Истории картин и коллекций

[Маруся]

Давно собиралась открыть тему про истории картин, их еще называют бытованием и, что крайне важно в настоящее время, провенансом. Провенанс по-русски – это, по-моему вообще отдельная тема, но что касается интересных историй, то у меня их собралось довольно много. Естественно, самые интересные – истории картин из частных коллекций, поскольку увидеть их – это большая редкость.
Я начну с историй опубликованных, чтобы не нарушать ничьи права, и возможно, участники форума откликнутся, и поделятся историями своих сокровищ…

[Маруся]

Из воспоминаний Соломона Шустера:
«В середине пятидесятых годов по «книжной», что называется, линии я познакомился с известным эстрадным актером и библиофилом Николаем Павловичем Смирновым-Сокольским. Несмотря на разницу в возрасте, знакомство это укрепилось и даже перешло в дружбу. Много лет мы собирались делать фильм по его «Рассказам о книгах». Встречаясь в гостеприимном, хлебосольном по-московски доме Никлая Павловича и Софьи Петровны и рассуждая о будущем, – я среди бесконечных разговоров и баек о книгах и людях, картинах и любопытных жизненных коллизиях, с ними связанных, получал необычайно важный урок целенаправленной коллекционерской деятельности.
Собрание Николая Павловича было книжное, центральнее место в нем занимала «пушкиниана». Картины и рисунки, надо сказать, замечательные – Брюллова и Щедрина, Кипренского и Тропинина – как бы «аккомпанировали» основному собранию.
И среди этих картин над дверью висела одна, никак не аккомпанирующая, а скорее вносящая диссонанс. На фоне кричащего резким сочетанием красок пейзажа с застывшими на лету птицами полусидел, полулежал на подоконнике нахальный молодой человек, выставив вперед ногу. Его ботинок, пожалуй, занимал в картине не меньшее место, чем лицо, - как по размеру, так и по смыслу.
- Николай Павлович, - искренне и в т же время с хитрецой сказал я, - зачем вам эта живопись? Это же ХХ век. Не ваш профиль. Отдайте ее мне.

Читать дальше... 

