Ваши советы меня не интересуют.С Украины показывают и продают неплохие работы,если Вам не нравиться, можете не читать.Разговор о другом,что Лиана постоянно,в крайне неуважительной форме высказывается о конкретном художнике.
-----------------------------------------------
("uriart " .Юра извините ,что не по теме)
Последний раз редактировалось Евгений; 22.12.2008 в 16:54.
Этот пользователь сказал Спасибо Евгений за это полезное сообщение:
- сказала она, вывесив увесистую подборку его картин
Цитата:
Сообщение от fross
Зал Сутина, 19 работ - это лучшее, что есть в Оранжери.
Ну уж это Вы, матушка, загнули. Мне кажется, там все-таки есть пара-тройка работ, выдерживающих сравнение. Это в Вас, должно быть, говорит восторг открытия
Ну уж это Вы, матушка, загнули. Мне кажется, там все-таки есть пара-тройка работ, выдерживающих сравнение. Это в Вас, должно быть, говорит восторг открытия
Ну признаюсь, Сезан мне тоже очень понравился. Восторг открытия Мари Лорансен меня не посетил
Эти 2 пользователя(ей) сказали Спасибо fross за это полезное сообщение:
Ну да, совсем белые овечки..особенно Лиана, когда она упоминает художника Налбандяна.Давайте эту тему закроем,мне лично она неинтересна.
Непрофессиональный вопрос можно? Я тут вижу, что даже в среде коллекционеров диллеров и искусствоведов часто не бывает единого мнения..... Поэтому созрел вопрос.....Почему при жизни художника уважаемые искусствоведы его подвергают убийственной критике(примеров огромное множество), а через 50 лет начинают распинаться о его таланте. Ответы наподобие....изучать историю мирового искусства надо.... лучше не давать. Изучаю, но вопросы по-прежнему остались.
хвалить поруганного художника начинают те, кто хочет его раскрутить и продать...(называть имена не буду, а то и меня белой овечкой назовут)
а талантливые художники в большинстве своем уже при жизни положительно оценивались искусствоведами...
__________________
До меня мир рисовали таким, как его видят. Я рисую так, как его мыслю. (с) Пикассо.
Эти 3 пользователя(ей) сказали Спасибо Meister за это полезное сообщение:
Карабкаясь по паутинке, я наткнулась на сайт, посвященный Сутину. Помещенные там тексты показались мне такими интересными, что я тут же начала их преводить, чтобы и вы могли с ними познакомиться.
Сейчас иду спать, но если вам понравится, будет продолжение
В июле 1942 г. по распоряжению, полученному из Берлина, Посольство Германии обратилось к французским властям с просьбой найти художника Хаима Сутина и конфисковать все его работы. Префект полиции Лёгэ поручил комиссару Бюрлю вести поиски художника, а также собрать всю информацию о нам в конфиденциальном досье – может быть, это поручение объяснялось желание понять загадочный интерес нацистов к Сутину.
Читать дальше...
Одни считают, что этот интерес объясняется высокой ценой, которой достигла живопись Сутина, особенно на американском рынке, и желанием продать конфискованные произведения. Другие говорят, что немцы попытались попросту физически уничтожить Сутина-еврея и Сутина-художника во имя нацистской теории о вырожденческом искусстве.
По неизвестным причинам комиссар Бюрль не передал досье своему начальнику. На первой странице его фигурирует надпись, сделанная красными чернилами: «Сутин скончался 9.08.1943. Передать досье в архив. 10.09.0943».
Нам неизвестно, как многочисленны были документы, собранные Бюрлем. Есть основания думать, что после войны он отобрал некоторые документы, может быть, с целью написать биографию Сутина.
Досье состоит из девяти папок, содержащих письма, вырезки из газет и отчеты, составленные работниками Префектуры полиции или других государственных учреждений, в которые комиссар Бюрль направил запросы.
Отчет Жильбера Эреба
Префектура полиции
Отдел архива
Париж, 28 октября 1942 г.
Жильбер Эреб, помощник архивиста
Господину комиссару Бюрлю
Отвечая на Ваш запрос относительно Сутина Хаима, политического беженца из России, проживающего по адресу: 287 проспект Сёра, имею честь направить Вам следующий отчет, составлнный в сотрудничестве с атташе Комиссариата по Еврейскому вопросу г-ном Фиштером, который любезно предоставил описание специфических обычаев евреев происхождением из России и конкретно литовских евреев.
Фамилия: Сутин Имя: Хаим Род.: 1883 (без уточнений) В: Смиловичи (около Минска – Россия) Гражданство: российское Отец: Саломон Сутин, род. в 1851 г. в Понтовиче, портной Мать: Сара Сутина, род. в Смиловичах Профессия: художник Домашний адрес: 28, проспект Сёра, Париж Вид на жительство: № 1378 386, выданный 4 августа 1914
Комиссариатом дистрикта Сен-Ламбер
Регулярно возобновлялся Судимости: не имеется
Примечание: Зарегистрирован как еврей под № 35702 – Бюро Еврейских Дел
Хаим Сутин родился в литовском местечке в 400 душ. Десятый в семье с одиннадцатью детьми. Отец был портным и находился в самом низу социальной иерархии местечка.
На основании источников, с которыми я ознакомился в Государствевнной библиотеке (сочинения Э. Фора, Дриё Ля Рошель, В. Жоржа, а также дурналов «Ихобразительное искусство»и «Искусство в Париже»), Сутин никогда не говорит о своем детстве, и эта особенность в числе прочих способствовала созданию легенды о «Сутине – проклятом художнике».
Можно быть уверенным, что жизнь местечка, подчинявшаяся указаниям Талмуда, была важным фактором в формировании личности миолодого Сутина, однако, в отличие от других художников родом из этого региона (Шагал, Лисицкий, Рыбак...), в его творчестве нет никаких заимствований из еврейского фольклора.
Тем не менее нкоторые религиозные обряды дают ключ к пониманию происхождения многих работ Сутина.
Утром праздника Йом-Кипура в каждом доме местечка совершался обряд отпущения, ведущий свое происхождение от библейской традиции козла отпущения, которого изгоняли в пустыню. Этот обряд состоял в том, что на пороге дома закалывали белого петуха, которого подавали на обед на следующий день чтобы отметить конец традиционного поста.
Петух же, но не белый, а черный, появлялся в доме умирающего, чтобы объявить ему, что часы его сочтены. По преданиям, услышав пение петуха, покойные родичи и друзья умирающего окружали его и судили его земные дела.
С одной стороны, реальный петух с закатившимися глазами, теряющем кровь, в руках жертвоприносителя, а с другой стороны, зловещеий петух из преданий, стали постоянным сюжетом живописи Сутина.
Воспоминания
Изредка Сутин превозмогал свое нежелание говорить о своем детстве и описывал эпизоды, также оставившие глубокий след в его живописи.
«Однажны я видел, как мясник местечка перерезал горло гусю и выпустил ему кровь. Я хотел кричать, но не мог – веселый вид этого мясника словно парализовал меня... Этот крик остался во мне до сих пор. Когда я был маленьким, чтобы освободиться от этого крика, я неумело рисовал портрет моего учителя... И позже я писал бычьи туши, чтобы этот крик вышел из меня. Но он все еще во мне».
«Я смотрел, как солнечный свет и тени играют на на занавесках... мой отце, сидевший в позе Будды, шил возле серого окна, потом он останавливался и, не поднимая глаз, поворачивал страницу... «Рабби Мендель из Ворок кланется, что настоящему еврею пристали три вещи: абсолютное коленопреклонение, безмолвный крик и неподвижный танец».
Однажды Сутин написал портрет одного старика, и его сын избил его. Мировой судья присудил, что обидчик должен выплатить ему 25 рублей. На эти деньги он смог покинуть местечко и в сопровождении своего друга Михаила Кикоина поехать в Минск, чтобы учиться там живописи у Крюгера, которы давал частные уроки рисования («Гарантирую успех через 3 месяца!»).
Через год друзья записались в Школу Изящных искусств Вильны на курс профессора рубакова. На уроках инсценировали еврейские похороны. Кикоин служил моделью – он ложился на пол, и его покрывали белой простыней. Сутин зажигал свечи и ставил их по обе стороны от «усопшего».
Два раза в неделю Сутин обедал у дантиста, который по еврейской традиции взялся помогать нищему студенту – там он мог поесть настоящую горячую пищу. Старшая дочь дантиста бвыла немного влюблена в мечтательного юношу. Однажды он дажеосмелился поцеловать ее, и она не оскорбилась. Но приходили письма из Парижа от Кременя, и Кикоин уже уехал в Париж...
