Группа художников "Основа"

[sini4ka]

Предложу вашему вниманию текст статьи Е.Антипова "Об «Основе», о группе художников" и несколько работ участников группы: Н.Пятахина, А.Булдакова и самого Е.Антипова.

Об «Основе», о группе художников.

"Группа сформировалась на базе преподавательского состава кафедры живописи и рисунка Санкт-Петербургского архитектурно-строительного университета в те времена, когда университет еще назывался ЛИСИ. Сейчас в группу входят три поколения адептов, в живописи своей исповедующих язык эстетического фундаментализма. «Основа» – это, преимущественно, члены Союза художников, но спектр творческих интересов «основцев» неопределенно широк: представители группы являются еще и членами Союзов архитекторов, писателей, журналистов. Кроме публикаций в художественных альбомах в ряду с выдающимися художниками прошлого – выставки в Центре ЮНЕСКО и Совете Европы в Страсбурге, искусствоведческие труды и публицистические статьи. Примерно так можно обозначить сферу продуктивной деятельности «Основы». С этим названием группа дебютировала на выставке 1992 года в Мраморном дворце. Потом был Сингапур, в котором именно «Основе» выпало открывать для братьев наших сингапурчан и отечественную, и вообще европейскую живопись. Были выставки еще и еще, но всегда с каким-нибудь странным резонансиком.

Я детально помню дебютную выставку в Мраморном дворце* (филиал Русского музея), вызывающе корректную экспозицию в один ряд и вызывающе сдержанную концепцию выставки – только натюрморт. А ведь время-то, время: сахар по талонам, мыло в брикетах коричневое вонючее по талонам, колбасы вообще нет, а на улицах танки скрежещут, тянут щупальца к молодой демократии. А тут натюрморт как манифест надменного безразличия к этим пыльным бурям. Наверное, с этого все и началось, с интеллигентного молчания в контексте всеобщего гнева.

Собственно, началось все еще в начале семидесятых, когда выпускники Академии художеств – Николай Пятахин, Анатолий Булдаков и другие, такие же политически близорукие, – были увлечены творчеством Сезанна. На фоне тракторов и праздников урожая формалистические увлечения были признаком чего-то идеологически чуждого, и на этих выпускников Академии выставкомы смотрели решительно и строго. Политически близорукие выпускники не пошли воевать за правду, не стали мимикрировать под мучеников, не устремили свои взгляды к спасительному Западу. Взяв блокнотики, они пошли в музеи, в музеи, в музеи. Ибо там, в музеях, в музеях, где тишина, где ни тракторов, ни праздников урожая, зашифрована великая тайна изображения, тайна мастерства. Тем более что преподавательская деятельность, которой им, выпускникам, надлежало заниматься, предполагала углубление в эту тайную специфику. И чем дальше в лес, от неформального Сезанна к рафинированному Пуссену, тем изощренней, конструктивней, умнее оказывалась специфика.

Читать дальше... 

Специфика, действительно, тайная. Точнее, в ХХ веке уже утраченная. Утраченная в виде жанров, философии изображения, технологии (техно – по-гречески, искусство). И вот пришло, видно, время по буквице восстанавливать эту греческую латынь.

Помню и свои мутные юношеские сомнения, связанные с обозначенной спецификой. Как то: за плечами и художественная школа с повышенным вниманием педагогов, и приобретение работ в частные собрания, и качественные копии, за которые не стыдно через 35 лет, а начинал, бывало, писать самостоятельный натюрморт и видел, что отличается он, уж извините, от эрмитажных. Не ремеслом, не живостью, а некой мудростью, той самой тайной спецификой, юношескому моему сознанию не доступной. Для художника ХХ века нет принципиальной разницы между постановкой и натюрмортом – написана посуда сочно, темпераментно, эффектно, и готово дело, любуйся, радуй незатейливых ценителей. А эрмитажный натюрморт это повествование, сюжетное и пластическое взаимодействие предметов, это решение шахматной задачи со своей неброской интригой, это картина. Тогда-то передо мной, сомневающимся, и возникла фигура Пятахина, Властелина Колец. Был он, впрочем, молод, радикален, заводился с пол-оборота. В гневном плаще, как Петр с картинки Валентина Серова, и берет с перпендикулярчиком. Пройдет, и только волосы у нас качаются от его такой динамики. И вот оказалось: художник не должен срисовывать всякую всячину, прищурив левый глаз, не должен ловить, будто жизнерадостный щенок, солнечные пятнышки, художник, оказалось, существо сугубо аналитическое и, как инженер, он должен постоянно осознавать главное – что делает и для чего делает.

А как же спонтанность, взрывы всякие и всплески? А никак.
В процессе углубления в философию изображения и формирования соответствующего метода, живопись первых «основцев» становилась все спокойней по колориту, по динамике, по фактуре.