Хитрость моя была, конечно, наивной. В работе этой я узнал руку, вернее, ногу, - уж очень нога эта была выразительна, - художника Александра Яковлева, эпатировавшего вместе со своим другом Василием Шухаевым, петербургскую публику предреволюционных лет. В 20-е годы они оказались во Франции, далее пути друзей разошлись – Яковлев поехал в Америку, Шухаев в середине 30-х вернулся в Россию, организовал выставку, затем был арестован и проследовал в Магадан. Казалось, к концу 50-х годов они были прочно забыты на родине, но я на свое счастье, видел много подготовительных рисунков сангиной в доме известного московского театроведа Николая Дмитриевича Волкова, автора полузапрещенной книги о Мейерхольде и второго мужа первой жены Яковлева – рано умершей актрисы Казарозы.
- Э-э-э, дрогой мой, - протянул Николай Павлович, - ведь это портрет Васьки Шухаева работы Сашки Яковлева.
В этих фамильярных «Ваське» и «Сашке» я почувствовал неслучайность нахождения картины в «ампирном» собрании Смирнова-Сокольского.
- Впрочем, - продолжал тот, - изволь. Ты же знаешь, я все отдам за альманахи пушкинской поры. Картина стоит три тысячи. Привози мне из Ленинграда альманахи, которых у меня нет, и как дойдешь до суммы, забирай Сашку впридачу с Васькой. Идет?
Несколько лет таскал я Николаю Павловичу альманахи, восполняя его дезидераты. Николай Павлович принимал их, благодарил и… помалкивал.
Наконец, я не выдержал и заговорил о том, что картинку пора бы и отдать.
- Ладно, - миролюбиво ответил он, - еще один альманашек, и… забирай.
С тем я и уехал в Ленинград.
Вскоре я узнал о кончине Николая Павловича. Софья Петровна пережила его на многие годы, она многое сделала для увековечения памяти мужа, - издала описание его библиотеки, передала основное собрание в отдел редких книг главной нашей – Ленинской – библиотеки.
Я не посчитал возможным, и, думаю, правильно не посчитал, напоминать ей о нашем несостоявшемся обмене.
Коллекция моя росла и строилась. В начале восьмидесятых услыхал я о смерти Софьи Петровны, тогда же умерла и моя мать. Они были когда-то подругами. Обе – актрисы, в начале революции играли вместе в одной театральной студии. Признаюсь, впервые за двадцать почти лет мелькнула мысль – куда девался портрет? Мелькнула… и ушла.
Прошло еще несколько лет. Я заканчивал фильм по чеховскому рассказу «Огни» и уже более года почти не встречался с коллекционерской братией, не бывал и в художественных салонах, по прежнему – в «комиссионках».
И вдруг почему-то – было это незадолго до поездки в Москву на сдачу фильма в Кинокомитет, - я говорю жене:
- Знаешь, ничего мне, пожалуй, не жаль из того, что упущено, а вот яковлевский портрет Шухаева не мгу забыть.
- Не жалей, - мудро ответила жена, - Если вещи суждено быть у нас, она придет.
И она пришла.
29 декабря 1984 года в 6 часов вечера, выйдя из Госкино после сдачи фильма, а фильм обязательно надо было сдать концом года, - трещал трещал студийный ленфильмовский план, - я облегченно вздохнув, решил сделать себе подарок – сесть в машину и поехать на Смоленскую набережную – в комиссионный.
Через пятнадцать минут я уже расхаживал по его плохо освещенным, пустынным перед закрытием залам. Неинтересная банальная живопись, милые продавщицы, скучающие в ожидании ухода последнего посетителя. Сколько раз в жизни выходил я на подобную охоту, и далеко не каждая давала хоть какие-нибудь результаты. И все-таки я твердо помнил правило, внушенное мне отцом: «Не торопись. Будь внимателен. Коллекционер сосредотачивает в себе и весь музей, и его закупочную экспертную комиссию, и даже… бухгалтерию».
И вдруг… я увидел скрывающуюся за пилоном картину, вернее ее часть – характерный профиль грубоватой, простого дерева рамы и… ногу. «Яковлевскую» - ошибиться нельзя – ногу Васьки Шухаева.
Я вытащил из-за пилона картину и, не разглядывая, быстро потащил ее к кассе. До закрытия оставалось пять минут.
Знакомая кассирша улыбнулась. «Нашли что-нибудь? Ах… эта… Вы уверены? Она у нас уже четвертый месяц. И уже снижалась. Была на экспертизе в Третьяковке».
Пока картину заворачивали, я разглядывал сорванный ярлык. На обороте было написано: «08.09.1984 г. Экспертиза ГТГ. Портрет неизвестного мужчины работы неизвестного художника ХХ века».
Милая Государственная Третьяковская галерея. Я не хочу с тобой ссориться. В определенном смысле я даже тебе благодарен. В этом году ты одарила меня постоянным «золотым» билетом на вход в твои по-прежнему закрытые залы. Но я хочу сказать тебе – ты не имеешь права так проводить экспертизу. Потому что ты ГОСУДАРСТВЕННАЯ и ТРЕТЬЯКОВСКАЯ.
И дело даже не в том, что на картине есть подпись – она была скрыта грубой рамой. Дело в том, что на картине есть другая подпись – «яковлевская», и ничья другая, нога. И твои искусствоведы должны эту подпись знать. Иначе зачем им – научным сотрудникам – с тобой, Третьяковкой, сотрудничать?»

[Allena]

Маруся, очень интересно! Спасибо! Продолжайте, пожалуйста!

[Маруся]

Вот еще одна история из письма в редакцию журнала «Наше Наследие» (Опубликовано НН. 1990. № 5).

«Стокгольм, март 1990
Мне хочется рассказать о «Портрете мальчика», кисти известной художницы Валентины Ходасевич. Картина чудесна: на фоне моря в яркий солнечный день изображен лет десяти мальчишка в белой панамке и полосатой сине-белой майке, а позади – прозрачное дышащее небо. Мальчика звали Эдгаром или, уменьшительно, Гариком и был он сыном Анны Ивановны Чулковой (известной в литературных кругах предреволюционной Москвы как Нюра Чулкова), сестры писателя Георгия Ивановича Чулкова. В 1911 году Анна Ивановна, мать Эдгара, познакомилась с поэтом Владиславом Ходасевичем и стала его женой. Кстати, прежде всего именно ее заботам болезненный поэт был обязан своим относительным благополучием в голодные годы. В 1922 году Ходасевич покинул Россию, - Анна Ивановна же осталась в Москве.
Валентина Ходасевич, художница была племянницей поэта, и портрет сына Анны Ивановны Чулковой писала, как вспоминают, с собой любовью. Потом, когда мальчик вырос, он стал киноактером, известным под псевдонимом Эдгар Гарик. Именно Эдгар Гарик снимался в роли шведского короля Карла XII в знаменитом фильме режиссера Петрова «Петр Первый» по сценарию Алексея Толстого.

Читать дальше... 

Но вернемся к портрету. Его приобрел в свое время московский адвокат и коллекционер Николай Миронович Терешкович, муж Веры Вениаминовны Стоклицкой-Терешкович, известного советского историка медиевиста, большого знатока средневекового западного города. В последние годы ее жизни, когда на уже овдовела и вышла на пенсию, с ней в силу интересов и близкого соседства дружил мой муж – тоже историк. Кстати сказать, Стоклицкая пыталась завещать свои сбережения историческому факультету МГУ с условием учредить стипендию для лучшего студента, изучающего средневековье, но ее благотворительный порыв поддержки в университете не получил – именные стипендии были исключительно сталинскими или ленинскими.
Так вот, именно Вера Вениаминовна подарила в 1959 году «Портрет мальчика» моему мужу. К этому побудило ее, по-видимому, то обстоятельство, что автор портрета приходилась двоюродной теткой мужу; впрочем холст оставался в нашем доме не долго: Анна Ивановна Чулкова, узнав об этом, упросила отдать картину ей, которую обещала возвратить после ее смерти, по завещанию. Муж сам отнес портрет в фамильный одноэтажный особнячок Чулковых на Садовом кольце вблизи Зубовской площади, где художница продолжала жить в доме своего брата-писателя, доме весьма необычным, сплошь уставленном клетками с попугаями и канарейками.
Осенью 1964 года нам сообщили, что Анна Ивановна умерла и отказала, сдержав обещание, портрет мужу. Так «Портрет мальчика» снова вернулся к нам, в коммунальную квартиру в Староконюшенном переулке. Портрет висел на стене нашей комнаты, узкой, как пенал, и высокой, как собор. Я любила, проснувшись утром, смотреть на него и дальше в окно, на небо, которое было широко видно, до тех пор , пока напротив не вырос розово-бежевый жилой дом работников ЦК, презрительно повернувшийся боком к нашему «старичку» из прошлого века.
На мальчика в панамке я глядела с нежностью и грустью. В живых уже не было ни мальчика и никого из тех, кому мы были обязаны подарком – ни его матери, ни Стклицкой, ни Ходасевич-художницы, ни Ходасевича-поэта. Казалось, мальчик смотрит на меня глазами всех ушедших.
И тем не менее, каюсь, в привычное для нас очередное безденежье я без особого труда убедила мужа снести его в комиссионку – тот самый магазин на старом Арбате между парикмахерской и «Военной книгой», который стер впоследствии с лица Арбата бульдозер: на его месте и поныне зияет пустота, сквозь которую виден серый треснувший номенклатурный жилой дом довоенной кладки. Портрет взяли неохотно и оценили всего в 40 рублей. И теперь как никогда очевидно, что один из редких портретов кисти чудесной Ходасевич взяли у мужа задаром.
Время от времени эта история пересказывалась в дружеском кругу и окончательно забылась бы, тем более, что в 1987 году мы с мужем и сыном эмигрировали. Теперь живем в Швеции, муж преподает, сын работает и учится в гимназии для взрослых. За границу ездим в соседние страны или к родным в Москву.
Летом прошлого 1988 года гостили мы у друзей в Копенгагене. Дания, надо сказать, необычайно дружественна к России, своему традиционному союзнику в былые времена. Может быть, поэтому здесь большим успехом пользовалась советская выставка «Время перемен, 1905 – 1930. Русский авангард из частных собраний», разместившаяся в дном из столичных дворцов – Шарлоттенбурге. С большим волнением пошла я на эту выставку, как будто что-то предчувствуя. И предчувствие это не изменило мне. Словно ничего не видя, я направилась самой задней стене этих, как «сообщающиеся сосуды», залов. Именно там висел наш портрет. Мальчик смотрел все теми же грустными глазами, как бы из эпохи, которая никогда не вернется. Тем более, что мы встретились, чтобы снова расстаться, вероятно, уже навсегда. Я записала фамилию коллекционера – В.А. Дудаков, а спустя несколько месяцев разыскала его, будучи в Москве, и поговорила с ним по телефону. Выяснилось, что коллекционер приобрел портрет несколько лет назад при распродаже коллекции другого москвича – Я.М. Рубинштейна.
Что хотелось бы сказать еще? Наверное то, что я искренне рада: картина оказалась в надежных руках истинного ценителя живописи. Я же за морем, всегда вспоминаю об этом портрете, когда прохожу в Стокгольме мимо памятника Карлу XII. Почему-то неизменно удивляюсь тому, как здорово был похож в фильме «Петр I» наш Эдгар Гарик на воинственного шведского кроля.
А. КАН».