Девушка со слезами в глазах протянула ему носовой платок с 50 рублями...
Свою первую ночь в Париже \сутин провел у Пинзаса Кременя, который жил, как неисчеслимые съехавшиеся в Париж художники, в Улье, в Данцигском проезде.
Он ночевал то у одних, то у других – у Кикоина, у Индербаума, у Мещанинова и у Липшица, безуспешно попытался уговорить Шагала оставить ему свою мастерскую, когда тот выехал из Улья (но Шагал не сдался на уговоря: «От него слишком плохо пахло»).
Чтобы не умереть с голоду, он нанялся рабочим на завод Рено, но вскоре его уволили – он умудрился поранить себе ногу. Кикоин нашел ему ночную работу на вокзале Монпарнас.
Дни он проводил в музеях, чтобы живьем увидеть то, что он знал лишь по литографиям, развешенным на стенах школы в \вильне. Вальдемар Жорж рассказывает: «Этот молодой человек с всегда опущенной головой и испуганным взглядом, с которым я еще не был знаком, жался к стенам зала Курбе. Потом он смотрел на «Похороны в Орнане», как истовый христианин смотрит на икону».
Сутин записался к Фернану Пьестру, прозванному Кормоном, в Государственноц Школе изобразительных искусств, в которой уже учился Кикоин.
Он пожирал скудную провизию Кикоина. Доедая последнюю корку хлеба, он говорил, извиняясь: «Это мои глисты...»
Скульптор Ингенбаум вспоминает:
«Сутин нашел меня на террасе Ротонды и попросил у меня тридцать франков.
- Когда у тебя есть деньги, ты исчезаешь, - сказал я, - а растратив их, ты приходишь ко мне» - и ушел, оставив его перед кафе.
Но он шел за мной следом и бормотал:
- Дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков...
- А все эти холсты, которые ты мне продал, а потом забрал обратно?
Сутин, втянув голову в плечи, причитал:
- Ой, ой, ой...
Дойдя до площади Конвансьон, я купил селедку.
- А теперь ты напишешь мне натюрморт!
Он пошел в свою мастерскую. Через два часа он появился с картиной, на которой были изображены рыбины на желтой тарелке и две вилки. Я дал ему тридцать франков и прикрепил картину кнопками к стене. Черещз два дня он пришел ко мне и попросил одолжить ему эту картину. Я согласился – в последний раз. Несколько дней спкстя, я обнаружил эту картину у Делевского, который сказал мне:
- Он просил за нее пять франков, я дал три.
*****************************************
Война 1914 г. Сутин получил статус политического беженца и вид на жительства. Он поехал в гости к Кикоину, который жил с женой в Франвилле, околол Ливри-Гаргана.
Он обошел все окрестности в поисках пейзажа, который бы вдохновил его. Но как только кто-нибудь приближается к нему, он срывает холст с мольберта и прижимает его к груди - краской внутрь. Жена Кикоина каждый вечер отмывала его куртку терпентином.
В это время под вилянием книги Отто Премингера «Раса и характер» (Geschlecht und Charakter) Сутин работал денно и нощно, как если бы он хотел доказать себе самому, что можно быть евреем и великим художником. Смиловичи давили на него, он искал признания. Кикоин успокаивал его, старался вселить в него уверенность в себе.
«Он просил меня высказать мое мнение о его живописи, но он был невероятно стеснителен и стыдлив. Казалось, что он хочеть заранее защитить свои холсты от моей критики, что выражалось в неутихающем потоке слов – он объяснял свое видение».
Кремень тоже поддерживал его, но ни Кремень, ни Кикоин его не понимали.
В 1916 г. Сутин покинул Улей и снял мастерскую в ситэ Фальньер. Там скульптор Липшиц познакомил его с Модильяни.
На еду у них денег не было, ее заменяло красное вино. Выяснилось, что у Сутина язва желудка. Что касается Модильяни, жить ему осталось уже недолго – туберкулез уже убивал его...
Однажды ночью, вернувшись из кафе, они вырыли траншею в земляном полу спальни и окружили ее горами пепла, чтобы защититься от клопов, - но ничего траншея не помогла – художник Ришар отвез Сутина, которому клоп залез в ухо, в больницу...
«Сидя практически на печи, распарившийся и похожий не кусок сырого мяса, Сутин замира от тепла и блаженства». Чтобы успокоить боли в желудке, ему пришлось перейти на режим вареной картошки и простокваши – это напоминало ему родное местечко. Сутин пускался в пляс, корча страшные гримасы.
*******************************************
Экстравертный Модильяни взял нелюдимого Сутина под свое крыло. Они пили вместе. Однажды Сутин попытался ухаживать за какой-то субреткой, встреченной у Кикоиных. «Ваша рука гладка, как тарелка» - нашелся Сутин, понимавший, что дама ждет от него комплимента...
Он совершенно не переносил, чтобы кто-то наблюдал, как он работает и даже чтобы люди смотрели его работы в его присутствии.
Модильяни ввел его вмир искусства. Он познакомил его с Шероном, у которого была галерея на улице Ля Боеси, потом с Зборовским, которого Кремень заставил купить у Сутина картину.
Зборовский говорит о Сутине своим клиентам – врачам, промышленникам, писателям, - и продает им его работы за тридцать-пятьдесят франков.
«Я присутствовал, когда Модильяни написал портрет Сутина в 1917 г. на двери в столовую. Пока мы за столом ели приготовленный мной минестроне, наевшийся Модильяни сказал Сутину:
- Подожди, я сейчас напишу твой портрет.
Он встал, схватил палитру, подошгел к двери и оп! Набросал голову Сутина в шляпе с несуразными полями» (г-жа Зборовская).
Хотя Зборовский в это время был гол как сокол, он выдавал Сутину ежедневное содержание в три франка.
*********************************
Модильяни с Жанной Эбютерн уехали на юг и пригласили Сутина приехать к ним.
В Вансе Сутин жил у Фелиси Сандрар, первой жене писателя.
Зборовский послал ему немного денег на покупку краски и холста, а также 200 франков в счет результата его работы. Но этот результат разочаровал его.
********************************
В январском номере журнала «Искусство в Париже» статья Поля Гийома:
«Однажды, поехав в мастерскую одного художника, чтобы посмотреть картину Модильяни, я заметил в углу картину, которая мне безумно понравилась. Это был Сутин, на картине был изображен кондитер – кондитер нереальный, фантастический, награжденный художником гигантским и великолепным ухом, неожиданным и совершенно правильным, это был шедевр! Я купил его. Потом доктор Барнс увидел его у меня.
- Но это невероятно! – вскричал он. Восторг, который он испытал от этой картины, решил судьбу Сутина, его внезапный успех, Со дня на день его картины стали пользоваться огромным спросом, пришло признание».
Эти 21 пользователя(ей) сказали Спасибо LCR за это полезное сообщение:
Спасибо Лиане за такой интересный материал, ждем продолжения
Мой вклад к этой теме:
когда-то очень давно прочитала рассказ о Хаиме Сутине "Кожа" Роальда Даля, конечно он вымышленный, но на меня произвел впечатление.
Рассказ длинный
Роальд Даль
Кожа
Зима тысяча девятьсот сорок шестого года тянулась бесконечно долго. Хотя был апрель месяц, леденящий ветер хозяйничал на улицах города, а над головой по небу плыли снежные облака.
Читать дальше...
Старик по имени Дриоли с трудом волочил ноги по тротуару улицы Риволи. Жалкий, закоченевший от холода, он все время ежился, запахивая грязное старое пальто черного цвета; над поднятым воротником виднелись только глаза и макушка.
Дверь кафе распахнулась, и слабый запах жареного цыпленка вызвал у него нестерпимое чувство голода. Старик продолжал волочить ноги, поглядывая без всякого интереса на предметы, выставленные в витринах магазинов, — духи, шелковые галстуки и рубашки, бриллианты, фарфор, старинную мебель, книги в роскошных переплетах. Затем он поравнялся с картинной галереей. Ему всегда нравилось бывать в картинных галереях. В витрине была выставлена одна-единственная картина. Он остановился, чтобы рассмотреть ее. Потом повернулся, чтобы продолжить свой путь. Затем снова приостановился, оглянувшись на витрину; и тут вдруг он почувствовал легкое беспокойство, смутное воспоминание о чем-то, что он видел где-то давным-давно. Он стал рассматривать картину. Это был пейзаж. На переднем плане была изображена группа деревьев, стволы которых очень сильно накренились в одну сторону, как будто под натиском ураганного ветра; по небу неслись рваные грозовые облака. Надпись на дощечке, которая была прикреплена к раме, гласила: «Хаим Сутин (1894—1943)».
