Томаев Дмитрий (скульптор; 1953-1989)

[Tsop]

Хочу познакомить вас с творчеством еще одного осетинского художника, которого я знал с самого детства.
Замечательный человек и талантливый скульптор Дима не учился в художественных образовательных учреждениях. Его дед был потомственный каменотес, его старшим другом и наставником был художник Хсар Гассиев, а в Москве его учителем был скульптор Лазарь Гадаев. Он ушел из жизни, только добившись признания, но оставил после себя замечательные работы. Скульптура Дмитрия Томаева находится в постоянной экспозиции зала современного искусства Музея Востока.
Статьи и фото работ взяты из каталога вышедшего после смерти скульптора.

[Tsop]

Борис Кочейшвили
РОБИНЗОН?

Вот, подумал я, на кого похож был Дима. Вдали от Родины, в чужой Москве. Умеющий все: построить дом, сделать вино, приготовить пищу. Но расспросил про Робинзона - и сходство кончилось: у Робинзона и ружье, и патроны, и иголка, и нитки, и топор, и еда под рукой, и деревья для жилища. У Димы были золотые руки — и все. На этом сходство кончается. В чужом городе. От тебя мало что зависит. Ничего нельзя. Мастерскую нельзя. Быть вольным камнерезом нельзя. Все организации против одного человека. Робинзон хорошо провел время в чужом краю. Дима умер.
Проклятое городское искусство. Манит. Манило и Диму.
В Пушкинском музее на меня сильнее всего действуют архаические надгробия. Резчики ставили памятники умершим и жили рядом с живущими и умирающими. Кладбище было музеем. Мастер и ремесленник уживались рядом, в одном каменотесе. Все нарушено.
Дима тоже был нарушен. Большой, сильный, красивый человек, похожий на разбойника с нежным и больным сердцем.
Что за мир, в котором не можешь помочь ни себе, ни близкому?
Родственники, приехавшие за Димой, как бы спрашивали: почему? Что ответишь? Виновато искусство? Врачи? Мы?
Он хотел все
исправить исправить
камень исправить мятый
виноград
исправить красный дом и больное сердце а поломал перегородки а поломал перекрытия сердце поломалось где
исправленный виноград вспомним
помянем он хотел все
исправить
исправить
камень.

[Tsop]