P.S.
В ноябре 1994 г. на очередном (23-м по счету) аукционе фирмы "АЛЬФА-ART" было выставлено на продажу 74 произведения, среди которых немало работ, уже известных по выставкам и публикациям. В их числе значился и «Портрет мальчика» В. Ходасевич ($15 000-17 000).
Тот ли это мальчик и в чьих надежных руках он сейчас – история умалчивает. Достоверно известно только одно: «мальчик был!» в коллекции В.А. Дудакова.

[uriart]

Спасибо вам Маруся за интересный рассказ.
Портрет великолепен!

[Маруся]

В 1926 году в декабрьском номере газеты «Русский голос» в Нью-Йорке был публикован очерк Бориса Гигорьева «Моя встреча с Сергеем Есениным»:

Сергея Александровича Есенина я никогда не встречал раньше; в марте месяце 1923 года я услыхал, что поэт со своей женой Айсадорой Дункан прибыл в Париж из поездки по Америке.
Как раз в это время и состоялось мое первое свидание с С.А.Есениным.
В Париже проживал тогда брат босоножки Дункан; малый отличался причудами — носил хитон греческого покроя и часто и по улицам босиком шпарил.
Этот-то брат знаменитой танцовщицы в своем театрике (был у него таковой) устроил вечер в честь своих родичей.
Я был в числе приглашенных. Народу там вообще была масса — даже Милюкова видел в толпе вокруг Есенина и Айсадоры Дункан, которая в неизменной, как говорили, своей красной тунике поочередно всех водила в уголок и потчевала хорошим французским вином.
Вечер окончился. Центром его было — несомненно, чтение С.А.Есениным его стихов.
Он их читал бесподобно, неподражаемо.
После театра Айсадора Дункан повезла к себе нескольких приглашенных на дом. В числе их оказался и я.
Дорогой предложил С.А. написать портрет с него.
— Завтра начнем, приезжайте в 11 часов дня.
На другой день в 11 час. приехал во дворец Дункан.

Читать дальше... 

Сергей Александрович оказался в ванне. Скоро он вышел; на нем на голое тело был надет голубой халат. В нем он мне и позировал; но я всегда видел С.А.Есенина — в красном; так и изобразил его в красном халате, хотя модель позировала мне в ярко-голубом.
Выразительнее!
С.А.Есенин сидел предо мной. Лицо его было очень бледно, под глазами были синяки — он был сильно пьян, и ванна не помогла…
Но он не хотел показать мне, что он пьян.
Для меня был не важен его чисто внешний вид, я желал написать С.А.Есенина таким, каким я его чувствовал, и не таким, каким был он предо мной, в натуре.
К С.А.Есенину я ездил семь дней. Через неделю портрет был готов.
Я написал Есенина — хлебным, ржаным. Как спелый колос под истомленным поздним летним небом, в котором где-то уже заломила свои руки жуткая гроза...
Волосы я С.А.Есенину написал цвета светлой соломы, такие они у него и на самом деле были.
В С.А.Есенине я видел так много, до избытка, от иконы старорусской — так и писал.
Особая дерзость отмечена в прожигающей, слегка от падшего ангела (!), улыбке, что сгибала веки его голубых, васильковых глаз.
Во время сеансов С.А. много говорил, читал стихи.
А потом я услыхал, что его посадили в парижский сумасшедший дом…
Я громко заявил:
— Есенина не в сумасшедший дом надо отослать, а в Россию…
Потом я услыхал о его ужасной казни над собой…
Я подумал: Есенин погиб потому, что не мог ни понять, ни принять Европы.
Все, кто не смогут сделать этого, — погибают.

