеатре «Россия» ровно две недели. На нее буквально ломилась московская интеллигенция. А потом она была снята и 20 лет пролежала на полке.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Все же иллюстрация была спасением: мы чувствовали хоть какую-то востребованность. Но ситуация была двусмысленной: через пару лет после «Манежа» сняли Хрущева. Властям было непонятно, что делать с опальными художниками опального генсека. И вот в канун 50-летия Октября состоялось крупное совещание, к которому мы так тщательно подготовились, что тогдашний замминистра культуры Владимир Попов поставил нас в пример нашим же оппонентам. Мы насобирали лестных отзывов о нашем творчестве в зарубежной коммунистической прессе, распределили, кто и что будет говорить, и были практически неуязвимы. Настолько, что, когда Попов задал каверзный вопрос о том, как мы готовимся к юбилею революции, Юло ответил: «Если вы нас не зовете в будни, какие могут быть общие праздники?».
Соостер далеко опережал советскую книжную иллюстрацию и, конечно, «наступал на мозоль» редакторам. А для всей нашей компании Юло играл роль учителя по одной простой причине: фундаментального художественного образования в его классическом, «буржуазном» смысле никто из нас не получил. Ни Суриковка, ни «левый» Полиграфический институт не могли дать того, что дал Соостеру Тартуский художественный институт. Нам лишь «прививали вкус», а учиться мы должны были сами. К тому же Юло с его семью годами лагерей был на порядок нас взрослее. Юло знал языки, читал иностранную литературу, и у него была какая-то внутренняя миссия — генерировать идеи. У нас ходила шутка о том, что именно за идеи и должен платить художникам ЦК.

— А сейчас нет-нет да и услышишь от кураторов, что суть современного искусства в идее, а мастерству можно научиться и на Арбате, рисуя портреты за сто рублей. Тогда я вспоминаю Константина Батынкова, и мои собеседники быстро идут на попятную.

Тэнно СООСТЕР: Абсолютно согласен. Мастерство — это качество исполнения, и отцу удавалось сочетать его с идейным новаторством. Для меня рисование от руки — род медитации, уход в себя. Я долгое время занимался компьютерной анимацией и в конце концов понял, что подлинной творческой свободы в «ящике» не найду. Казалось бы, блестящая возможность делать все самому от начала до конца, а все равно чувствуется чье-то невидимое присутствие. Вечно нужно ставить какие-то блоки, заслонки, пароли… Так и живу — зарабатываю на компьютере, а душу отвожу карандашом.
Для отца рисование было и потребностью, и средством выживания. В лагере он рисовал углем на внутренней стороне шахматной доски. Нарисует и сотрет, чтобы место расчистить. Ремесло спасало от кошмара. И, конечно, любовь, которую он встретил в тюрьме.

— Расскажите об эротическом цикле Юло. Казалось бы, все «ню» — ракурсы и позы — давным-давно открыты. Однако у Соостера все, как в первый раз. Да еще эти нежные мутанты.
Было от чего прийти в восторг Юрию Норштейну, когда он рисовал эскизы к фильму Хржановского.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Молодого парня в лагере можно понять. Но когда я вижу, как органично вращается на плоскости его трехрукая и трехгрудая танцовщица, я начинаю лучше понимать Матисса, и мне он кажется как-то даже проще… Движение Соостера — от умения рисовальщика, от этих бесконечных разговоров с учеными о мироустройстве, от внутреннего убеждения. Будто каждая его фигура — единственная и последняя на земле.

— Тэнно, откуда у вашего отца такая страсть к процессу, я бы сказала, миророждения — из яйца, из контакта предметов, из композиции? Можно ли тут сослаться на влияние Стругацких, работу над иллюстрациями к журналу «Знание»? Или это голос предков?

Тэнно СООСТЕР: Юло-философ — отдельная, неразработанная тема. Говорят, если бы Соостер не был художником, он был бы физиком. О его выдающихся способностях в области физики и математики говорил Виктор Тростников, чьи книги отец иллюстрировал. Вообще отца интересовало все, он много экспериментировал, искал то, что за гранью.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Физики вообще были привилегированным сословием. Власть не трогала их, ведь они отвечали за оборонку. И поэтому могли думать о мироздании все, что угодно, изъясняться на «птичьем языке», общаться с иностранцами. Надо сказать, что благодаря книгам вообще и научно-популярным в частности художники-иллюстраторы быстро набирали интеллектуальный потенциал. Еще в лагере Юло дружил с одним академиком и вел с ним длительные беседы.

— Перед нами во всех отношениях знаковая фигура. Борец с тоталитаризмом, стихийный естествоиспытатель, настоящий эстонец и искренний сюрреалист.
С таким лидером московскому андеграунду завести бы теперь свою «нехорошую мастерскую» с музейной коллекцией, выставочным планом и толстой периодикой.