Вильям Мейланд
ДИМА ТОМАЕВ
Гори. Неподалеку от площади, где до сих пор стоит девятиметровый памятник вождю всех народов, где высится музей его имени и бродят любопытствующие или верноподданные современники, в подвале, а точнее, в бывшей котельной я познакомился со скульптором Димой Томаевым. Привел меня туда житель соседнего города Цхинвали живописец Хсар Гассиев.
На столе появилось темно-красное вино, пахнущее виноградом ущелья Атени, ноздреватый овечий сыр, горка свежей зелени. И начался маленький кутеж с традиционными прекрасными тостами.
В мастерской у Димы Томаева повсюду стояли каменные и деревянные разновеликие скульптуры, толпа человеческих фигур и фигурок, молчаливый черный народец, поселившийся в углах на полках.
Гассиеву больше всего правилась метровая «Бабушка». От ее грубо обработанной монолитной фигуры исходила первобытная сила и вековое спокойствие. Лишенная каких бы то ни было деталей и заглаженности, скульптура напоминала отдаленно степную скифскую бабу.
«Бабушка» была одной из самых ранних работ Томаева, и не знай я, что ее выполнил молодой скульптор, я бы решил, что ее вырубил сельский каменотес-самоучка. Впрочем, эта догадка оказалась верной. Профессионального образования Дима не получил.
Первые уроки в обработке камня ему дал дед, местный каменотес. Природный дар, трудолюбие и, как говорится, редкостная рукастость, ловкость, умелость, мастерство — все это и послужило формированию личности художника. Давно известно, что тот, в ком живет художник, догадывается в работе своей о вещах, сокрытых подчас от самых мудрых.
Во время другой поездки в Гори все тот же большой и добрый Хсар Гассиев показал мне сельское кладбище в местечке Каркусты.
Глядя на каменные надгробия, на фигуры людей и животных, установленные на могилах местных пастухов и кузнецов, крестьян и ремесленников, мужчин и тихих женщин, я вновь вспомнил работы Димы Томаева и его старших коллег - Л. Гадаева и В. Соскиева. Народная пластическая традиция явно укоренилась в их творчестве, где бы они ни жили и каким бы влияниям и искушениям современного изобразительного искусства ни подвергались.
Дальнейшие мои встречи с Димой Томаевым происходили уже вдали от его родного города. Да и мне. скажу откровенно, не слишком хотелось сталкиваться па каждом шагу с усатой тенью по инерции почитаемого местного божества. Разумеется, ни Гори, ни окрестные горы ничуть не виноваты в случайном факте рождения здесь одного из самых кровожадных диктаторов. Слава богу, московская земля приняла в себя наконец злого, коварного, мстительного погубителя и душегуба миллионов, и не стоит сегодня пугаться зловещей тени. Но и быть постоянно с ней рядом тоже не хочется. Представляю, каково тому же Хсару Гассиеву, которого в страшные тридцатые годы называли сыном врагов народа, жить в соседнем Цхинвали на улице, носящей имя сына горийского сапожника.
В конце семидесятых Дима постепенно перебрался в Москву. Но все его впечатления, переживания, видения, добрые и злые тени последовали за ним в столицу. Долгое время Дима мыкался без мастерской, что угнетало его безмерно. Он скитался по чужим углам, это коробило его здоровую гордость, но жажда работы побеждала все. Одно время он работал у меня, около метро «Бабушкинская», в комнатах местного нежилфонда, запятых несколькими художниками. Работать в материале он там не мог. Это был пятый этаж, и нервные жильцы нижних этажей не допустили бы стука по камню или металлу. Дима лепил небольшие этюды из глины и пластилина и ставил их на полку. Я думаю, что подобная многолетняя неполноценность его существования ускорила его раннюю кончину. Художник без своего угла для жизни и, главное, для работы - это сущее бедствие нашей культуры.
В последние наши встречи Дима часто заговаривал, что готов уехать куда глаза глядят - в любую страну и на любых условиях, лишь бы дали работать. Он был уверен, что силы его бесконечны, а жить предстоит еще много лет. С гордостью он показал мне как-то построенный своими руками обжитый сараи, превращенный им в удобную мастерскую в подмосковном поселке Купавна. Вдоль стен этого уютного, обретенного в муках убежища уже успели выстроиться его новые замечательные работы. Они мало напоминали те робкие скульптуры самоучки, что я видел в Гори много лет назад.
Это был новый этап, новые достижения и надежды на выставку, па признание, па место в искусстве. Но мастерская Димы, так любовно выстроенная им из шифера, сгорела вместе с содержимым.
Для Димы это был очень болезненный, мучительно тяжелый удар. Он не мог без дрожи сердечной рассказывать об этом бедствии. У него было ощущение, что рушится его последняя надежда.
Когда же, наконец, появилась у него хорошая мастерская, пора-ботать в ней он уже не успел. Не выдержало сердце.
Май 1990 г.