Дриоли задумчиво разглядывал картину, стараясь понять, что же она напоминает ему. «Чудная картина, — подумал он. — Странная и чудная — но мне нравится… Хаим Сутин… Сутин».
— Ей-богу! — воскликнул он вдруг. — Да это же мой маленький калмык, вот кто это! Только подумать! Картина моего маленького калмыка выставлена в лучшем магазине Парижа!
Старик прижался лицом к стеклу витрины. Он вспомнил парнишку — да, он его хорошо помнит. Но когда это было? Когда? Память ему отказывает. Ведь это было так давно. Сколько лет тому назад? Лет двадцать? Нет, пожалуй, лет тридцать тому назад. Неужто тридцать лет? Постой-ка! Да это же было перед войной, перед первой войной, в тысяча девятьсот тринадцатом году. Теперь он вспомнил, это было именно тогда. И этот Сутин, этот некрасивый маленький калмык, вечно угрюмый, ушедший в себя паренек, который так нравился ему, которого он почти любил — просто так, не отдавая себе отчета в этом, разве только за то, что тот умел писать картины.
А как он писал их! Теперь он вспомнил даже подробности — улицу, вдоль которой стояли мусорные баки, запах гнили, коричневых котов, которые осторожно рылись в отбросах, и женщин, потных, толстых, сидевших на порогах своих жилищ, опустив ноги на каменный настил улицы. Что это была за улица? Как же называлась улица, на которой жил паренек?
Сите Фолджиер! Да, именно так она называлась! Старик, довольный тем, что вспомнил название улицы, несколько раз кивнул сам себе.
Там находилась мастерская, и в ней были всего один стул и старая грязная кушетка красного цвета, на которой спал Сутин; он вспомнил пьяные пирушки, дешевое белое вино, дикие ссоры и вечно желчное, угрюмое лицо художника, задумчиво склонившегося над своей работой.
«Странно», — подумал Дриоли. Теперь он с легкостью все вспоминал, и воспоминание об одном событии вызывало в памяти другое.
Взять хотя бы ту шутку с татуировкой. Это же было сумасбродство. С чего все началось? Ах да, однажды он заработал кучу денег — да, да, все началось именно с этого — и купил много вина. Помнится, как он, довольный, вошел тогда в мастерскую с пакетом под мышкой, в котором были бутылки, как он увидел Сутина, сидящего перед мольбертом, и свою жену Джози — она стояла посредине комнаты и позировала для портрета.
— Сегодня вечером мы празднуем, — объявил он, — мы устроим небольшой выпивон для нас троих.
— В честь чего это? — спросил паренек, не поднимая головы. — Уж не потому ли, что решился наконец развестись со своей женой, чтобы она могла выйти замуж за меня?
— Нет, — ответил Дриоли. — Мы празднуем потому, что я заработал сегодня кучу денег.
— А я ничего не заработал. Это мы тоже можем отметить.
— Ну, если тебе хочется, можно и это отметить.
Дриоли стоял у стола и разворачивал пакет. Он чувствовал себя усталым и хотел скорее дорваться до вина. Девять клиентов, разумеется, совсем неплохо, но от этого дьявольски устают глаза. Он еще никогда столько клиентов не татуировал за один день. Девять пьяных солдат! И самое замечательное было в том, что не менее семи из них заплатили ему в звонкой монете. Вот почему сегодня он так разбогател. Но глаза его смертельно устали от этой работы. Глаза Дриоли были полузакрыты от усталости, белки покрылись тонкой сетью красных прожилок, а за каждым глазным яблоком, на глубине одного дюйма за ним, он чувствовал острую боль. Но теперь уже вечер, он богат, как свинья, а в пакете лежат три бутылки — одна для его жены, другая для его друга, а третья для него самого. Найдя штопор, он стал откупоривать бутылки.
Художник положил кисть.
— Боже мой, — сказал он. — Разве можно работать, когда такое творится?
Молодая женщина, пройдя через всю комнату, подошла посмотреть на картину. Дриоли тоже подошел, с бутылкой в одной руке, со стаканом в другой.
— Нет! — крикнул художник, внезапно вспыхнув. — Пожалуйста, не надо! — Он схватил полотно с мольберта и поставил его лицом к стене. Но Дриоли успел увидеть картину.
— Мне она нравится.
— Она ужасна.
— Она изумительна. Она изумительна так же, как все остальные картины, написанные тобой. Я в восторге от них всех.
— Беда в том, — ответил Сутин, хмурясь, — что они несъедобные. Я не могу их есть.
— И все же они изумительны. — Дриоли протянул ему стакан, полный бледно-желтого вина. — Выпей, — сказал он, — ты почувствуешь себя счастливым.
Никогда он еще не знал человека более несчастного или, скорее, человека с таким мрачным лицом. Дриоли встретил его в каком-то кафе семь месяцев назад, где он пил в одиночестве, и только потому, что он походил на азиата, Дриоли подсел к его столу и заговорил.
— Вы русский?
— Да.
— Откуда родом?
— Из Минска.
Дриоли вскочил со своего места и обнял его, воскликнув при этом, что он тоже родом из этого города.
— Я не совсем из Минска, — пояснил паренек, — но местечко это недалеко от него.
— Где же?
— Смиловичи, около двенадцати миль от Минска.
— Смиловичи! — вскричал Дриоли, снова бросаясь к нему с объятиями. — Да я же ходил туда пешком несколько раз, когда был мальчишкой. — Потом он снова уселся на свое место, не отрывая дружелюбного взгляда от лица своего собеседника.
— Вы знаете, — сказал он, — вы не похожи на западного русского. Вы похожи на татарина или калмыка. Вы действительно вылитый калмык.
И теперь, в мастерской, Дриоли снова внимательно посмотрел на художника, на то, как тот взял стакан с вином и залпом выпил его. Да, нет сомнений, черты лица его были калмыцкие — широкое лицо с высокими скулами, с широким, грубоватой формы носом. Но руки — руки всегда вызывали удивление: маленькие, как женские, с изящными тонкими пальцами.
— Дай мне еще, — сказал художник. — Если праздновать, так уж надо праздновать как следует.
Дриоли разлил вино и сел на стул. Сутин устроился на старой кушетке рядом с женой Дриоли. На полу между ними стояли три бутылки.
— Сегодня вечером мы будем пить столько, сколько влезет, — сказал Дриоли. — Я исключительно богат. Сейчас сбегаю и куплю еще несколько бутылок. Сколько купить?
— Еще шесть, — ответил паренек. — Каждому по две бутылки.
— Хорошо. Я сейчас пойду и принесу.
— А я помогу тебе.
В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок белого вина. После того как они вернулись в мастерскую, поставили на пол в два ряда и Дриоли, вооружившись штопором, откупорил все шесть бутылок, они снова уселись и стали пить.
— А ведь только очень богатые, — заметил Дриоли, — могут так кутить.
— Это правда, — сказал паренек. — Разве это не так, Джози?
— Разумеется.
— Как настроение. Джози?
— Прекрасное.
— Может быть бросишь Дриоли и выйдешь за меня?
— Нет.
— Вино изумительное, — сказал Дриоли. — Одно удовольствие пить его.
Не спеша, смакуя, они стали постепенно пьянеть. Хотя они пили так же, как они делали это обычно, тем не менее полагалось соблюдать известный ритуал — пить со всей серьезностью, о многом поговорить, повторяясь снова и снова.
Полагалось расхваливать вино, обязательно пить его медленно, смакуя все три восхитительные стадии опьянения, особенно момент, когда кажется, что плаваешь в воздухе и уже не чувствуешь своих ног (как бывает у Дриоли). Да, это самый приятный момент, когда смотришь на свои ноги и они кажутся такими далекими, что удивляешься тому, какому же чудаку они могут принадлежать и почему они лежат вот так, где-то на полу и на таком расстоянии.
Спустя некоторое время он встал, чтобы включить свет. Он очень удивился, заметив, что ноги его встали вместе с ним, когда он отправился включать свет; особенно его поразило то, что он не чувствовал, как ноги касались пола. У него было приятное ощущение того, что он ходит по воздуху. Потом он стал ходить по комнате, лукаво поглядывая на полотна, сложенные у стен.
— Послушайте, — сказал он наконец. — Я придумал одну вещь. — Он направился к кушетке и встал перед ней, слегка покачиваясь. — Слушай, мой маленький калмык.