* * *
Вспомнил последние фразы, когда расставались…
Я сказал С.А.Есенину:
— Вы побывали в Европе, теперь вам трудно будет без нее жить…
Мне передавали позже, что С.А.Есенин в разговоре с друзьями в Советском Союзе — потом вспоминал мою фразу.
Есенин сказал:
— Не хочу Европы, не понимаю ее… Вы здесь все ошибаетесь!..
Радовался, что возвращается в родную страну, на родину.
Утрата всеми нами С.А.Есенина — свежая, тяжкая утрата.
Сегодня уже год, как С.А.Есенина, одареннейшего поэта — не стало.
Нью-Йорк, 27 декабря 1926».

P.S.
Вполне естественно, что сначала художник предложил купить портрет самому поэту, но тот отказался…
Тогда работа была выставлена на выставке Бориса Григорьева в New Gallery в Нью-Йорке в 1924 году. И продана…
В письме Е. Замятину в июле 1924 г. Борис Григорьев писал: «Кстати Есенина портрет продан за 1000 $ в New York Osborn в хорошие руки, а он не хотел его купить за 3000 fr всего, когда я еще был бедняком. Конечно, все случай и чепуха!»
А дальше история превращается в загадку со многими неизвестными:
Сам Борис Григорьев называет покупателем члена New Gallery Сидни Осборн (Sydney G. Osborn). Но Давид Бурлюк, часто помогавший художнику продавать его работы в Америке в 1929 г. сообщал в письме к С.А. Толстой-Есениной, что портрет Есенина приобрел американский миллионер Адольф Левисон (Adolf Lewisohn).
С той достопамятной выставки портрет нигде не выставлялся и нигде не публиковался. Сохранилась только его выставочная фотография. И сейчас, как принято говорить, местонахождение работы неизвестно.

[Маруся]

Всегда знала, что авангардисты - это люди талантливые "во всем", но признаюсь честно, не подозревала, что Александр Волков был известным поэтом-имажинистом.
Собственно, писала историю про то как "Гранатовая чайхана" пережила ташкентское землетрясение 1966 г., а натолкнулась на статью Э. Бабаева поэзии Александра Волкова. (Полностью опубликована в журнале "Наше Наследие". 1995. № 34)

Александр Волков – легенда Ташкента.
Все, что о нем можно было услышать, казалось необыкновенным.
«Это художник, который может изобразить на полотне скрип арбы», - говорили одни. «Это человек, который пешком обошел вокруг Ташкента», - утверждали другие. «Это поэт, который читал свои стихи с минарета», - уверяли третьи.
Волков носил черный берет, бархатистый плащ и, как теперь сказали бы, «шорты».
Выглядел экстравагантно, был типом вольного художника начала века. Нельзя было не заметить этого удивительного человека на улице города, на вернисаже, на горной дороге в Брич-мулу… В его фигуре, при всей его артистической вольности, чувствовалась военная складка и выправка.
Ведь он учился не только в петербургской Академии художеств, но и в Оренбургском кадетском корпусе. Прищурив глаза, умно и молчаливо, он смотрел на людей, на деревья, на облака.

Читать дальше... 

Вид его был настолько необычным, что однажды, когда он поднявшись на какой-то пригорок, стал рассматривать окрестность, выбирая «мотив для пейзажа», к нему подошел бдительный милиционер и приказал «прекратить наблюдение»…
Волков жил и работал в Ташкенте. Здесь основал свою художественную школу, здесь нашла его слава, когда он создал свою «Гранатовую чайхану». Невозможно представить себе Ташкент 20-х годов без Волкова и его яркий поэзии, запечатленной в краске, слове и музыке.
Это был не суетный человек. Он верил в свой талант и в свое искусство. Те знаки внимания, которые ему довелось увидеть при жизни, отвечали его ожиданиям.
Я помню времена, когда «Гранатовая чайхана», ныне хранящаяся в Третьяковской галерее, скромно украшала стену в его ташкентском доме.
Кстати сказать, эта стена уцелела во время землетрясения 1966 года, как будто ее удержала от падения какая-то сверхъестественная сила.
На полотне не оказалось ни одной царапины…
Были в жизни Волкова и такие события, которые как бы превосходили его ожидания. Но они никогда не застигали его врасплох. Как будто на этот случай в его доме были открытые двери.
Так весной 1921 года, в мае, вспоминает Волков, «в открытые двери моей квартиры в Ташкенте на улице Садовой вошел Есенин, а вместе с ним Ширяевец».
«Это было так неожиданно и так просто», - рассказывает Волков. Сергей Есенин был «совсем юный, прекрасный, радостно сверкающий…»
Та «сгущенная образность» и метафорическая «плотность» живописных работ Волкова, в которых он стремился, по его словам, к «примитиву» восточных ковров и сюзане увлекали воображение Есенина. Действительно, образная речь Волкова была в высшей степени выразительной, когда он говорил «Караван – пустыни карнавал!». Вот именно это и называлось «имажинизмом» в кругу Есенина. И он, рассматривая картины Волкова, повторял: «Наш, наш, имажинист…»
Но что такое встреча поэтов без чтения стихов? И Есенин читал у Волкова в доме «Песнь о собаке». И Волков читал ему свою «Песнь о Бельдер-сае»…
После чтения стихов Есенин сказал Волкову: «Да, хорошо… Пишите больше всего так, как ваша песенка «Ах, Бельдер-сай…»
Выбор Есенина был безошибочным. Он указал на стихотворение, которое принадлежит к числу лучших образцов лирики Волкова. Вместе с тем, он определил и наиболее органичный для поэта жанр «восточной песни», взятой как бы не в переводе, а в оригинале….
В своих стихах Волков был вполне самобытным русским поэтом, как он был самобытным русским художником в своей живописи. Никакой подражательности в творчестве Волкова не было. Именно поэтому и звал его в имажинисты Есенин, справедливо полагая, что это новое направление в искусстве нуждается в сильных и оригинальных талантах.

БЕЛЬДЕР-САЙ
Ах, Бельдер-сай,
Как хорош Бельдер-сай –
Там мой аул в предгорье гор;
Я плачу о тебе, мой Бельдер-сай,
Там пасла и выгоняла коз
Я на цветной ковер.

Как ароматен, нежен воздух,
Бельдер-сай,
Когда в тюльпановых одеждах
ты весной.
Твои звезды ярко блещут, Бельдер-сай,
Мальвы белые, покрытые росой.
Струйки вод твоих веселых. Бельдерр-сай.
Звонко льются – точно песенки детей.
Я в душе всегда с тобою, Бельдер-сай.
Снятся знойные цветы мне
родины моей.
Твое солнце, мой горячий Бельдер-сай,
Наполняет сердце сладостной
мечтой
Не забыть тебя, любимый Бельдер-сай,
Там остался милый, милый мой.
1923

КАРАВАН
Караван – пустыни карнавал.
Тягуче-звонка – жестка жесть.
Кораллы караван собрал.
В ковер кораллов горсти
вплесть.
Караван – пустыни карнавал.
Пылает солнце-пекло-печь.
Паласы полосатые постлал,
В песках-барханах ткань
зажечь.
Караван – пустыни карнавал,
Шафран на плечах желто-жгуч.
Железный пояс приковал
К горбам качающихся круч.

Караван – пустыни карнавал,
Каюков – весел мерный всплеск.
В глазах верблюжьих запылал
Зари вечерний медный блеск.
1924

[Маруся]

Спасибо всем, кто поддержал создание этой темы! Осталось только принять в ней участие. Уверена, многим участникам форума, есть, что рассказать.

[Пажитнов]

Э.Гаррик приёмный сын В.Ходасевича. Настоящая фамилия по отцу Гренцион Эдгар Евгеньевич (1907-?). Отец его первый муж Анны Ивановны , звали его Евгений Карлович Гренцион , при советской власти он работал в газете " Известия"в Москве . Эдгар часто у него жил. Эдгар пошёл по линии киноактёра , играл в фильме "Пётр 1" и " Герои Шипки".Мандельштам его упомянул в стихах----Это Гарик Ходасевич, по фамильи Гренцион,
Несмотря что Альциона есть элегия Шенье..." Год его смерти неизвестен. Неизвестен состав его семьи.

[Кирилл Сызранский]

Пажитнов, интересно, спасибо.
Я когда только в журнале прочел историю этого портрета, запомнил и потом как-то пытался узнать о жизни этого актёра и ничего так и не узнал.