[Tsop]

Евгений Ганнушкин
ДИМА, ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ С НАМИ
Однажды вечером позвонил я Гришеньке Анисимову - спросил могу ли навестить. Григорий Анисимович тотчас ответил: «Конечно, приходи - люди хорошие вокруг, и только начинаем...»
Вошел. Навстречу мне мгновенно поднимается широкоплечий, в бороде, с лучистыми глазами человек и, протягивая рюмку, молвит:
— Евгений Александрович, пожалуйте с дороги. - И приглашает на свое место, широким жестом показывает присесть.
—Скажите, пожалуйста, - беря рюмку и благодаря его,
спрашиваю, - каким образом вы меня по имени-отчеству назвали - мы же с вами не знакомы?
— А я, — говорит, —слышал, как Гриша, трубку положив, сказал: «Сейчас Евгений Александрович придет». Вот
я и понял, что это вы.
Это был Дима Томаев.
С тех пор не было иначе, как в первый раз. Всегда навстречу, всегда уступая свое место, всегда с широкой улыбкой, приветливо и с полной рюмкой в большой мягкой руке.
Так мы подружились.
Шло время. Кто бы знал и ведал, как оно быстротечно! Снова придя к Гришеньке, я застал Диму за работой. Он лепил герб РСФСР. Казалось бы, пустяк. По заказу нашего кормильца — комбината,
Однако Дима подвел меня к работе, держа под руку, и спросил:
—Вам нравится?...
В свое время, учась в Строгановском училище, я довольно успешно занимался и лепкой. Это дало мне право сделать несколько скромных замечаний.
Все было понято и тотчас исправлено, и когда я с удивлением к его доверчивости заметил: «Вот теперь хорошо», - лицо его просияло.
Таким был Дима.
Вы знаете, то, что я сейчас пытаюсь вам рассказать о человеке и художнике Диме Томаеве, есть только скромная попытка провести моих друзей к тому, как всем нам следует вести себя в жизни и искусстве.
Дима не был никем поучаем и нравоучаем пресловутой нашей воспитанности, о которой мы, растеряв ее, так скорбим сейчас, его воспитанность была от Бога, так сказать врожденной и потому обязательной для него.
Не могу забыть, как в один прекрасный солнечный день мы с Димой встретились возле запертой двери всегда гостеприимной Гришиной мастерской. Хозяина не было дома. И вот Дима пригласил меня пройтись по старому Арбату в ожидании возвращения Гриши.

Идем под руку. Заговорили о языке, о культуре речи, словом, о чем-то хорошем, и вдруг Дима обращается ко мне:
- Евгений Александрович, — всегда так обращался Дима,— хотите я вам почитаю стихи?
- Конечно!
Дима прочел на осетинском Коста Хетагурова, а потом Омара Хайяма, Пушкина - на том и другом языках. Это была музыка.
Боже, как хорошо!
И я понял всю глубину Диминой нежности, настоящих знаний и доброты.
Нам бы так,
А его скульптура... Что о ней говорить? Мне кажется, что она проста, как мир, жизнь и природа, окружавшие Диму с рождения.
У него все люди всегда вместе, рядом, плотно друг к дружке и сурово - молчаливы.
Это молчание любви и скорби.
Снова вспоминаю слова Микеланджело: «Та скульптура хороша, которая, упав с горы, остается без изменений...»
Мы помним с вами: ведь Дима родился среди гор и восторженной природы и потому был сам восторжен и прост. И сосредоточен.
Мы будем помнить тебя и любить твое искусство и твою доброту.

[Tsop]