Тэнно СООСТЕР: Мысль о музее московского андеграунда — хорошая. Но мастерская отца сгорела в числе многих, так что о каком-то помещении пока говорить трудно. С другой стороны, наша выставка — начало большого проекта под рабочим названием «Отцы и дети».

— А чего не успели сказать многочисленные современники и потомки о Юло Соостере?

Тэнно СООСТЕР: История его любви загадочна. Задолго до встречи с матерью отец нарисовал портрет своей мечты. Получилась восточная девушка, сильно напоминавшая будущую Лидию…
Очень интересна тема общения эстонских и русских художников, которое вел и курировал мой отец. Мне думается, он был одним из проводников культуры распространенных на Западе богемных салонов в советскую Москву. А знаменитые кухонные посиделки кажутся мне сейчас результатом закрытия артистических кафе.
И, конечно, стойкость. Какая-то невозмутимая европейская, цеховая манера оставаться художником в любой обстановке. Вот это интересно.

Юлия КВАСОК

[Тютчев]

Сообщение от Тютчев

Тэнно СООСТЕР: Да, действительно, отцу приходилось по пять раз переделывать работы. После «Манежа» ему даже пришлось временно работать под другой фамилией — Смородин. «Брак» уничтожался. И если бы только иллюстрации! Единственная копия первой версии мультфильма «Стеклянная гармоника» Андрея Хржановского, с музыкой Шнитке, который рисовал отец, была порублена в куски топором, о чем был составлен акт. Акт хранится у наших друзей. Фильм же подвергся нещадной переделке — например, в кадры были вставлены титры о том, что действие происходит не у нас, а на Западе.
«Гармоника» шла в кинотеатре «Россия» ровно две недели. На нее буквально ломилась московская интеллигенция. А потом она была снята и 20 лет пролежала на полке.

Мультфильм «Стеклянная гармоника»:

http://mults.spb.ru/mults/?id=1292

[Евгений]

Тот факт, что на крупных мировых аукционах репрезентативных продаж работ Соостера не зарегистрировано, не должен отпугивать инвестора. Подобной статистики вообще нет ни для одного шестидесятника. Этот значительный период в нашем искусстве еще только получает признание, в первую очередь — как локальное явление, интерес к которому особенно высок преимущественно в России. Есть мнение, что ведущие западные аукционы просто еще не успели освоить новую тему, по которой пока не так уж много специалистов, да и «материал» еще не прошел стадии систематизации с расстановкой акцентов. Пройдет еще лет пять, и о Соостере заговорят не только как о самом знаменитом художнике Эстонии, но и как о творце, который оказал влияние на целую плеяду независимых московских художников. Даже Илья Кабаков, известный почти неприязненным отношением к бывшим коллегам, посвятил Соостеру монографию, отдавая ему дань как своему наставнику. Время расставит все по местам.

Пока же коллекционерам и инвесторам придется опираться на собственное восприятие. А для того, чтобы понять, что есть «хорошо» в творчестве Соостера, лучше посмотреть собрания Музея изобразительных искусств Эстонии (www.ekm.ee), музея Циммерли (www.zimmerlimuseum.rutgers.edu), Тартуского музея искусств (www.tartmus.ee), несколько хороших работ есть и в Московском музее современного искусства (www.mmsi.ru). Уже скоро, 25 октября исполнится 35 лет со дня смерти художника. Может быть, к этой дате подготовят ретроспективные показы, поэтому стоит следить за событиями.
Владимир Богданов

Спасибо Владимир за статью , интересная информация.

[Тютчев]

ЮЛО СООСТЕР В «АРТИСТИЧЕСКОМ»

КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ СООСТЕР БЫЛ ЕДВА ЛИ НЕ САМЫМ ПОСТОЯННЫМ ПОСЕТИТЕЛЕМ КАФЕ

Текст: Лев Смирнов

Письмо Асаркана от 24 января 1961

Письмо содержит два слоя информации. Один – это поступок, о котором с осуждением пишет А.А..: о том, что адресат плохо поступил с Олей. Другой слой – это смутно проступающая коллизия отношений с Олей самого А.А., к которой (коллизии) адресат никакого отношения не имеет. На расшифровку этого содержания большее основание имеет упоминаемая в письме Оля.
Л.С. выслал почтой А.А. роман С.Моэма «Луна и грош», только что переизданный (тогда на периферии «интеллектуальные» книги было купить легче, чем в Москве). В ответ он получил этот конверт с текстом А.А. и рисунками. Рисунки - это не Соостер, это Вадик подражает Соостеру.
________