— Что такое?
— У меня есть потрясающая идея. Ты слушаешь меня?
— Я слушаю, Джози.
— Слушай меня, пожалуйста. Ты мой друг — мой маленький калмык из Минска, и я считаю тебя хорошим художником, и мне хотелось бы иметь картину, прекрасную картину.
— Возьми себе все. Возьми все, что ты найдешь, но не прерывай меня, когда я беседую с твоей женой.
— Нет, нет. Послушай-ка. Я имею в виду картину, которая всегда была бы со мной… вечно… куда бы я ни пошел, что бы ни случилось… но всегда со мной… картину, написанную тобой.
Протянув руку, он положил ее на колено паренька.
— Пожалуйста, слушай меня сейчас.
— Слушай его, — сказала молодая женщина.
— Вот что. Я хочу, чтобы ты написал картину на моей коже, на спине. Затем я хочу, чтобы ты сделал татуировку поверх написанного, чтобы картина навсегда сохранилась на спине.
— Ты, наверное, рехнулся.
— Я научу тебя пользоваться татуировальной машинкой. Это легко. Даже ребенок сумел бы.
— Я не ребенок.
— Пожалуйста…
— Ты в самом деле сумасшедший. Что ты все-таки затеял?
Художник посмотрел в неподвижные, черные, блестящие от выпитого вина глаза Дриоли.
— Ради всего святого, что тебе все-таки надо?
— Ты с легкостью сумеешь сделать это! Ты сумеешь! Сумеешь!
— Ты имеешь в виду татуировку?
— Да, татуировку! В две минуты я тебя научу!
— Это невозможно!
— Ты хочешь сказать, что я не знаю, о чем говорю.
Ну, нет, художник не мог этого утверждать, так как все знали, что если кто и знает о татуировальном искусстве, так это он — Дриоли. Разве не он, это было в прошлом месяце, покрыл живот какого-то мужчины удивительно изящным рисунком, изображающим цветы? А тот клиент, у которого вся грудь была покрыта такой густой шерстью? Он так искусно изобразил на его груди серого медведя, что волосатая грудь превратилась в шкуру мохнатого зверя.
Разве не он татуировал женщину на руке мужчины таким образом, что когда мускулы руки мужчины двигались, то женщина оживала и принимала самые неожиданные позы.
— Я просто хочу сказать тебе, — ответил Сутин, — что ты пьян и у тебя пьяные мысли.
— А Джози будет позировать. Это будет этюд с Джози на моей спине. Разве я не вправе иметь портрет жены на своей спине?
— Портрет Джози?
— Да. — Дриоли знал, что стоит ему только упомянуть имя жены, как толстые губы паренька невольно растянутся в улыбку.
— Я не согласна, — сказала молодая женщина.
— Джози, дорогая, ну пожалуйста. Вот возьми эту бутылку и допей ее, тогда ты станешь добрей. Это же потрясающая идея. В жизни еще не придумывал что-нибудь подобное.
— Какая еще там идея?
— Ну, то, что он должен будет делать твой портрет на моей спине. Разве я не могу желать этого?
— Мой портрет?
— В обнаженном виде, — заметил художник.
— Соблазнительная идея.
— Только не в обнаженном виде, — сказала молодая женщина.
— Это же гениальная идея, — сказал Дриоли.
— Нет, это безумная идея, — ответила молодая женщина.
— Так или иначе, все же это идея, — сказал Сутин. — И она заслуживает того, чтобы отметить ее.
Они выпили еще одну бутылку. Затем художник заметил:
— Ничего из этого не выйдет. Я не умею обращаться с татуировальной машинкой. Хочешь, я напишу картину на твоей спине, и ты будешь ходить с ней до тех пор, пока не выкупаешься и не смоешь ее? А если ты вообще не будешь мыться, тогда картина сохранится на твоей спине до конца твоей жизни.
— Нет, — ответил Дриоли.
— Да. И в день, когда ты решишь выкупаться, я буду знать, что ты больше не ценишь мою картину. Это будет серьезным испытанием для тебя как поклонника моего таланта.
— Не нравится мне все это, — сказала молодая женщина. — Он так восхищается твоим талантом, что будет ходить грязным всю жизнь. Давайте лучше татуировку. Только не в обнаженном виде.
— Тогда только голову, — предложил Дриоли.
— Боюсь, не справлюсь.
— Это чрезвычайно просто. Я научу тебя в две минуты. Вот увидишь. Я пошел за иглами и чернилами. У меня есть чернила всех цветов — стольких оттенков, сколько у тебя есть для живописи, и даже более красивые, чем у тебя.
— Нет, это невозможно.
— У меня есть всякие чернила. Разве у меня нет чернил разных цветов, Джози?
— Есть.
— Вот увидишь, — сказал Дриоли. — Я пойду за ними.
Он встал со стула и нетвердым шагом, но с решительным видом вышел из комнаты. Через полчаса Дриоли вернулся.
— Я принес все, — крикнул он, размахивая коричневым чемоданчиком. — Все, что нужно татуировщику, находится здесь, в этом чемоданчике.
Он положил сумку на стол, открыл ее, вынул электрические иглы и небольшие пузырьки с цветными чернилами. Затем он воткнул штепсель от электрической иглы в сеть; взяв инструмент в руки и нажав на кнопку, включил ток. Послышалось жужжание, и конец иглы, примерно с четверть дюйма, начал стремительно вибрировать вверх и вниз. Он скинул пиджак, отвернул рукав на левой руке и сказал:
— Теперь смотри. Следи за мной, и я покажу тебе, как это легко. Я сейчас сделаю татуировку на моей руке вот здесь.
Предплечье его было сплошь покрыто синими знаками, но он все же нашел небольшой участок кожи, свободный от татуировки, чтобы преподать на ней урок татуировального искусства.
— Сначала я выбираю цвет чернил, возьмем, скажем, обычные синие чернила, затем я погружаю конец иглы в чернила… вот так… потом я держу иглу концом вверх, после этого я провожу ею по коже, слегка касаясь ее… вот так… и вот игла, приводимая в движение крохотным электрическим моторчиком, двигается скачками вверх и вниз и прокалывает кожу, при этом чернила проникают в прокол на коже, вот и все… Посмотри, как это легко… Смотри, сейчас я наколю серую гончую собаку на своей руке.
Художник заинтересовался:
— Теперь дай мне попрактиковаться немного на твоей руке.
Он начал проводить жужжащей иглой голубые линии на руке Дриоли.
— Это нетрудно, — сказал он. Как будто рисуешь пером и чернилами. Разницы никакой, разве только иглой медленнее.
— Конечно, это просто. Ты готов? Начнем?
— Немедленно.
— А натура! — воскликнул Дриоли. — Давай, Джози!
Его охватило возбуждение. Пошатываясь, он начал суетливо подготавливать место для работы, как ребенок, который с энтузиазмом готовится к интересной игре.
— Где ты хочешь, чтобы она позировала? Где она будет стоять?
— Пусть станет там, рядом с туалетным столиком, и расчесывает волосы. Я так и напишу ее: расчесывающей распушенные по плечам волосы.
— Великолепно! Ты — гений.
Молодая женщина с неохотой подошла к туалетному столику и встала около него со стаканом вина в руках.
Дриоли стянул рубаху и сбросил брюки. Он оставил только трусы, носки и обувь и стоял, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Тело его было крепким, а кожа белая и почти без волос.
— Теперь, — сказал он, — я полотно. Куда ты собираешься положить свое полотно?
— Как всегда, на мольберт.
— Не валяй дурака. Я же полотно.
— Тогда располагайся на мольберте. Это же нетрудно.
— Но как это сделать?
— Ты полотно, не так ли?
— Да, я полотно. Я уже начинаю чувствовать себя полотном.
— Тогда располагайся на мольберте. Это нетрудно.
— Но правда, это невозможно.
— В таком случае садись на стул. Садись задом наперед, тогда ты сможешь положить свою пьяную голову на спинку стула. Поторапливайся, я собираюсь начать.
— Я уже готов и жду тебя.
— Сначала, — сказал художник, — я напишу обычную картину. Затем, если она мне понравится, я сделаю татуировку поверх нее.
Вооружившись широкой кистью, он начал писать на голой спине Дриоли.
— Ай! Ай! — вскрикнул Дриоли. — Чудовищная сороконожка шагает по моей спине.
— Ну-ка спокойней! Спокойней!
Художник работал быстро, накладывая краску тонким голубым слоем так, чтобы она не мешала татуировке. Сосредоточенность, с которой он стал работать, была так велика, что она, казалось, преодолевала его опьянение. Он накладывал мазки быстрыми движениями, чувствуя предельное напряжение в кисти руки, и меньше чем через полчаса работа была закончена,
— Все. Кончил, — обратился он к молодой женщине, которая, услышав эти слова, сразу же направилась к кушетке, легла и заснула.
Дриоли бодрствовал. Он видел, как художник взял иглу, погрузил в чернила; потом он почувствовал пронзительный, щекочущий укол в спину. Боль была неприятна, но терпима и не давала Дриоли впасть в сон. Дриоли развлекался тем, что старался угадать след иглы, наблюдая за тем, какими красками пользовался художник, пытался представить себе, что делается у него за спиной. Сутин работал с поразительным напряжением.
Казалось, крохотная машинка и необычная работа целиком захватили его.
До самого рассвета художник работал под мерное жужжание машинки. Дриоли хорошо помнил, что, когда художник отступил назад и сказал: «Картина закончена», — на улице был день и за окном слышались шаги прохожих.
— Я хочу посмотреть, — сказал Дриоли.
Сутин взял зеркало и стал держать его под углом, а Дриоли повернул голову, стараясь увидеть свою спину.
— Боже мой! — воскликнул он.
То, что он увидел, поразило его. Вся спина, начиная от плеч и кончая основанием спины, покрыта яркими красками — и золотистыми, и зелеными, и голубыми, и черными, и красными. Татуировка была сделана так густо, что вся спина казалась сплошь покрытой мазками красок. Художник старался татуировать точь-в-точь по нарисованному, густо заполняя линии, и самое удивительное состояло в том, что он с большим мастерством использовал в своей картине выступы лопаток, сделав их частью композиции.
Более того, хотя работа двигалась медленно, он ухитрился передать в картине какую-то непосредственность, спонтанность. Портрет был выполнен в драматической, резкой манере, такой характерной для других работ Сутина. Поражало не сходство портрета с натурой. Нет. Скорее портрет выражал настроение. Черты лица неясные, блуждающий взгляд, а вокруг головы вихревая масса темно-зеленых волнистых линий, которая придавала всей картине предельный динамизм.
— Потрясающе!
— Мне, пожалуй, самому нравится.
Художник отступил назад и стал рассматривать свою работу критически.
— Ты знаешь, — добавил он, — я думаю, она стоит того, чтобы я поставил свою подпись.
И, взяв в руки электрическую иглу, он вывел свое имя красными чернилами в правой стороне, на месте, под которым находится почка…
Старик Дриоли стоял в состоянии, похожем на транс, не спуская глаз с картины, выставленной в витрине галереи.
Все это было так давно, что, кажется, будто все эти события имели место в какой-то другой жизни.
А Сутин? Что стало с ним? Он теперь вспомнил, что после того, как он вернулся с войны — с первой войны, ему стало не хватать художника, и он спросил Джози:
— Ты не знаешь, где мой маленький калмык?
— Он ушел, — ответила она. — Я не знаю куда, но я слышала, что он связался с каким-то торговцем, который послал его в Серет писать картины.
— Может, он еще вернется.
— Кто знает? Может, и вернется.
Это было в последний раз, когда они говорили о нем.
Через некоторое время они переехали в Гавр, где много моряков и потому много работы. При воспоминании о Гавре старик улыбнулся. Да, это были добрые времена, период между двумя войнами; тогда у него были уютные комнаты, небольшая мастерская около дома и достаточно работы. Ежедневно трое или четверо, а то и пять моряков приходили к нему и просили, чтобы он татуировал их руки. Ничего не скажешь, это действительно были добрые времена.
Затем вторая мировая война, приход немцев, смерть Джози — и все пошло прахом! В те годы никто не нуждался в татуировках, а он был слишком стар, чтобы браться за какую-нибудь иную работу. В отчаянии он решил вернуться в Париж, смутно надеясь, что в большом городе дела пойдут лучше. Но надежды его не оправдались.
Теперь, когда война кончилась, у него не оказалось ни сил, ни средств, чтобы возобновить свое дело. Да, трудно одинокому старику без крова и работы. К тому же если еще и не хочется просить милостыню. А с другой стороны, как же жить иначе?
«Итак, — подумал он, все еще разглядывая картину, — это картина моего маленького калмыка». Удивительно, что вид одного небольшого предмета, как, скажем, эта картина, может вызвать к жизни прошлое. А ведь несколькими минутами раньше он и не помнил о существовании татуировки на своей спине.
Годами он не вспоминал о ней.
Он прижался лицом к стеклу витрины и заглянул в галерею. На стенах он увидел большое количество картин, и все они, казалось, принадлежали кисти одного и того же художника. Дриоли увидел также множество людей, которые медленно прохаживались по галерее.
Подчиняясь внезапному импульсу, Дриоли повернулся, толкнул дверь галереи и вошел.
Это было длинное помещение, пол которого был устлан ковром винного цвета. Господи, как кругом тепло и красиво!
Нарядные, с холеной наружностью люди расхаживали с чувством собственного достоинства по галерее, причем у каждого в руках был каталог, в который он заглядывал время от времени. Старик не решался двинуться с места и смешаться со всей этой толпой. Но в то время, как он набирался смелости, вдруг до него донесся голос, сказавший: «Что тебе здесь нужно?»
Человек, который произнес эти слова, был в черном утреннем пиджаке. Полный мужчина, небольшого роста, с очень бледным лицом. Дряблое лицо его было таким мясистым, что щеки отвисли по обеим сторонам рта, как у спаниеля. Подойдя близко к Дриоли, он снова спросил:
— Что тебе здесь нужно?
Дриоли стоял неподвижно.
— Вот что, любезный, — обратился к нему снова мужчина, — убирайся-ка ты из моей галереи.
— Разве нельзя смотреть на картины?
— Ты слышал, что я тебе сказал?
Дриоли упрямился. Внезапно он почувствовал, как гнев закипает в нем.
— Давай-ка лучше без скандала, — сказал снова мужчина. — Ну, пошевеливайся, сюда, в эту дверь. — И, положив свою белую жирную лапу на плечо Дриоли, он стал с силой толкать его к двери.
Тут Дриоли прорвало.
— Убери свои грязные руки от меня! — крикнул он.
Голос его громко раздался по всей галерее; все присутствующие одновременно повернулись и испуганно посмотрели на человека, стоящего в конце помещения, который являлся виновником этого беспорядка. Лакей подбежал к хозяину галереи, и вдвоем они стали выталкивать Дриоли на улицу. Публика молча наблюдала за этой сценой. Лица людей выражали легкий интерес к происходящему и, казалось, одну и ту же мысль: «Все в порядке. Ничего опасного для нас нет. Об этом позаботятся».
— У меня тоже! — кричал Дриоли. — У меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, подаренная им.
— Он сошел с ума.
— Да это сумасшедший. Буйный сумасшедший.
— Нужно вызвать полицию.
Резким, быстрым движением Дриоли вырвался из рук мужчин, и не успели они опомниться и снова схватить его, как он побежал по галерее, выкрикивая: «Я покажу ее вам! Я покажу ее вам! Я сейчас покажу!» Он сбросил с себя пальто, затем пиджак и рубашку, а затем повернулся так, чтобы присутствующие увидели его обнаженную спину.
— Вот! — крикнул он, прерывисто дыша. — Вы видите? Вот она!
Внезапно наступила абсолютная тишина; все застыли в неловких позах, в замешательстве, так и не завершив начатое движение. Пораженные, они смотрели на картину-татуировку, яркие краски которой не поблекли от времени. Но оттого, что теперь старик похудел и лопатки резко выступали, картина выглядела как бы несколько сморщенной и сдавленной, что придавало ей странный вид.
Кто-то из присутствующих наконец проговорил:
— Боже мой, старик сказал правду!
Затем всех охватило возбуждение, все задвигались, зашумели и, опережая друг друга, бросились к старику.
— Сомнений быть не может!
— Его ранняя манера, не так ли?
— Ничего подобного не видел!
— Посмотрите, есть подпись!
— Согните плечи вперед, друг мой, так, чтобы картина натянулась на спине.
— Когда она была сделана, старина?
— В тринадцатом году, — ответил Дриоли, не оборачиваясь. — Осенью тысяча девятьсот тринадцатого года.
— Кто научил Сутина татуировать?
— Я научил его.
— А эта женщина? Кто она?
— Она была моей женой.
Владелец галереи проталкивался сквозь толпу к Дриоли. Теперь он был спокоен, чрезвычайно серьезен и улыбался одним только ртом.
— Монсеньор, — сказал он, — я куплю ее.
Дриоли заметил, как у него дрожали жирные отвислые щеки, когда он двигал челюстями.
— Я сказал, что куплю ее, монсеньор.
— Как вы можете купить ее? — вежливо спросил Дриоли.
— Я заплачу вам за нее двести тысяч франков.
Глаза у говорящего были маленькие, черные. Ноздри его широкого носа начали дрожать.
— Не продавай! — проговорил кто-то в толпе.
— Она стоит в двадцать раз дороже.
Дриоли открыл рот, хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Тогда он закрыл его, затем снова открыл и медленно сказал:
— Но как я могу продать ее? — Он поднял руки, потом бессильно опустил их по бокам. — Монсеньор, разве я могу продать ее? — повторил он с глубокой тоской в голосе.
— В самом деле! — послышалось из толпы. — Как он может ее продать? Она же часть его самого!
— Послушай, — сказал хозяин галереи, подходя ближе. — Я помогу тебе. Я сделаю тебя богатым. Мы с тобой вместе договоримся насчет этой картины, хорошо?
Дриоли неторопливо, с опаской в глазах разглядывал его.
— Но как вы можете ее купить, мсье? Что вы с ней собираетесь сделать, после того как купите ее? Где вы будете хранить ее? Например, куда вы ее положите сегодня ночью? Куда завтра?
— Где я буду хранить ее? Правда, где я буду хранить ее? Погодите-ка, где я буду хранить ее? Минутку… Дайте сообразить.
Владелец галереи стал поглаживать переносицу своего носа толстым белым пальцем.
— Кажется, если я куплю картину, я должен купить и вас также. Это уже сложнее. — Он сделал паузу и снова потрогал свой нос. — Сама картина не имеет никакой цены, пока вы живы. Сколько вам лет, друг?
— Шестьдесят один.
— Но вы, кажется, не отличаетесь крепким здоровьем?
Владелец галереи оставил в покое свой нос и окинул Дриоли критическим взглядом с головы до ног, словно фермер, оценивающий старую лошадь.
— Не по душе мне все это, — сказал Дриоли, боком пробираясь в толпе. — Честное слово, монсеньор, мне все это не нравится.
Но тут он, направляясь к выходу, попал в объятия какого-то высокого человека, который, вытянув руки, мягко обхватил его за плечи. Дриоли посмотрел на окружающих и извинился. Но человек улыбнулся ему, успокаивающе похлопав его по обнаженному плечу рукой, затянутой в перчатку канареечного цвета.
— Послушай, старина, — сказал незнакомец, все еще улыбаясь. — Ты любишь плавать в море и загорать на солнце?
Дриоли удивленно взглянул на него.
— Ты хотел бы вкусно есть и наслаждаться красным вином из замка Бордо?
Незнакомец продолжал улыбаться, обнажая крепкие белые зубы, среди которых поблескивал один золотой. Он говорил задабривающим тоном, рука в канареечного цвета перчатке все еще лежала на плече Дриоли.
— Так ты любишь все это?
— Ну да, — ответил Дриоли все еще в большом недоумении. — Конечно.
— И Красиных женщин?
— Почему бы и нет.
— И гардероб, полный костюмов и рубашек, сшитых по твоей мерке? По-моему, тебе многого не хватает из одежды.
Дриоли смотрел на этого человека с вкрадчивыми манерами, ожидая, что он еще предложит.
— Одевал ли ты когда-нибудь обувь, сделанную по твоей ноге?
— Нет.
— А ты хотел бы носить такую обувь?
— Но…
— И иметь человека, который брил и стриг бы тебя по утрам?
Дриоли только стоял, широко разинув рот.
— И пухленькую хорошенькую девушку, которая делала бы тебе маникюр?
Послышалось чье-то хихиканье в толпе.
— И звонок подле твоей кровати для того, чтобы звать по утрам горничную с завтраком? Тебе бы хотелось иметь все это, дружок? Нравится ли тебе все это?
Дриоли стоял тихо и смотрел на него.
— Видишь ли, я владелец отеля «Бристоль» в Каннах. Я приглашаю тебя приехать ко мне туда гостем и жить до конца жизни в роскоши, с комфортом.
Человек сделал паузу, чтобы дать возможность своему собеседнику переварить радужную картину жизни, нарисованную им.
— Твоя единственная обязанность — скорее это можно назвать удовольствием — будет заключаться в том, что ты все свое время будешь проводить на моем пляже в плавках, прогуливаясь вместе с моими гостями; будешь загорать, плавать и попивать коктейли. Разве это не здорово?
Но ответа не последовало.
— Ты догадываешься почему? Ведь тогда все мои гости будут иметь возможность любоваться твоей изумительной картиной. Ты станешь знаменитым, и люди будут говорить друг другу: «Послушай, здесь есть один малый, который ходит с десятью миллионами франков на спине». Что ты на это скажешь? Неплохо, а?
Дриоли взглянул на высокого человека в перчатках канареечного Цвета, все еще думая, что тот его разыгрывает.
— Все это звучит забавно, — проговорил он в нерешительности. — Неужели вы все это предлагаете мне всерьез?
— Разумеется, всерьез.
— Погодите-ка, — прервал их владелец галереи. — Вот что, старина. Я придумал, что делать. Я куплю картину, а затем договорюсь с хирургом, чтобы он снял кожу с вашей спины, а после этого идите на все четыре стороны и живите в свое удовольствие на те большие деньги, которые я заплачу вам.
— Как! Без кожи на спине?
— Ну пожалуйста, зачем вы так! Вы не поняли меня. Хирург наложит другую кожу на спину вместо вашей. Это делается очень просто.
— Сумеет ли он?
— Ничего трудного в этом нет.
— Это невозможно! — вмешался человек с перчатками канареечного цвета. — Он же очень стар для того, чтобы ему делать операцию с пересадкой кожи. Он не выдержит. Это убьет тебя, друг мой.
— Это убьет меня?
— Естественно. Ты никогда не выдержишь такой операции. А вот с картиной все будет в порядке.
— Упаси бог! — вскричал Дриоли.
Пораженный ужасом, он посмотрел на лица людей, наблюдавших за ним. Потом последовало молчание, которое нарушилось чьим-то голосом, тихо проговорившим в толпе стоящих людей: «А что, если нашелся бы человек, который предложил бы этому старику кругленькую сумму денег, может, он согласится убить себя тут же на месте. Кто знает?» Несколько человек хихикнули. Владелец галереи стал неловко переступать с ноги на ногу.
Тут рука в перчатке канареечного цвета снова стала похлопывать Дриоли по плечу.
— Давай-ка, — сказал человек, обнажая при этом белые зубы в широкой улыбке, — отправимся мы с тобой сейчас и вкусно пообедаем, а за обедом можно будет поговорить. Ну что, пошли? Разве ты не хочешь есть?
Дриоли хмуро смотрел на него. Ему не нравились ни длинная, гибкая шея незнакомца, ни то, как он, подобно змее, вытягивал ее вперед к собеседнику во время разговора.
— Возьмем жареную утку и «Чарбертин» к ней, — продолжал незнакомец, сочно выговаривая каждое слово, как бы выплескивая его языком. — А может, суфле из каштанов.
Дриоли отвел глаза к потолку, рот приоткрылся и губы стали влажными. Было видно, что бедный старик стал в буквальном смысле пускать слюни.
— Ну как, хочешь жареную утку? — продолжал незнакомец. — Ты как любишь, когда она хорошо зажарена, с хрустящей корочкой или тебе нравится, когда…
— Я иду, — быстро проговорил Дриоли. И тут же стал поспешно натягивать рубаху через голову. — Подождите меня, мсье. Я иду.
И через мгновение он исчез из галереи со своим новым покровителем.
Не прошло и нескольких недель, как новая картина Сутина — портрет женщины, написанный в необычайной манере, покрытый лаком, в красивой раме — была выставлена на продажу в Буэнос-Айресе. Эта новость и тот факт, что не существует никакой гостиницы «Бристоль» в Каннах, не только дают повод для печальных размышлений, но и вызывают желание помолиться за здоровье старика и питать горячую надежду, что где бы он ни находился в эту минуту, у него в услужении имеются пухленькая хорошенькая маникюрша и горничная, которая приносит ему завтрак в постель.
__________________
Фотокамера - это инструмент, который учит людей, как надо видеть мир без фотокамеры.