Не могу сказать, что приобщение к методу вдохновляло на подвиги. Скорее все походило на труд шахтера: много угольной пыли и снисходительные взгляды поэтических натур. А ведь мы, студентики, тоже были эрудированны, и близки-то нам были яростные фовисты и мистический Дали. Все молодые художники знают, живопись – это цвет и протест, а нам вместо творческого буйства предлагалась кропотливая философия. Обидно даже. Как иллюстрация, как результат – работы наших, тогда тридцатилетних, патриархов: Пятахина, Булдакова, Нахимова, работы довольно монохромные и визуально, и по сути: материнство, какой-то крестьянский антураж неопределенного века, парковый пейзаж и бесконечные натюрморты. Жизнь без баррикад. Но, интересное дело, по мере постижения метода, творческий интерес возрастал, а вектор интереса категорически менялся. И вот уже Дали никакой не гений, а художник-оформитель средней руки, зато как неожиданно открылись Рембрандт-Рубенс. А сколько проблем и решений таит организация простецкого натюрморта, мамочка ты моя.
Путь от Сезанна к Пуссену оказался даже интересней, чем от Пуссена к Сезанну. И значительно тернистей.
И это не пышный тезис, это факты биографии.

Никогда не думал, что, миролюбивый по натуре, столько провокационного закладывал я в свои работы. По крайней мере, все выставкомы двадцатилетней давности проходили для меня по одной изумительной схеме: принес, поставил картины, вышел из зала. Еще не успел выйти, а кое-то из комиссии, кто пободрее, уже подходит к работам, комментируя свои чувства в очень одобрительных междометиях. Это значит, реакция есть, и вопрос только в том, сколько картин возьмут на выставку. Несколько минут из-за дверей оживленно звучит бу-бу-бу, после чего просят войти и ответить на вопросы. Вопрос, как правило, один: учились у Пятахина? Да, – отвечаю по возможности неопределенней и снова слушаю у дверей еще более оживленное бу-бу-бу. Потом двери распахиваются нервозно и окончательно. Кое-кто из комиссии – с преждевременными междометиями, – напряженно смотрит в сторону, остальной выставком смотрит вообще в пол, а человек с красноватым лицом четко сообщает, что предложений нет. Не то чтоб не хватило голосов – предложений вообще нет. Тогда, граждане, зачем столько «бу-бу-бу»? Загадка.

Бывали, впрочем, случаи, когда шальная картинка все-таки проходила выставком – но не дальше: в экспозиции ее все равно не оказывалось. Ну не прошла работа второй тур, ничего уникального. Уникальное дальше. Зайдя в уважаемый кабинет, я обнаруживал эту картину аж висящую над самым ответственным столом. Опять загадка. В уголке среди сотен картин она висеть не может, а над столом главного человека – может. И еще как, оказывается, может – ведь вместо товарища В.И.Ульянова-Ленина картинка-то моя висит.

А в Союз вступил совсем сказочно: при полном единодушии, словно я сын, страшно предположить, чей. Но дальше та же мучительная штука: за двадцать лет в рамках Союза художников выставлено 5 работ. Это, говоря со всей прямотой, шестикратное нарушение пунктов 3,4 Устава Союза и злостное попирание моих прав человека. Даже если предположить, что поначалу моя эстетика не соответствовала курсу партии, то теперь-то чему она не соответствует?

Эпизодически доброхоты мне сообщали, что кое-кто из важных людей в СХ меня крепко не любит, можно сказать, ненавидит. Да ладно – отмахивался я, – за что меня ненавидеть-то, взносы плачу исправно, взамен ничего от СХ не имею, на собраниях тих, как зайчик, ничего не требую, все меня устраивает, всех люблю, счастлив, как олигофрен. И, тем не менее – настаивали доброхоты, – тем не менее…

Во всесоюзном Доме творчества, куда мне довелось съездить на излете советской власти, запомнился один заслуженный старичок. В свое время он писал неплохие пейзажи и Чапая во весь рост. Старичок был лауреатом, о нем издали цветной буклет. Почему-то старичок приходил ко мне в мастерскую и шепотом говорил, что делаю я все правильно и чтобы с пути своего не сходил. Ничего такого у меня в планах не было, но за напутственный шепот спасибо. Как-то и он пригласил меня в свою мастерскую, поделиться, что ли, опытом. Этот опыт меня потряс: квадратики, треугольнички и что-то абстрактно-грязноватое. Похоже, старичок не знал, что делает, но знал зачем: надо перестраиваться, вся страна живет новыми принципами. Ходил он по всем мастерским, не только ко мне, и понахватался свежих идей. Старик, конечно, явно утратил творческую хватку, но чувствовалось, что лауреатом он стал не случайно. А ведь старик как в воду глядел. В Суриковском училище теперь кое-кто из «знаковых» художников преподает, и до того из «знаковых», что, не будь она дамой, все ее кисточки следовало бы… В Петербургской Академии – аналогично: рядышком с иным преподавателем даже Мондриан чопорным натуралистом покажется. И как тут не вспомнить Пятахина со товарищами, с их странной эволюцией против шерсти. Как пригодились бы их формалистические увлечения к обеду. А они? Да, такое себе позволить могут лишь очень безответственные люди.
Или очень ответственные.
Одним словом, передо мной были примеры естественного поведения, и в Доме творчества я казался характерным приемником своих учителей.

Приезжал из Москвы очень большой человек маленького роста, о цене мы не договорились, отчего возник некоторый переполох, т.к. цена, о которой мы не договорились, была и так в четыре раза выше рекордной. Моя индифферентность подогревала недоумение хорошо информированных коллег, которым были не понятны два пункта. 1. какие задачи может решать художник, кроме коммерческих; и 2. как можно отказываться от такого предложения. Да просто заявленная сумма принципиально ничего в моей жизни не решала, а над картиной надлежало еще поработать. Через пять лет о втором пункте пришлось вспомнить, поскольку эта картина, кстати, одна из программных, в числе восемнадцати других была похищена. Со взломом, с очень умным отбором, с контролем у министра юстиции. Отбор, действительно, был умным. Это утешало. Утешало и другое – публикация картин (из числа украденных) в альбоме «Три века русской живописи». Похоже, это и спровоцировало кражу. Была кража картин и у Пятахина – тоже, кстати, включенных в «Три века», и у Нахимова, который тоже в «Трех веках». Таким образом, для «Основы» вопрос ликвидности (что и определяет рейтинг художника), решается без проблем, но очень по-русски: воруют. У Нахимова вообще унесли с экспозиции. Все в духе времени и в рамках жанра – срезали с веревочек и унесли. Вот у Булдакова ничего не украли. В «Трех веках» он есть, а картины не украдены. Подозрительно даже. Более того, Булдаков в 2004 году еще и губернаторскую премию получил.

Видимо, для членов группы «Основа» психология экваториального существования не приемлема: можно либо в одну сторону, либо в другую. Я вот как-то в Америку поехал, в США, и пока там по музеям да в комфорте с мировыми искусствоведческими авторитетами братался – Пятахина, Булдакова и Муратова с кошмарным скандалом из Союза художников исключили. Восстановили только через десять лет.

Творчество группы вообще не оставляет зрителя равнодушным. Это наглядно иллюстрирует реакция дирекций залов, в которых группа имела бестактность экспонироваться. Тетенька, возглавлявшая выставочный зал Музея городской скульптуры, очень театрально морщилась на такую живопись и регулярно задавала вслух риторический вопрос, кому это может быть интересным. Но однажды ее тон изменился: оказывается, вчера приезжал кто-то очень солидный, весь облепленный охранниками, и жутко интересовался ценами. А вот в музее-квартире Блока Александра Александровича анонс о выставке группы вообще не хотели печатать. Не то, что б «Основа» такая тщеславная, просто этот пункт значился в договоре. Хороши были аргументы непечатания: сначала премьер-администратору показалось, что пресс-релиз неграмотно составлен (его делал ведущий петербургский искусствовед), затем, когда дело приняло принципиальный характер и стали звонить из дирекции, были озвучены истинные мотивы – очень низкий профессиональный уровень живописцев. Это при том, что музей-квартиру Блока облюбовали как раз пенсионеры-любители. Возможно, на их фоне группа и выглядела так проигрышно. В этой смелой версии есть своя сермяга: сами-то по себе «основцы» не плохи, можно уловить у них флер загадочности и романтизма, и все жанры у них охвачены – от натюрморта до исторической картины, – но вот на фоне реалий сегодняшней жизни выглядят они, надо признаться, просто неприлично. Особенно тема материнства, которая в свете прогрессирующего гуманизма кажется дремучей архаикой. А для современной живописи – это первый признак провинциальности и дурного вкуса. Директор одной крупной газеты, через призму истинных ценностей смотрящий на искусство, коротко, но очень емко охарактеризовал суть эстетики группы: порнография.
Действительно, где борьба со СПИДом и за свободу однополой любви? А? Нетути. И как же называется творчество художника до такой степени черствого, бездушного? Да так и называется: порнография.

Молодые искусствоведки из издательств и галерей разделяют этот гнев, но по другим причинам. Распахнув глаза, они компетентно негодуют по поводу отсутствия тех красочных переливов, о которых они научились рассуждать умно или с восхищением. Мои попытки что-то объяснить, ссылаясь на Энгра и Караваджо, выглядят трепыханиями корнета Оболенского перед комиссарским наганом: молодые искусствоведки этих имен знать не знают и твердо стоят на своем. Их понять можно, свое видение прекрасного они формировали у бессмертных полотен митьков, психологию искусства они постигали, погружаясь в сложнейшие биографические перипетии художников-мучеников, которые, несмотря на гигиену, душевный недуг и употребление случайных реактивов, нашли в себе силы выдавить по капле раба и наконец-то отказаться от живописного ремесла.

Категоричность новой генерации рабо-выдавленных искусствоведов объяснима профессиональной эрудицией, но эта категоричность – только один полюс отношения к «Основе». Другой полюс столь же категоричных отношений к группе формирует общность соцреалистов из числа тех, кто не побежал перестраиваться и кто не собирается ничего из себя выдавливать. И хотя эстетика «Основы» не является такой уж антагонистической по отношению к тракторно-урожайным идеалам, но наличие обособленной изобразительной философии и развитого понятийного аппарата выводит ее из рядов борцов за соц-литературный реализм. А кто не с нами, тот, известно кто. Таким образом, два непримиримых лагеря сходятся в главном: группа «Основа» – это неприемлемо. Еще крепче эти лагеря цементируют ценовые прецеденты, ибо до приобретения пятахинской картины «Мать и дитя» известным английским кинопродюсером (Tim Helen Corrie) в 2006 году, петербургская планка «для современников» была установлена Булдаковым в 2003 году.

Пусть хоть так, опосредованно, группа выполняет свою тихую миротворческую (по крайней мере, консолидирующую) миссию. Плохо, что тихую. Рассуждая о творческой судьбе членов группы, перспектива рисуется не радужная. Но нужно ли их (нас) жалеть. Ведь каждый достоин своей биографии. И каждому воздается по вере его. Если мученик идет голой грудью на трамвай – это поступок. Поступок ответственный, отчаянный, достойный восхищения и подражания. Тут будут телеэфиры и бурная полемика с участием лучших ораторов. Но если некто «художник» имеет устойчивые убеждения, в действиях своих полагается на здравый смысл и скромность, если он социально адекватен и даже, не дай бог, немножко успешен, то перед общественностью никак не личность, да и не художник. Так, приспособленец. Эта замечательная логика присуща всем инфантильным героям, которые про убеждения знают понаслышке, но повоевать мечтают. Поэтому сплоченные ряды борцов за истинное искусство согласованно и со всей бескомпромиссностью будут клеймить все то, что у них ассоциируется со словом «консерватизм».

Ну что ж, если мудрости и знаний желать поздно, то пожелаем рядам борцов стойкости в их героическом деле. И, главное, принципиальней, ребята, беспощадней. Кто-то ведь должен взять на себя этот неблагодарный труд – мести поганой метлой все чуждое, неправильное. А если надо, то и давить, давить"

[sini4ka]

...и ещё миниатюры

[dedulya37]

sini4ka,

Мне показалось что в "Старом городе" Антипова гуси тоже настолько старые, что они за свою жизнь выросли на 150-180 см. в высоту, я не прав ?

[Сима]

dedulya37, это, наверное, гусиный город. Пришлось вырасти.

[gans]

Сообщение от dedulya37

Мне показалось что в "Старом городе" Антипова гуси тоже настолько старые, что они за свою жизнь выросли на 150-180 см. в высоту, я не прав ?

Да, крупная порода.

[L-ana64110]

Спасибо! Интересный и познавательный в каких-то аспектах пост. Обращение к опыту старых мастеров всегда пладотворна. Важно еще с какой целью.
А по поводу отношения наших выставкомов- верно \ и смех и слезы\

[sini4ka]

dedulya37 Это порода такая Мне вообще показалось, что в городе нет людей - там живут одни крупные гуси.

[dedulya37]

Сообщение от sini4ka

Мне вообще показалось, что в городе нет людей

Это по-моему вообще не город, а классическая пожарная часть с каланчой.
Над большими воротами, откуда выезжают машины, расположены жилые комнаты огнеборцев, которые по тревоге быстро одевшись должны "съехать" по металлическому столбу из этих комнат прямо к машинам в целях экономии времени.
Надо полагать здесь четыре автомобиля и соответственно четыре расчёта пожарных.
Может у кого другое мнение ?

[Кирилл Сызранский]

Сообщение от dedulya37

Это по-моему вообще не город, а классическая пожарная часть с каланчой.

А пожарная часть-то в городе находится, не в чистом поле же.

[dedulya37]

Сообщение от Кирилл Сызранский

А пожарная часть-то в городе находится, не в чистом поле же.

Название-то у оригинала было "Старый город", вот я и придрался.