Собственно, по настоящему собирательно-парижским художником (в тогдашнем московском представлении, это 1960-1961 годы) выглядел в «Артистическом» другой художник – Нолев-Соболев. В уже осознавшем себя парижской Ротондой кафе он нёс миссию арт-акцента. Ярко выраженная инвалидность только украшала его богемный облик, его костыли всегда стояли на видном месте у столика, он сидел всегда прямо у входа, в углу у большого окна-витрины – главной достопримечательности кафе, выглядел мастито-мрачным, важно-безапелляционным. Он напоминал (но только внешне), главный персонаж пьесы Сарояна «Время нашей жизни», который тоже инвалид и тоже непрерывно сидит в кафе и режиссирует окружающей суетой в ожидании своего часа (пьеса тогда только что была переведена и её безтиражное издание Всероссийского театрального общества ходило в кафе по рукам). Он постоянно листал какие-то броские иностранные издания, курил знаковый тогда «Кэмел» и вообще всё тщательно хемингуэевское тоже было налицо.

Читать дальше... 

Соостер же всегда был каким-то застывше-не видным, молчаливым, сидел закинув нога на ногу сосредоточенно водя ручкой по листкам, тогда его монотемный период «яйца» уже, кажется, сменился на столь же параноидальный цикл «амёбы» («рыбы» были ещё впереди), видимо их он непрерывно и вырисовывал.

Но нередко он делал наброски сидевших за столиком и потом кому-нибудь их отдавал, чаще всего, как кажется, они доставались П.П. Улитину. Портрет Никиты Бескина – один из таких случаев (интеллектуальное украшение «Антресолей», заносчиво-умный, капризно-жеманный, цинично-прямой и по-женски сумасбродный математик и эстет Никита Бескин первоначально в кафе бывал часто, но после того, как скомпрометировал себя в каком-то гебистском деле, был выдавлен из кафе игнорированием наиболее значимых в нём лиц).

В отличие от художника Нолева-Соболева, который всегда был в самых модных лавсановых рубашках, настоящих американских джинсах, только-только появившихся в Москве, Соостер совершенно не привлекал внимание, не было в его внешности ничего, что можно было бы принять за характеристику, взгляд не останавливался на нём, а наоборот, как бы исключал его из поля зрения как что-то незначительное и почти неуместное в кафе, как персонаж Кафки.

Над ним была какая-то аура одинокости. Спокойный, молчаливый, медлительный (но не вялый), внешне невозмутимый; он чудовищно «по эстонски» говорил по-русски, медленно, но чётко, лаконично, правильно и точно (А.А. говорил, что понимает он по-русски без акцента и не надо с ним разговаривать как с глухим. А.А. вообще относился к нему особенно: заботливо и предупредительно, бывал в его мастерской, был в курсе его творческих циклов и рассказывал о них; Соостер подарил ему работу маслом «Кошка лунной ночью на крыше» - примерно так её можно назвать и она много лет находилась в комнате А.А., сейчас она мелькает на выставках и в изданиях).

Какое-то время Соостер был едва ли не самым постоянным посетителем кафе. Мне кажется, у него были очки с очень сильными линзами, так что глаз тоже нельзя было разобрать. Но однажды, мы сидели за столиком рядом, он наклонился ко мне, чтобы что-то сказать или спросить, и посмотрел на меня поверх очков, и тогда я увидел его глаза близко.

Я уже смутно помню его лицо – что-то жёстко непроницаемое, но его глаза я, наверное, никогда не забуду. Они были светлыми, детскими, ясными, доверяющими, и полными какой то спокойной муки. Впечатление было такое, как будто мне доверительно приоткрыли какую-то страшно и непоправимо изувеченную часть тела. Он просто о чём-то спросил меня, с ним тогда было всё в порядке, эти глаза были у него постоянно.

После этого мне казалось, что он весь наполнен этой мукой, которую обнажали только его глаза, что он её скрывает своим невзрачным видом, своим непроницаемым лицом, своими очками, своим молчанием, что это она заставляет его говорить с сильным акцентом – чтобы не проговориться.

Специально для Стенгазеты, у нас опубликовано 4 декабря 2006 года

http://www.stengazeta.net/article.html?article=2455#

[Тютчев]

Сообщение от Тютчев

— Расскажите об эротическом цикле Юло. Казалось бы, все «ню» — ракурсы и позы — давным-давно открыты. Однако у Соостера все, как в первый раз. Да еще эти нежные мутанты.
Было от чего прийти в восторг Юрию Норштейну, когда он рисовал эскизы к фильму Хржановского.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Молодого парня в лагере можно понять. Но когда я вижу, как органично вращается на плоскости его трехрукая и трехгрудая танцовщица, я начинаю лучше понимать Матисса, и мне он кажется как-то даже проще… Движение Соостера — от умения рисовальщика, от этих бесконечных разговоров с учеными о мироустройстве, от внутреннего убеждения. Будто каждая его фигура — единственная и последняя на земле.

Эротический цикл: