Книга воспоминаний Михаила Чернышева "Москва. 1961-67"

[Кирилл Сызранский]

LCR,я как и Васильев-грудняшка,58-го рождения тоже,но от прочитанного так вспомнились Советы и всякие мысли полезли в голову неприятные...аналогии всякие...

Добавлено через 8 минут
А вообще-огромное Вам спасибо!

[LCR]

Сделаю отступление. О его книге «Неофициальное искусство в СССР» я узнал только в семьдесят пятом году. Я тогда позакомился с Леней Талочкиным, коллекционером. Просматривая его книги, вдруг я увидел в одной из них знакомую картинку. Пригляделся, да это же моя работа, «Красная Москва» с хрущобами, скоро нашел и вторую – «Спутники и сеновалы». Врубился в текст. Игорь Мид выполнил мою просьбу, я с первых же встреч сказал ему о своих планах – МГУ и т.д. и он дал меня анонимом, впрочем, как оказалось, об этом просил его не я один. Хуй кто знал, какая еще этому лысому дураку вожжа под хвост попадет. Да, забыл добавить, что у Игоря была идея собрать обруганные Хрущом работы, особенно он хотел купить знаменитых «Геологов». В Штатах подобная выставка, по его мнению, прошла бы на ура. Хруща после его визита и кубинского кризиса там каждая собака знает.

Читать дальше... 

Теперь добавлю о серии «Земля округлая», работ в ней было штук 10-15, она включала «Оранжевые грузовики», «Четыре водокачки», «Склады», «Космос и сеновалы» и т.д. История давняя: началась она с картинки в учебнике для начальной школы. Там были нарисованы «антиподы» - стоят четыре истукана на шаре и в космос не падают – картинка должна была служить доказательством земляной круглости. Я этой картинке не поверил и стал убеждать класс, что этого быть не может, меня, конечно, оборжали. Учительница тоже присоединилась, советский школьник не должен сомневаться в напечатанной или нарисованной в учебнике истине. Подобных «советско-аксиоматичных» серий я сделал несколько, кое-что сохранилось. После запуска первого в мире спутника пропаганда мусолила этот «бип-бип» несколько лет. Советские достижения в космосе стали еще одной темой для моих работ, очень уж навязчиво их подавали.

В шестьлесят четвертом году Миша Рогинский неожиданно предложил мне участвовать в выставке в помещении бывшего кинотеатра «Диск» на Б. Марьинской улице. Помещение принадлежало райкому комсомола или кому еще там. В этих просторных залах только что прошла выставка Нуссберга и его команды. Я обрадовался, стал разбирать работы. Миша заехал за мной на грузовике. Приехали. Разгрузились. Мишиных работ было много, в развеске помогали Ира Эдельман, Катя Компанеец, какие-то еще мальчики-девочки. Доводка шла несколько дней. Миша отлично смотрелся, я разместился на каком-то возвышении, «движенцы» там оставили стояки. Открытие было радостным, было много народу. Появился Слуцкий и еще какие-то там знаменитости. Я этих «важных птиц» в лицо не знал, в наше кафе «Молодежное» они не ходили. Засадил 0,5 Хирсы за рубль тридцать семь. В темно-синем дакроне я ощущал себя солидным, снисходительно объяснял свои работы. Подошли друзья, опять поддали. Под конец «вернисажа», как его назвал Рогинский, ко мне подошла худенькая самоуверенная девушка, Лина Асанова, усадила меня в собственную машину и повезла куда-то. Тут мне опять захотелось выпить, желание естественное, а все уже закрыто. Поехали в аэропорт, в какой, уже не помню, взяли две «улыбки», этот компот я пил в первый раз. Приехали к ней, там я и отрубился. Утром она меня опохмелила и стала исследовать, почему я это рисую, зачем это и т.д. В этом не было осуждения, она просто действительно хотела разобраться в том, что делает Рогинский и я. На стенах ее большой квартиры висело много Недоебайло и прочего говна. На таком фоне даже Лубнин смотрелся бы Рембрандтом. Объяснил ей кое-что, но дистанция от развешенного у нее фуфла до Рогинского была неизмерима даже для такой умницы. Поехал я в «КМ», там опять загудел, на следующий день узнал, что выставку закрыли, обидно, Нуссберг две недели провисел, а нас почти срезу выгнали.

В начале шестьдесят пятого года опять встретился с Линой Асановой. Ее папа, известный писатель, согласился по ее просьбе помочь мне в организации моей выставки в Институте биофизики. Я собрал графику и поехал туда. Встретился с названным Асановым человеком. Работы я взял с военной тематикой: эскизы транспортеров, танков и т.д., некоторые с американскими белыми звездами. Человек поинтересовался, к чему они, я довольно бодро ответил, что все это, мол, «силуэты врага» (была у меня такая редкая книжка – пособие для пилотов по профилям самолетов и танков времен Халхин-Гола). Это его впонле удовлетворило, но, говорит, нужно будет выступить с разъяснениями, а то люди могут не понять, с чего это тут я вдруг американскую технику пропагандирую. Пожалуйста, я могу даже и лекцию прочесть по последним направлениям – так и порешили. Мне было разрешено через две-три недели завозить работы. Пару месяцев назад у них отыграл Зеленин, о нем и говорить нечего, и Янкель, он выставил крупные ассамбляжи, гробы без музыки. Володя – малый работяга, трудолюбивый, он и столяр и жестянщик.

Выставить у меня было мало чего, родители постепенно избавлялись от моих оргалитов. Полез за шкаф, а там из пятнадцати штук только две-три и оставались. В других заначках – то же самое. Поругался я с ними немного, ничего уж не сделаешь. Утешало то, что и мне они поднадоели. Купил бы мои работы только сумасшедший или колхозник – времянку обшить. Зал в биофизике я посмотрел, вытянутый, проходной, вдоль правой стены стояли шкафы, слева – ряды стульев, далее окна.
Я ощущал подъем, зал мне был обещан, установлены точные сроки, плюс ко всему дали еще и трибуну. В моих шестидесятых это была последняя выставка, прошло около десяти лет, прежде чем я снова смог показать свои работы.
Прикинув размеры помещения, я принялся за работу. Была у меня идея – поработать с эпидиаскопом как киношники свои щиты делают, удобно, вставил фотку и малюй. Решил сделать восемь крупных, по количеству шкафов, промежутки разбавить графикой. За пару недель с эпидиаскопом можно даже сикейроса заделать, не только их залец. В первую очередь отправился в политехническую библиотеку на Ногина. Двинул оттуда две книги, переводной сборник «Сверхзвуковые самолеты» и «Ракеты и проблемы антиракет» Гончаренко, кажется, фоток там было много. Потом в ЦУМ на склад радиотоваров, год назад я там работал грузчиком, так что оргалит получил бесплатно. Нанял грузовик и домой, на Сокол. Тормознулись у хозяйственного, около «Повторного», взяли сурик и две банки венгерской эмали, с петухом, «слоновья», на мое счастье и ярко-красная была. Пол-ведра белил у меня давно было припасено. Так что с материалами у меня проблем не было. Пришлось родителям временно потесниться, объявил им о выставке. Забрал себе одну из больших комнат, пообещав произвести тщательный ремонт после окончания работы. Паркет застелил газетами. Дело за эпидиаскопом, голь на выдумки хитра, на Алабяна была сменная школа, взял несколько открыток с кузьмичом и советскими ракетами на параде и к директору. Объяснил ему, что оформляю Ленкомнату при «жэке», прошу разрешить использовать его эпидиаскоп на часок-другой. Он в этом ничего плохого не увидел, мужик покладистый, пошли с ним в химкомбинат, достал он эту бандуру из шкафа. Проецировал я фотки из книг на рулонную оберточную бумагу, не тащить же сюда оргалиты. Дома перевел все эти контуры на загрунтованные и окрашенные основы, работая на полу, ползая по будущим шедеврам. Самый крупный был «Дельта дэггер» фирмы «Конвер», такой монстр на взлете, зелено-коричневый на розовом фоне, заключил я его в прямоугольник, попал он у меня в прицел. Далее «Онест Джон» - вид с его задницы, «Минитмэн» на ж/д платформе, сделал красочную схему антеракетного узла.

Эмаль сохла быстро. В день я выдавал по работе, ставил к стенке и брался за следующую. Свой план я перевыполнил, так что мог позволить себе немного подурачиться – сделал картинку «Кандинский на прогулке», идет такой конструктивный хмырь в цилиндре с украинской вышивкой. Был сделан для этой выставки и герой корейской войны «Супер сейбр», фотку самолета не достал, начертил опять же линейный прямоугольник – «прицел» и за его пределами мелко написал название – «Супер сейбр Ф-100» (ну, прямо «Фашист пролетел»). Подобрал графику, многие с текстом по-английски, реже по-русски, «Дюнкерк» с красно-синими солдатиками. Липков тоже подвез купленных у меня солдат – «22 июня». Он попал под дождь, и гуашь (на фанере) немного потекла. В этом виде она у него и сейчас висит, не удосужился я ее реставрировать. У меня выработалась своеобразная самозащита: сделав работу и получив удовольствие от ее разглядывания, «вот как мы можем», я через некоторое время к ней остывал, а то бы они меня из собственной квартиры выселили. Рогинскому легче было, холсты снимет, новые натянет – и поехало. Но даже при этом он забил рулонами почти целую комнату, покупателей на это добро не находилось. Мне было давно ясно, что покупателей у меня не будет, работы могут быть неожиданные и интересные, но повесить на стену такое никому жена не позволит, она лучше эстампы купит по пятерке – со стеклом и в рамке. Знакомых экстравагантных академиков или музыкантов у меня не было, их Рабин с Целковым монополизировали – они им были по соплям. Такое положение, как ни странно, было еще одним моим преимуществом: на дурака-зрителя, а их 99%, я не оглядывался, выебывался от души. Закончив все работы для выставки, сделал плакат в двух экземплярах, там было указано, чо в шесть чесов будет лекция «Обзор современных направлений поп-арт и хард эдж». Привез афиши в институт, укрепил на доске объявлений, рядом со стенгазетой. В ней, кстати, была статья о Янкеле и пара фоток с его экспозиции. Сообщил об открытими выставки и лекции знакомым художникам, некоторые пришли не столько из-за работ, сколько из-за лекции, моя информированность была известна.

Завез работы, развесили все очень быстро, каждая работа знала свой шкаф, промежутки разбавил графикой. До открытия оставалось около часа. Прошелся по лабораториям института, увидел в одной из комнат зеленую лягушку на холсте, стал рассматривать – ну, как живая, вроде из зубной пасты вылеплена и окрашена – Зеленин, наезжий коммерсант. Висело где-то еще пара Недоебайловых – ну, это совсем ****ец. «Биофизическому» народу надо бы Поллока хотя бы показать, а я им «Кемпбелл суп» готовлю. Сходил на Ленинский, в магазин, взял 0,5 «Агдама», заначил для лекции, мандраж снять.

К шести народ стал собираться, некоторые, поглазев, сразу же уходили. Смотрелось все мощно, но кустарно. Картины даже рейкой не были обшиты. Нуссберг появился без адьютантов, смотрел все очень внимательно, со мной не поздоровался. У него такие заебы бывали, да я и сам такой. На лекцию он не остался. Появились «ссуреалисты», ну, этих я вроде не приглашал. Потом сразу гурьба моих друзей ввалилась, они от «Гасторонома» на Ленинском заплутались, были уже слегка косые. Институтский эпидиаскоп стоял позади рядов стульев, я сложил на него брошюры и репродукции, пошел на чердак с верным «Агдамом», выдул из горла, выкурил сигарету и обратно. Настроение поднялось, народ уже расселся, ждет. Я к своему «пульту», смотрю, а каталога «Популар имэдж» уже нет, да и брошюра Лихтенштейна исчезла. Туда-сюда, нету, сделал вид, что все в порядке.

Начал с Де Кунинга и Франца Клайна, затем рассказал о Тоби и других «каллиграфах», сопровождал рассказ показом репродукций. Начал говорить о Лихтенштейне, выход нашелся сам собой, народу был известен диснеевский стиль по кондовым советским мультипликациям, да и «белоснежку» почти все видели, обошелся и без репродукций. Американцам, говорю, стиль этот «контур-заливка» с детства привычен, комиксы они смотрят еще читать не научившись, но никому из них в голову бы не пришло, что подобное можно нарисовать на холсте, вставить в добротную раму и объявить шедевром. Нашлась у них пара любителей таких парадоксов – Лихтенштейн и Уорхол. Сначала, в шестьдесят первом-шестьдесят втором, их называли шарлатанами, но сейчас, в шестьдесят пятом, на это уже мало кто решится, поп-арт захлестнул весь мир. Я им ничего не навязывал – думайте сами, кому наравится попадья, а кому попова дочка. Показал работы Келли и Ньюмана. Подчеркнул, что они аналогичны работам Малевича и Розановой, только сделаны на полвека позже. Я считаю, что при хорошем знании предмета можно донести его суть до любой аудитории, нужно лишь точно знать ее уровень. Вопрос для них был в другом: раз в поп-арте все это так, то кому это нужно, с жиру бесятся. Что ж, извините, в таком раскладе каждый решает сам за себя, тут, товарищи, голосование не пройдет.

Провисел я тем неделю, залетного народа было мало, в основном художники. Отвез работы домой – опять все за огромный платяной шкаф, пару дней делал обещанный ремонт. Я тогда окончательно примирился с мыслью, что Москва – вотчина рабиных-немухиных, я тут ни к месту, ни ко времени.

У Рабина я был один раз – ездил в Лианозово, мне очень понравилась у него работа Фрица Гларнера, но как она к нему попала, я так и не понял. Мужик Рабин очень симпатичный, типа Рогинского, только вот картины пишут они разные.

[Vladimir]

Сообщение от LCR

Знакомых экстравагантных академиков или музыкантов у меня не было, их Рабин с Целковым монополизировали – они им были по соплям. Такое положение, как ни странно, было еще одним моим преимуществом: на дурака-зрителя, а их 99%, я не оглядывался, выебывался от души.

Дорогая LCR, а есть ли у вас в архиве репродукции Чернышева? Самолеты сложно сложно по описанию представить, воображение сразу Шутова рисует Хорошо бы посмотреть работы Чернышева. Так получилось, что он не на слуху, так что этот текст для многих открытие.

Добавлено через 3 минуты

Сообщение от Кирилл Сызранский

так вспомнились Советы и всякие мысли полезли в голову

Это точно. Мне почему-то вспоминается работа в те времена на тарном складе и в военторге -- здорово открывает глаза на жизнь и разъясняет суть термина выложить товар "заподлицо".

[LCR]

Сообщение от Vladimir

Дорогая LCR, а есть ли у вас в архиве репродукции Чернышева? Самолеты сложно сложно по описанию представить, воображение сразу Шутова рисует Хорошо бы посмотреть работы Чернышева. Так получилось, что он не на слуху, так что этот текст для многих открытие.

В том-то и дело, что я ничего не нашла, кроме как у Маркина , но у него работы 2003 г. (я дала адрес где-то выше).

Я понимаю, что чтение его книги интригует, хочется посмотреть работы. Мне кажется, они мало кому понравятся здесь - форум ориентирован в основном на совсем другое искусство.

А обои Ваш Шутов в рамки вставлял? (Если честно, то Шутова я не знаю, но уверена, что мишкины самолеты ничуть на него не похожи )

[fross]

Мне тоже стало интересно и вот что удалось найти:
1. 22 июня 1942, 1965
1.Обои, 1962

[LCR]

После выставки закрутился я в «КМ» и «Москве», энергию в двадцать лет девать некуда и подзалетел. Следствие длилось все лето. Находясь под подпиской о невыезде, сумел собраться и все же поступил в МГУ на искусствоведческое отделение при истфаке. Первый вступительный экзамен принимал у меня Кириллов – знаток архитектуры двадцатых, о вопросах в билете он сразу же забыл. Говорили об Ауде, Де Стиле, Баухаузе, длилось это больше часа, остальные экзаменующиеся глаза выпучили, о чем это они, мне ведь по билету Кончаловский и Леонардо выпали. Кстати, надо добавить, что в Иностранке, кроме изучения давдцатого века и текучки, я занимался общей историей искусства. В Некрасовской я брал Мутера, Винкельмана, Рескина, издания дореволюционные, там был хороший фонд. Репродукционными пособиями были книги западных издательств, их можно было смотреть только в читальне Иностранки. Учил я все основательно, на старых мастеров я уделял время почти ежедневно. Мои выкладки о сходстве Тель-Амарны, помпейских фресок, рококо и импрессионизма были бы без этих знаний невозможны. Особое внимание я уделял Треченто и Кватроченто, репродукции этих художников я с удовольствием просматриваю до сих пор. О Кончаловском на экзамене я мог бы напеть что-либо сносное, ну, это не фокус, это смогла бы любая экзаменующаяся девчонка, их там при поступлении на десяток ребят было больше сотни. Кириллов, думаю, учел мою перспективность, абитуриенты с подобными знаниями ему вряд ли попадались. Из соучеников шестьдесят пятого помню лишь Сашу Рожина и всех блондинок.

Читать дальше... 

30 марта 1966 следователь Ленинской прокуратуры Хамзаев направил меня на экспертизу, подельники уже сидели, а я надеялся, что проскочил (мое дело было выделено в отдельное производство), - хуя. Попал сначала на экспертизу в Кащенко, а потом в Сербского – там я торчал с июня по октябрь, Отметил, что в Сербского кормили гораздо лучше, чем в Кащенко, персоналу воровать там наверное труднее. Поместили меня в 6-ое отделение, народ там был крутой, но вели себя все мирно: отжирались и спали. Вертухай в халате поверх формы каждые пятьдесят минут в курилку выходил. Каждый понедельник обход, профессор со свитой красивых женщин. Моим лечащим врачом была Лариса Николаевна, худенькая молодая женщина, энергичная, помню еще Софью Михайловну и Эльгу Стефановну, по фамилии там никто не представлялся. Первая комиссия была через месяц, до нее водили на четвертый этаж, на «спутник», видел аппаратуру, «Саньо», кажется. Завели в боксик, обули на голову какие-то электроды с зажимами, темно, потом загорелось постепенно окошечко напротив и – раз, лампа ватт в пятьсот с боку, потом еще какие-то финты со звуком. Когда вышел, видел широкую ленту с графиками, их машина выдала. После стал консультироваться в курилке – одни говорили, что они так мысли читают, а большинство знало, что все это ***та – выявляют дефектные участки мозга. Был у психолога: складывал картинки, кубики всякие, тринадцать от ста отнимал под секундометр. Кто хотел, водили в подвал на трудотерапию, Работа с картоном, так что некоторым даже нечто вроде нижниц выдавали.

Рисовать я начал со второго-третьего дня, еще в отделении. Делать было нечего, только репродуктор слушать, библиотекарь пришел лишь через неделю. Диагноз мне был нужен грухой, косить я не очень умел, в Кащенко выступил неудачно. В дурдоме до этого всего лишь один раз был, да и какой это дурдом – клиника Корсакова. Выдали мне бумагу, листов пять-есть, малые размеры были для меня непривычны, пришлось перестраиваться, дали также коробку старой акварели и цветные карандаши, Лариса Николаевна посодействовала. Бумаги мало, а времени навалом, надо было отказываться от моей авральной небрежности.

Москвичей в Сербского почти не было, народ был со всего Союза, «рыси», срока всем ломились крупные, с шелупонью разбирались на местах. За год до экспертизы я работал в «Москниге» на плакатно-шрифтовой работе, набил руку в оформительстве, «лощаковская» школа, быстрая и аккуратная. Такая профессия в Союзе дает сравнительную независимость и возможность рисовать при любой изоляции. На трудотерапии в подвале мне выделили комнату, делал им объявления и стенгазеты. В свои работы я продолжал вводить текст, но расчет стал определеннее. Например, тщательно сделанная пара самолетов, летящая как на аттракционе в парке Горького, сопровождалась текстом: «равномерное круговое движение по кругу позволяет летчикам попеременно наблюдать за хвостами друг друга». Работа состояла из нескольких чертежных листиков, скрепленных лейкопластырем, подобные крепления очень удобны, я их использовал все время последующей принудки. В сложенном виде все укладывалось в небольшие папки, можно было держать под матрасом. Сделал я «Воздушную кавалерию», «Трудную работу раскачивателей лифта» и т.д. После того как мне дали комнату в подвале, я мог использовать казенный картон без ограничений, сделав очередное объявление, я мог работать на себя до обеда. Вечерами в отделении, на краю обеденного стола делал маленькие «чертежные» работы, доминошники, суки, здорово мешали. В моей рабочей комнате я развесил крупные картоны – «Лицевая и другие стороны танка», вроде бы проекты деформирующего камуфляжа, прямо хоть в Министерство обороны отправляй, несколько специально красивых «кандинских».

Через 28 дней – комиссия, привели в узкую комнату, вдоль стены сидели 7-8 врачей и практикантов. В углу за столом Осип Евгеньевич (если не ошибаюсь), пошли разные вопросы. Затем тревожное ожидание четверга, день привоза и отвоза из Бутырок, нет, пронесло, следующие 28 дней можешь не волноваться, значит проскочил или кто-то имел «особое» мнение. Потом, через годик, я узнал многое об их критериях, главным для них были социальная перспективность или опасность, в лагерях навалом явных дураков, среди принудчиков я их не видел, там косить уже ни к чему. «Тюлькогоны», признанные невменяемыми, считают, что это они такие ушлые, ни хрена, их судьбу решили циркуляры МВД и, в какой-то мере, лотерея. Я рассказал Ларисе Николаевне о выставке в Институте Биофизики и почти все о себе, да и что мне было скрывать, я понимал, что при правильной подаче моей биографии я на сто процентов заслуживаю нужный мне диагноз. Тогда я мало еще знал о длительных принудках, думал, что это только для явно опасных психов. Как-то вертухай отвел меня с работы в их актовый зал.Там картины стали фотографировать, со мной говорили несколько человек. Лариса Николаевна потом говорила, что там был сам Морозов. Она также сказала, что он взял одного сиреневого «кандинского» себе, вроде бы как мой подарок. Конечно, о чем речь, да гребите вы все, только не сажайте. На второй комиссии, как я понял, все кончилось хорошо, длилась она несколько минут, пара вопросов и все.

Народ привозили и увозили. 53-ая и 54-ая камеры Бутырок давали пополнение. Некоторые, это было несколько раз, пытались сопротивляться обратной отправке, вертухаи закрывали все три «палаты» и убеждали сапогами. Держали меня еще три месяца, я работал, время шло быстро, беспокойство меня оставило. В сентябре наконец-то состоялся суд, от меня был адвокат, невменяемых туда не возят. Дали принудку «на общих основаниях», с/о направляли в спецбольницы МВД, страшная штука. Работ я сделал очень много и, когда мне сообщили, что все должно остаться у них, я рассвирепел, Забыл уже на что был готов пару месяцев назад. Из Сербского, по их правилам, нельзя было вывезти даже клочка бумаги, а тут огромная пачка. Пару дней Лариса Николаевна пыталась что-то сделать. Я подзавел себя до того, что в туалете устроил себе орнаменты на руках: раскурил и затушил четырнадцать сигарет о внешние стороны кистей – узором. Заявил, что это только начало. Ответ был немедленный – сульфазин на повышение от трех кубиков до двенадцати. Там не залупнешься. Лекарство это, кажется, изобрели еще в прошлом веке, Для его приготовления берут кусок серы, в стерилизаторе нагревают пузырек с подсолнечным маслом, в него эту серу крошат. Позвали меня в процедурку, впороли укол толстой иглой, иначе сера не прошла бы. Я вышел, последствий никаких, нашли чем пугать. Руки мне замазали зеленкой, дело все это было утром. Часов в восемь вечера начался какой-то озноб, место укола стало очень болезненным. Передвигаться можно было только опираясь на стенку. Сестра часов в 11 сунула градусник – выше сорока, состояние неприятное. Отмечу, что когда проходит курс аминазина, уже на принудке сравнил – сульфазин все же легче, на мозги не давит. Хорошая доза аминазина из любого котенка сделает. На третий день температура спадала – иди опять жопу подставляй. Уколы эти мне назначила Лариса Николаевна, это было гуманно, так как в подобных случаях и еще угрозах я спокойно мог получить сульфазин в четыре точки. Тогда и ходить пришлось бы под себя в первые дни, хрен поднимешься.

Через месяц меня наконец-то отправили в Кащенко, в 1-ое отделение, «полубеспокойное», к Игорю Павловичу Алферову. Да, свои работы я все же отстоял, не все, конечно, но важные для меня в дальнейшем. Лариса Николаевна сделала эту почти невозможную вещь. Морозов, по рассказам, крайне неуступчивый человеек.

Возникает вопрос – здоров ли я психически, не знаю, мне лично это никогда не мешало. Кащенко – целый город, около 4000 человек. Страна Дураков. Алферов меня просек сразу, лежи, говорит, спокойно, через шесть месяцев поставлю на конференцию. Мне разрешили работать в мастерских, в комнате художников на втором этаже. Через пару недель осмотрелся, наблюдения на работе за мной не было. Раздобыл рубашку и спокойно отлучался на полчаса через дыру в заборе, покупал портвейн, лечился. Делал новогоднее оформление, кое-что даже «налево», для денег. Замели меня бухого перед самым Новым годом – попал на аминазин. Пару недель с койки встать не мог, в мастерские выпустили лишь в конце февраля, да и то с 10 утра до 12.30. Настроение было хорошее, весна, работал я много, маслом на дармовом картоне. Поступил в больницу Володя Яковлев, работали вместе, через две-три недели он, правда, задвинулся и его выпускать перестали. Стены в худкомнате сверху донизу были завешены картинами. Символисты, абстракционисты, сюрреалисты, всякой твари по паре. Зайти полюбоваться мог любой простой академик или непростой врач. Водили они и своих друзей, те и другие клянчили работы у завмастерскими, Матвея Ароновича. Кому надо, он не отказывал. Атмосфера там была творческая, никаких тебе преследований или злобной газетной критики. Стопроцентно легальная экспозиция, почти филиал Манежа. Начальство в академическом корпусе знало о володиных работах, многие их имели, работы Яковлева были хорошо известны в Москве и кое-кому на Западе. По Кащенко водили делегации, этим занимался шустрый Марат Вартанян. Однажды он зашел в худкомнату, увидел мои танки и самолеты, понравилась тщательность. Повесили вместе с ним несколько новых володиных работ. Через пару дней Марат явился с какими-то западными людьми, они снимали все кинокамерой. Такая показуха хорошо работала на карьеристов типа Вартаняна, морочил головы западным психиатрам он профессионально. Я опрометчиво решил сыграть роль гида и бойко заговорил по-английски. Такого Марат ожидать от меня не мог, но и сделать что-либо «при народе» был не в состоянии. Все сразу меня обступили, «дурак» в пижаме, оказывается и говорить умеет, минут десять я был в состоянии эйфории. Марат тем временем вышел в коридор, вернулся, тут же зашла медсестра и позвала меня на процедуры. Я опомнился, ну, сука, думаю, опять нарвался, тогда хоть по делу, а тут из-за этих ***плетов. Привели в отделение, Игорь Павлович, к моему удивлению, сульфазин не назначил, пронесло. Прошло еще несколько месяцев, дело к конференции. Летом ко мне стали ездить ребята и девчонки. Одна приезжала вечером, к определенной смене, полкило «мишек» и гуляй рванина до двух-трех часов ночи, мне доверяли, я был почти выписной. Однажды вернулся здорово датый, сцепился с принудчиком (нас постоянно было в отделении человека три-четыре). Шуму было много, на утро вызывает Алферов, ему уже все доложила заступившая смена, конкуренты. Ну, понятно, сульфазин, конференцию отменяют. Влетело всей смене, как же, купленные. Во избежание меня перевели в третье отделение, к Анне Абрамовне Казарновской, режим немного хуже, на работу не выводили. Прикинул, что выйду разве что к Новому году. Отделение оказалось неплохим по составу, глушняка меньше, а на спокойной половине много интеллигентов. Только что Израиль арабам рога посшибал – Казарновской сунули участников демонстрации у посольства, помню Шрапина, сына телекомментатора. Он торчал около месяца, при таком папе больше не держат, да и не за что.

Через неделю меня перевели на спокойную половину и я целиком ушел в работу, делал очень трудоемкие графические самолеты. Тратил не меньше недели на каждый, времени мне жалеть было не надо. В 3-ем отделении – чистота, это очень неплохо при точной работе, для настроя. Тексты я еще продолжал вводить по инерции, хотя уже понимал, что способ это дешевый и впоследствии таким макаром стал «выручать» лишь неудачные композиции. Пользовался английским – меньше вопросов от врачей. А то – почему, мол, «революционные мстители». Мадам Казарновская за долгое время работы в психиатрии настолько ебнулась, что даже принудчиков больными считала. Мне до конференции уже немного оставалось, так что в любом разговоре с ней надо было быть на стреме. Все кончилось благополучно, документы пошли в суд, он утвердил мое освобождение, вышел почти к Новому году. Был в университете, мой статус – не судимый, заболел просто, бедняга, перезанимался. Так что препятствий к восстановлению никаких. Учился я тогда еще на пятерки, потом, на втором здорово сдал, потерял интерес, не нравилась мне эта Византия.
Пора заканчивать. Живопись я на несколько лет забросил, в Иностранку заходил не чаще раза в месяц. Листал периодику, самому работать уже не хотелось.
Стали с Лапшиным и Русланом «Метелку» на Калине осваивать, бухали тогда по-черному. Появилось много новых друзей, они, кромке Айвазовского, никого не признавали, такая была элита.

[Vladimir]

Сообщение от LCR

Если честно, то Шутова я не знаю, но уверена, что мишкины самолеты ничуть на него не похожи

Вот кто такой Сергей Шутов http://www.gallerykino.ru/artists.php?id=15 и маленкая картинка больших самолетов с выставки "небо...небо..."

[Rada]

Спасио вам за книгу)

А вот некоторые работы Михаила Чернышова)

1.Лайола (LOYOLA) 29/28см, 1977г.
2.Грач 40/28см
3.Холст. Синий FIAT Холст. Масло. 143/115см 1975г.
4. CAPRONI 66 Холст. Масло. 145/102см 1978г.