Эти 7 пользователя(ей) сказали Спасибо Tamila за это полезное сообщение:
Вот продолжение (и окончание), но лучше бы его не было. Редко я переводила что-нибудь с таким отвращением. Не помню, кто сказал:"чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю животных"? Эта фраза очень точно описывает мои чувства по поводу этого продолжения.
Серэ
Письмо Ж. Франкёра
Уважаемый г-н комиссар,
В ответ на Ваше письмо от 30 ноября относительно еврея Хаима Сутина я имею честь отослать Вам эти строки, в которых я изложил мои личные воспоминания о встречах с ним в Париже и на юге.
В дополнение к этим воспоминаниям, вероятно, суьъективным, я позволю себе приложить к своему письму брошюру под названием «Вырожденческое искусство или закат Запада», которая была мне заказана Министерством народного образования.
Я очень хорошо помню первую встречу с Сутиным на занятиях у г-на Пьестра, которого все называли просто Кормон, в парижской Школе Изобразительных искусств.
Читать дальше...
Войдя в зал в первый раз, я на сразу обратил внимание на этого персонажа, одетого в тесную черную куртку, подчеркивавшую его худобу. Он писал, скрывшись за своим мольбертом, который как бы защищал его от товарищей. Черные жирные волосы, глаза, все время избегающие контакта... Он водил кистью по холсту, напевая сквозь зубы какую-то мелопею, как я понял позже, на идише. Частенько я видел эту малопривлекательную фигуру в кафе в компании Модильяни и других наших соучеников. Сутин много пил и практически не раскрывал рта, оставляя роль рассказчика итальянцу, который утомлял всеъ своими бесконечными странными монологами, пока их не выставляли из зала, потому что они были слишком пьяны, или никто не соглашался заказать для них последний бокал красного вина.
Мне представилась горькая возможность проверить, насколько сильна расовая связь между этими людьми, когда я обратился к Модильяни с просьбой попросить за меня одного торговца искусством, у которого была галерея на улице Ля Боэси. Несмотря на свои обещания, Модильяни нечего не сделал, чтобы представить меня Шерону, и в то же время он все время приставал к нему, чтобы тот взялся продавать ничтожные картинки Сутина!
Однажды в октябре 1918 г. я пришел в Ротонду. Проходя по залу, я пожал руку Либиону который был занят спором с Ильей Эренбургом. Я уже собирался расположиться за столиком, когда вдруг заметил Сутина, сидящего в одиночестве за чашкой кофе с молоком. Он писал письмо. Я подошел к нему сзади, чтобы поздороваться, и машинально взглянул на бисток бумаги, лежавший перед ним. Он быстро чертил какие-то непонятные знаки справа налево, как Леонардо да Винчи, чьи тексты можно прочитать только с помощью зеркала. Я по-дружески похлопал его по плечу. Он резким движением прижал письмо к груди, как бы для того, чтобы спрятать его от меня, и испуганно посмотрел на меня. Такое поведение вызвало у меня подозрение – это происходило во время войны – и на следующий день я решил выполнить свой долг французского гражданина и отправил письмо с описанием этого случая в комиссариат полиции.
Потом война кончилась победой, солдаты возвращались с фронта, Париж шумел, кипел жинью. Больше всего на свете я хотел разделить с ними радость победы, поговорить с ними о стражаниях на войне, но мне пришлось сидеть в складском отделении и пересчитывать лоты одеял, вытников и портянок. Тогда я решил искать утешения в своем искусстве.
Весной 1919 г. я покинул Париж и уехал на юг, в Серэ, куда уже переехали Маноло, Брак и Пикассо. Я снал маленький домик около Ле Кастейа, недалеко от монастыря Капуцинов. Однажды вечером, возвращаясь со своим мольбертом и складнымстулом из Ванту, я повстречался с Мишелем Жоржем, который только что приехал из Парижа.
- Слышали ли Вы что наш друг Пьер Брэн сумел убедить этого нелюдима Сутина переехать сюда? – спросил он меня.
- Батющки, весь городок Фальгьер соберется здесь –ответил ему я.
*******************************
После его переезда в Серэ я часто встречал Сутина, одетого в страшненький бежевый вельветовый костюм, усеянный пятнами краски, и вооруженного мольбертом и свернутыми холстами, шел в горы. Он шагал уверенной походкой и был похож на носильщиков в лохмотьях, которых часто можно увидеть в сельской местности. Голова у него была всегда опущена, как будто он хотел пересчитать все камни на дороге, и он едва поднимал ее, когда я приветствовал его издалека, и тут же шел дальше быстрым шагом, почти бегом, как будто хотел утаить что-то постыдное.
Как мне сказали, Сутин жил в каком-то хлеву за городом и не принимал никого, кроме своего маршана, поляка Зборовского, который приезжал выдать ему немного денег.
Из профессионального любопятства я несколько раз попробовал застать Сутина за работой, но он никого не подпускал к себе. Но однажды утром я дождался, что он ушел бродить в окрестностях, и заглянул в его берлогу. Я чуть не задохнулся от чудовищного запаха, царившего в ней.
Тем не менее я превозмог свою тошноту и вошел. Этот субъект закрыл единственный источник света несколькими слоями холста – Андрэ Массон, которому я позже рассказал о своем приключении, сказал мне, что Сутин хотел таким образом защитить свою живопись, потому что боялся, что она погибнет от солнечных лучей.
Я погрузился во мрак, покинув четырехугольник света, который открытая дверь вычертила на пыфльном полу, и каждый шаг утверждал меня в моем впечатлении: Сутин был сущей скотиной! Я зажег спичку, чтобы найти какую-нибудь лампу или свечу и рассеять эту зловещую тьму, и увидел две кучи на соломе, покрывавшей земляной пол. Первая состояла из холстов разных размеров, сложенных живописью внутрь, а вторая – из чистых или соскобленных холстов, на которых эта скотина, по всей вероятности, спала.
Я стал переворачивать холсты из первой кучи один за другим, погружаясь в музей ужасов, созданный мозгом, генетическая составляющая которого попирала все законы искусства.
Как найти слова, чтобы описать этот сгусток насилия?
Я помню первый холст, кажется, пейзаж, в зеленоватых, оранжевых и красных тонах, персонажем на первом плане. Этот персонаж был едва намечен, но все-таки узнавался локоть с синим пятном на месте лица. На заднем плане были написаны какие-то тусклые красные, бежевые, серые полосы, которые образовывали как бы заглавную букву «М» на серебристом фоне, посередине которого была вертикальная черная полоска и какие-то щупальца молочно-зеленого цвета, более напоминавшие гигантского осьминога, чем деревья, которые они должны были изображать.
**********************************
Сутин писал пастозно, и холсты, которые я поднимал, чтобы приблизить их к двери и рассмотреть при дневном свете, были тяжелыми от краски, наложенной с яростью. В следующем пейзаже был изображен тот же мотив, но на этот раз черная трещина заглавного «М» между крышами домов находилась почти в центре картины.
Сутин мог возвратиться в любую минуту, и я не мог допустить, чтобы он застал меня в своем хлеву. Но я продолжал разглядывать эти чудовищные работы, ужасаясь от грубости его живописи, но в то же время и заколдованный морем насилия, пытаясь понять это искусство и удивляясь своей собственной снисходительностью или точнее терпимостью...
**********************************
Я покинул эту мерзкую берлогу и с облегчением вздохнул, оказавшись на природе, среди стройных кипарисов. Я пересек железнодородный мост и стал смотреть на детей, играющих у берега реки.
Вдоль дороги простирался спокойный послеполуденный пейзаж, контрестирующий с разъяренными стихиями, изображенными Сутиным.
Фруктовый сад, вдоль которого я возвращался домой, на его картинах превращался в какое-то извержение вулкана с кипящей лавой, через которую проглядывали фигуры с чудовищными гримасами, «фигуги», как сказал бы Сутин со своим смехотворным акцентом идиш.
***********************************
Мирный холм, вырисовывавшийся за крышами домов, становился на его холстах угрожающим видением.
Я думаю, у Сутина были проблемы с равновесием объемов в картинах. Часто чувствуется, что ему удалось спасти картину в последний момент – особенно в портретах, которые Вам должны быть известны.
Я вспоминаю портрет девочки с глазами навыкате, сидящей в кресле, которое кренится налево, который был выставлен насвитрине галереи Зборовского примерно в 1920 г., и который в конце концов в 1929 г. оказался в коллекции Неттера, или портрет женщины в красном с маленькой зеленой шляпкой, тело которой смещено к левому краю картины, или портрет старухи в черном, облокотившейся на какой-то невидимый предмет, купленный американцем Барнсом – все они съезжают куда-то влево, всегда влево.