Григорий Анисимов

ДВЕ ЖИЗНИ ДИМЫ ТОМАЕВА

По незаурядным душевным силам, чувству свободы и чистоте первой реакции Дима Томаев был человеком поразительным. Мне кажется, что истинный художник смыкается с небом, что-то ему открывается такое, чего другие смертные не постигают. Уверен, что эту приоткрывшуюся только ему тайну Дима знал и воплощал ее в своих скульптурах.
Кажется, Гегель сказал, что скульптура это застывший сгусток света в пространстве. Во многом таким застывшим сгустком света мне представляется теперь сам Дима Томаев — сын кавказской земли, ее красивый, гордый и одинокий цветок. Всему открытый и беззащитный на голой земле.
Не хочется писать воспоминания: я вижу спокойное лицо Димы, заросшее густой смолисто-черной бородой, его лучистые глаза, слышу его глухой, тревожный голос, обращенный ко мне: «Батя, скажи, я жить буду?»
Благородство древнего осетинского царя было в его лице, в добрых глазах, в белозубой улыбке. Он прожил всего тридцать шесть лет. Ему бы жить на родине, в горах Кавказа, и сносу ему бы не было, а в Москве он был похож на рыбу, выброшенную прибоем на песок. Загубленная нашим совдеповским бытом жизнь этого чистого душой горца не прошла бесследно. В этом я убежден.
Вторая жизнь Димы Томаева продолжается в его работах. Однажды я рассказал Диме про случай, которому был свидетелем: в живописном комбинате молодая женщина с огромным, под самый подбородок, животом впервые в жизни сдавала работу художественному совету. Она заметно волновалась: на щеках пятнами выступил румянец. Я ждал, что сейчас совет примет работу, даже если она и не совсем удачна, поздравит и пожелает счастливого разрешения. Но не тут-то было: в профессиональном раже члены совета будто забыли что-то очень важное для людей. Они выступали, советовали, поправляли. И работу завернули, не приняли. Беременная женщина ушла как побитая. Дима, выслушав мой рассказ, взорвался: «Да разве это люди! Они же отравили ребенка в утробе! Они ей в кровь яд пустили!»
И он долго еще возмущался равнодушию и жестокости своих же братьев — художников. Гнев Димы был по-кавказски горячий, непосредственный.

Читать дальше... 

К нему самому наши гуманные законы по большей части применялись в виде наждака: то его не прописывали в Москве, то не выписывали из Гори, то брали в армию с пороком сердца, то не давали мастерскую, когда все было законно оформлено. В конце концов тупая сила казарменных порядков измотала этого талантливого художника вконец и вогнала в землю. Каторжные условия выживания не каждому под силу, а Дима был человеком серьезно больным.
Скульптор Лазарь Гадаев рассказывал мне о первом появлении Томаева в Москве: к нему привели крепыша осетина с абрикосовым румянцем на щеках, в шляпе, который по-русски не знал ни слова.
Одно время Дима работал в ПТУ, преподавал строительное дело: руки у него были золотые, кладку он знал так» что удивлял опытных мастеров. Потом устроился сантехником, прописался, получил комнату. Гадаев заставил Диму от руки переписать «Железный поток» Серафимовича. После этого Дима стал прилично говорить и писать по-русски. Ушел в армию, был освобожден через полгода из-за порока сердца.
Он помогал Гадаеву в мастерской и как-то в его отсутствие самостоятельно вырубил в камне композицию.
Примерно с 1973 по 1989 год Дима Томаев профессионально работал в скульптуре, был принят в члены Союза художников, выставлялся в Тбилиси и в Москве. Он создал около ста произведений, преимущественно в камне. Работал он много, большая часть работ была сделана в Гори; под Москвой, в Купавне, на даче у тещи, Дима выстроил себе прекрасную мастерскую, крошечную для скульптора, но очень уютную. Там он резал из дерева. Мастерскую сожгли, что еще больше подорвало его здоровье.
Наша критика часто рассматривает творчество художника в отрыве от его человеческой биографии. А ведь жизнь человека в искусстве становится качеством. Об этом прямо говорит Борис Пастернак в одном из своих писем. «Особенность и исключительность лирического восприятия окружающего, — пишет Пастернак, — превращают глаголы в существительные, в водоворот качеств».
Если говорить о работах Димы Томаева, то его биография проступает в работах предельно явственно. Осетин по национальности, он родился и вырос среди лесов и гор. Они были вне его, внутри и над ним. Дерево и камень были спутниками его детства. Он с ними не только уживался, но и взаимодействовал. Не случайно стал Дима скульптором — в этом есть какая-то генетическая закономерность.
Осетины издавна селились на северных и южных склонах Кавказского хребта. Они были наделены такими свойствами характера, которые в местах низменных стушевывались. Древние предки осетин, аланы, отличались высокими понятиями о чести и достоинстве, были людьми гордыми и независимыми и в свою очередь походили на своих предков — скифо-сарматов. И Дима Томаев был достойным наследником своих дедов и прадедов. Предки Димы были пастухами, охотниками, каменотесами. Это были люди ухватистые, могучие. Они ворочали камни и тяжеленые стволы, строили дома, обрабатывали землю. Они умели смотреть жизни прямо в глаза.
Величественная красота гор, доброта и мудрость людей воспитали Диму, сформировали его душу и мысли. Счастливый в своем таланте скульптора, он создал работы глубокие, искренние, несущие на себе неизгладимую печать доброты и национального своеобразия.
Среди главных достоинств скульптур Димы Томаева, которые открываются сразу же, я бы назвал особенную теплоту, излучающуюся изнутри, искренность и некое каменное благочестие. Его скульптуры добры и трагичны, нежны и радостны, сосредоточенны и просты.
У него нет отрешенности в работах: каждый образ конкретен и целен. Достигается это средствами самыми обычными в арсенале любого скульптора — ритмическим взаимодействием вертикалей, ясностью силуэта, отсутствием мелких проработанных деталей.
Большая форма в работах Томаева всегда пластична, она не торчит, не выпирает, как бутылка из внутреннего кармана.
Томаев стремится к выразительной и лаконичной пластике. Он дорожит своим первоначальным ощущением и не теряет его в процессе чисто ремесленной работы. Он лепит и рубит в камне, вырезает из дерева фигуры людей, которых он знает и любит. Это старики и старухи, лесорубы и пастухи, путевые обходчики и рудокопы.
«Изготовление сыра», «За водой», «На кладбище», «Любовь», «Автопортрет» - камень, дерево, известняк. И всюду форма осязаема, конкретна, как античная арка или ниша готического портала. Никакой героизированной псевдомонументальности. Когда-то Эрнст Неизвестный учил меня распознавать монументальность: видишь эту крошечную работу, пред¬ставь себе, что это громадный памятник. Выдержит эта форма увеличение? Значит, вещь состоялась. Теперь возьми наши гигантские памятники, уменьшай мысленно до статуэтки, что останется? Комочек дерьма — ни формы, ни содержания, ни пластики, ни мысли...
У Димы в работах всегда есть переживание, сильное чувство, он беседует со своими героями, живет их заботами. Его скульптуры создают ощущение горячей формы, только что сотворенной. Мощная экспрессия сочетается в скульптурах Томаева с острой выразительностью. Это сочетание у скульптора может быть естественным в одном только случае— когда есть сильное внутреннее горение. Холодная душа способна создать лишь эффект, жестикуляцию, холодную виртуозность. Томаев стремится отделить объем от пространства, то есть как бы выхватывает из окружающего предметного мира свое, личностное и начинает работать над его художественным воплощением. Для него все важно в скульптуре: эпическое звучание, острота трактовки характера, поиск внутренней динамики, экспрессия силуэта, доводка образа до символа.
Вот его небольшая по размеру композиция «Любовь». Она выполнена в красном камне в 1979 году. Две параллельно стоящие фигуры юноши и девушки, прильнувшие друг к другу. Как будто обычные люди, обычные чувства, знакомые эмоции, тема, привычная для искусства, не новая. Но у Димы Томаева люди вдруг начинают восприниматься как божественные существа, как смиренные ангелы. Вся композиция излучает поток света, она рождает и щемящее чувство грусти, и элегическое настроение. Помните наставление великого Леонардо: делай фигуру с таким жестом, чтобы зрители с легкостью могли распознать состояние ее души. Томаев, вероятно, не знал этих слов, но его душевность, трепетное отношение к своему делу, талант пластика помогали добиться ощущения вечности, подняться над случайным, приблизиться к идеалу.
Фотохудожник Лев Мелехов по моей просьбе поехал на родину Томаева, в Гори, и привез мне фотографии с томаевских работ. Неиссякаемое жизнелюбие, свежесть, современное звучание, оригинальность характерны для этих произведений Дмитрия Томаева. Они выполнены художником, который живет в полной гармонии с окружающим миром. Спокойствие и величественность, трогательная чистота и поэтичность, которые есть во многих работах Томаева, вызывают в душе ответное тепло. Правда, довольно часто при виде работ Димы ловишь себя на мысли, что в них живет грустная тональность, она доминирует. Или это мне кажется, по-скольку я воспринимал его как родного человека и грущу, потеряв друга. Бедный Дима, всю жизнь он мечтал жить среди добрых людей, работать, растить детей. А ему пришлось доказывать, убеждать, бороться за существование, за выживание. Он до конца вкусил горечь этой бессмысленной борьбы и понял, что в нашей стране помимо таланта и совести художнику нужно иметь крепкие нервы, воловье терпение и верблюжью выносливость. Как говорится, укатали сивку крутые горки.
Будучи сам человеком цельным, Томаев и в творчестве сохранял удивительную цельность. Он искал в человеке самое характерное и пришел к пониманию большой формы. Он понял главное в скульптуре - конструктивную основу пластики, а от нее пошел по пути наиболее верному, ища обобщенность языка, концентрацию образного содержания, динамичную живую форму.
Когда-то в древние времена человек одушевлял все вокруг себя - животных, небо, море, землю, солнце. Он воплотил это в первобытных изваяниях, которые воспринимаются как идолы. Если вы откроете словарь Даля на слове «идол», то прочтете нечто удивительное: «Идолы греков были изящные мраморные изваянья, идолы калмыков, китайцев — литые медные уроды, идолы самоедов - резные деревянные бол-ваны,,,» Осетинские идолы Томаева полны поэзии, метафоричности, первородных человеческих чувств. Они изящны и несут в себе исконно нравственное народное начало. Я уверен, что именно этим обеспечена долговечность того скульптурного наследия, которое оставил талантливый ваятель Дмитрий Томаев.
Как-то мне довелось наблюдать, как Томаев лепил детскую площадку по заказу скульптурного комбината. Дима долго искал убедительную лаконичную форму сооружения, а когда нашел, стал думать о деталях и украшениях. Он вылепил зверюшек, придумал фигурные поручни и скользящие каталки. Работал Дима тщательно и добросовестно. По многу раз все переделывал. И на глазах его работа становилась все более выразительной, упорядоченной, живописной. Художник говорил мне, что дети должны радоваться на площадке, чувствовать себя хорошо и свободно. И его лучистые глаза светились радостью поистине детской, когда художественный совет без единой поправки принял работу. Андрей Марц и Виктор Думанян - опытнейшие московские скульпторы — сразу же поддержали работу Томаева.
Он всегда зорко всматривался в работы других художников— были это скульптуры Пологовой, Наджафова, Берлина, Гадаева, Соскиева или живопись Бадаева, Кононенко, Кочейшвили, графика Ганнушкина, рисунки Тышлера: живые художники, которые работали рядом, были ему намного ближе, чем классики. Он воспринимал чужое искусство остро, даже с некоторой ревностью, восхищался, переживал. Но никому не подражал, а работал как Бог на душу положит. Творческая самостоятельность Томаева складывалась сама собой, в процессе труда. Поэтому его работ свое лицо, завораживающая душевность. Многие из них обстоятельны, совершенны. Вместе они составляют художественное целое, неделимый образный мир.
Он будет жить. Будут выставки Дмитрия Томаева, о нем напишут, выйдет альбом. К великой печали, Дима Томаев всего этого уже не увидит.

[Tsop]

Михаил Емцев
В толпе разнообразий человеков есть люди сути и люди отра-женных судеб. Последних —больше, как больше бликов на волне, чем самих волн. В этом отличии нет преимуществ, просто корневая разность; те и другие жизненно необходимы. Отраженный человек подвижен и красив, глаз торопится схватить его ускользающее присутствие, промахивается, не успевает — все движение, переливчатая, ненадежная игра. Иное дело — человек сущностный, по-ученому говоря, ноуменальный. Ноумен предан собственной судьбе, он ее исполнитель и страж, раб и владыка; и готов бы запрыгать звонким пинг-понговым шариком по дороге жизни, — не может, не волен. Отягощен содержанием судьбы, долгом перед ней.
Таков был Дима Томаев.
Плотно-зернистый камень, древний туф, гранит, пемза — материал его работ. Цвета линялые, сухие, с побежалостью, оставленной жаром недр земных.
Из недр. Не из почвы —рассыпчатой, живой, готовой зацвесть, заколоситься, заплесневеть, — а откуда-то из подпочвенных глубин, от каменистых основ земной жизни, ее фундамента.
Твердость, надежность горной породы. Но и—ее шероховатость, неоглаженность граней, спотыкание углов. Неуют для глаза и для жизни.
До времени камень наполнен неподвижной энергией — отдыхающий вулкан. А взорвется — горе ближним, да и дальним достанется.
Но не было в этом человеке, в его судьбе взрывного титанизма, хотя был родом из племени древнего, титанического. А чаще слагались твердейшие овалы, кристаллические сростки в формы трогательные, беззащитные. В человека страждущего и страдающего, в работящую фигуру, в мифологическую плоть людей своего народа.
Есть в камне нежное свойство — хрупкость. Тверд-то он тверд, но до назначенного свыше предела.
Превысьте его—трещина расколет сердце...

[Tsop]

«Портрет скульптора Димы Томаева» 1990 г. 120х100 см, х/м.
Посмертный портрет друга и ученика - Дмитрия Томаева. Талантливого скульптора, рано ушедшего из жизни.

[Кирилл Сызранский]

К великой печали, Дима Томаев всего этого уже не увидит.

Да, грустно...

[Самвел]

Сообщение от Tsop

под Москвой, в Купавне, на даче у тещи

Тещей была Наталья Николаевна Гавриленко, жена Сергея Отрощенко. Женой Томаева была дочь Натальи от первого брака Марина Гавриленко,все они художники. Я был на этой даче в Купавне,и видел скульртуры деревянные . Насколько я знаю у Димы есть дочь. У меня где-то была фотография этой дачи,если найду то как нибудь выложу.

[Tsop]

Приглашаю посмотреть.
Выставка памяти скульптора Дмитрия Томаева (1953-1989)
"Душа камня".

Дима Томаев , замечательный скульптор и человек, ушел из жизни едва добившись признания. Не имея классического художественного образования, первые уроки работы с камнем Дима получил от своего деда - потомственного каменотеса в г. Гори. А затем в Цхинвале и в Москве его друзьями и наставниками были живописец Хсар Гассиев и скульптор Лазарь Гадаев. Большое влияние на Томаева оказало творчество народных мастеров Сосланбека Едзиева и Сико Каркусова.
Сформировавшись как художник в Москве, Дмитрий Томаев остался в своем творчестве осетинским скульптором, вобрав в себя традиции народной осетинской скульптуры и сохранив свой неповторимый, узнаваемый стиль. Его небольшие по размеру работы полны внутренней силы, душевной глубины и доброты.
Дима ушел в расцвете творчества, оставив после себя около ста работ, в основном малые формы.
Скульптуры представленные
на персональный выставке в галерее "А3" дают представление о том, какого художника потеряла Осетия и весь мир в лице Димы Томаева!

Выставка с 23 июля по 10 августа
Вернисаж 23 июля в 19.00
Галерея А3 (Староконюшенный пер., д.39)