Теперь я понимал, почему каждый раз, как Сутин видел, что я приближался к нему, когда он писал, хватал свой холст и скрывался за деревьями. Он не смел показать результаты его колебаний и топтания на месте художнику-сопернику, хотя этот соперник с удовольствием дал бы ему дружеские советы.
***********************************
Я пересек площадь церковью и вспомнил, как Сутин изобразил ее: высокие деревья, окружающие церковь, у него на холсте смыкались, как бы поймав ее в ловушку. Сама же церковь заламывала себе руки, стеная в своей растительной тюрьме.
Строгие линии дома Господня начинали дрожать, как при качке, и останавливались в отвратительной сладострастной кривой.
Очаровательный южный городок превращался в видение ада.
************************************
Дорогой г-н комиссар, я хотел бы закончить свое свидетельство упоминанием последней увиденной мной картины Сутина, незадолго перед его отъездом из Серэ, где местные жители не созхранили никаких вопсоминаний об этом персонаже, прожившем среди них несколько лет, но никогда не общавшимся с ними.
Я возвращался с прогулки в полях. Пахло грозой. Вдруг метрах в тридцати я увидел Сутина. Рядом с ним на мольберте стоял подрамник с большим холстом – не менее, чем метр на полтора. Это был панорамный пейзаж, выдержанный в зеленых и охристых тонах. Внезапно Сутин согнулся вдвое, держась руками за живот, и застонал.
Я испугался и бросился бежать, не оглядываясь. Похже я узнал от Пьера Брэна, что \сутин с детства страдал от язвы желудка. Может быть, эта информация поможет Вам найти его, потому что скорее всего, он постоянно нуждается во врачах.
Надеюсь, дорогой г-н Комиссар, что смог быть Вам полезным. Очень сожалею, что не могу помочь Вам более конкретной информацией, но я больше не встречался с Сутиным и знаю о нем только из статей в газетах.
Я желаю Вам удачи в Вашем расследовании и заверяю Вас в своем совершенном почтении.
Жюстен Франкёр
Перпиньян, 18 декабря 1942 г.
Показания г-жи Кастэн
21 апреля 1943 г. Мадлен Кастэн (после смерти Зворовского она на какое-то время стала маршаном Сутина, но потом они рассорились) второй раз вызвали в Гестапо г. Шартр для допроса по делу разыскиваемого Хаима Сутина, по которому она проходила свидетелем. Письмо, приложенное к делу, в котором говорится, что г-жа Кастэн является влиятельным лицом, с которым следует обращаться вежливо, может объяснить умеренный тон допроса.
Вопрос: Позавчера Ваши показания прервались в начале лета 1939 г. расскажите, что случилось дальше.
Ответ: Сутин со своей подругой, Гердой Грот, уехали отдыхать в Сиври-на-Серен, около Оксера. Там он написал картину «После грозы», которую Вы видели у меня дома. Вы обратили внимание на исользование желтого хрома, которое говорит о его восхищении Эль греко.
Вопрос: А потом?
Ответ: Повле объявления войны Сутин и Герда зарегистрировались в Префектуре Йонны полиции как политические беженцы. Они жили у друзей. Сутин был вынужден часто показываться врачам из-за своей язвы, которая причиняла ему большие страдания.
Будучи иностранцем, Сутин вызвал подозрения у местных крестьян, однажды кюре, который думал, что Сутин делает топографические планы окрестностей, сообщил о нем в жандармерию. Его задержали, но очень быстро освободили. Однако он жил в постоянной тревоге.
Герда заботилась обо всем. Я помню ее фотографию, сделаную в это время, где она стоит в поле гладиолусов. Она рассказала мне, что Сутин хотел написать детей, возвращающихся из школы, и ей пришлось накупить шоколада и раздать его детям, потому чо сеансы позировки продолжались часами. Он написал несколько холстов с этим сюжетом. Они всегда напоминают мне «Песни о мертвых детях» (Kindertotenlieder) Густава Малера.
Вопрос: Продолжайте!
Ответ: несмотря на поддержку г-на Дюбуа, шефа кабинетп г-на Сарро, который обещал, что у них не будет неприятностей, мэр Сиври запретил им покидать их местожительство по причине их иностранного гражданства: Сутин – русский, а Герда – немка. В конце концов, Сутину прислали из Парижа пропуск, но только на него самого. Герде пришлось остаться в Сиври. В апреле Сутин вернулся, и они решили нелегально вернутья в свою парижскую квартиру.
В мае 1940 г. Герде приказали явиться на Зимний велодром, где собирали лиц перед отправкой их в Германию. Потом ее переместили в лагерь в Гуре.
Вопрос: Знаете ли Вы, где находится Герда Грот? На нее тоже объявлене розыск.
Ответ: Последний раз я ее видела в Каркасоне в ноябре 1940 г. Я была одна – Сутин не захотел сопровождать меня.
Вопрос: Почему?
Ответ: Я думаю, что это связано с тем, что у него появилась новая подруга.
Вопрос: Объясните, в чем было дело!
Ответ: В июне 1940 г., когда Герда была в Гуре, Сутин вернулся в Сивли за своими вещами. Он продолжал жить на вилле Сёра, но зимой там было слишком холодно, и он переселялся в отель. В октябре 1940 г. Сутин должен был щзарегистрироваться как еврей. Одна приятельница рассказала мне, что выйдя из Префектуры, Сутин сказал ей со смехом: «Посмотрите, они испортили мне моего еврея!», потому что оттиск штампа был плохой.
Вопрос: А потом?
Ответ: Я открыла антикварный магазин, поэтому у меня было все меньше времени для встреч с Сутиным. Однажды я заехала к нему. Он очень болел, практически не мог спать из-за своей язвы. Он показал мне несколько своих последних работ, в числе которых был великолепный «Ветреный день в Оксере».
Из-за болей он с трудом говорил. Он рассказал мне о том, как он ехал в поезде в Сиври. Когда он вошел в купе, уже сидевший там человек внезапно встал и вышел на первой же станции. На той же станции в поезд вошли жандармы, они задержали Сутина, приняв его за участника Сопротивления, которого они искали. Пришлось звонить в Префектуру полиции Парижа, чтобы добиться его осводождения.
Он описал мне картины, написанные им давно, он вспоминал складки на рукаве маленького певчего из церковного хора, он...
Вопрос: Вы начали говорить о его новой подруге...
Ответ: Прошу прощения, я продолжу... Я говорила, что у меня не было возможности видеть Сутина так же часто, как прежде. Я подумала, что хорошо было бы найти кого-нибудь, кто бы заботился о тяжело больном Сутине, так как Герда не могла выехать с юга. Тогда я устроила Сутину встречу в кафе Флоры с одной молодой дамой, которая очень хотела с ним познакомиться.
Вопрос: Вы что же, подсунули ему телку?
Ответ: О, эта молодая дама совершенно приличная особа! Она чудесно заботилась о нем.
Вопрос: Вернемся к Сутину!
Ответ: Он начал постоянно переехжать с места на место. Его друзья советовали ему выехать в свободнуюб зону, но он отказался. Какое-то время он жил у друзей, а потом, в июне 1941 г., уехал из Парижа. С тех пор я его не видела.
Вопрос: Он к Вам не заезжал?
Ответ: Мой дом был экспроприирован Вермахтом, такчто у меня нет возможности принимать гостей.
КОНЕЦ ДОСЬЕ АНТУАНА БЮРЛЯ
Последний раз редактировалось LCR; 29.01.2009 в 13:44.
Причина: Добавлено сообщение
Эти 15 пользователя(ей) сказали Спасибо LCR за это полезное сообщение:
Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки.
Слова немецкого поэта Генриха Гейне (1797— 1856).
Видимо, этот афоризм послужил мотивом, на который русский поэт А. Федотов написал стихотворение «Охота», часто звучавшее в конце XIX — начале XX в. на, литературных вечерах. Это стихотворение заканчивается словами: «Чем больше жизнь я изучаю, тем больше я люблю зверей».
Доносчик-художник и ему явно живопись Сутина была интересна.
Цитата:
Сообщение от LCR
Теперь я понимал, почему каждый раз, как Сутин видел, что я приближался к нему, когда он писал, хватал свой холст и скрывался за деревьями. Он не смел показать результаты его колебаний и топтания на месте художнику-сопернику, хотя этот соперник с удовольствием дал бы ему дружеские советы.
Он хотел даже советы дать Сутину!
Интересно, а этот Ж. Франкёр чем-то ещё славен?
Или его теперь только в таком контексте "поминают"?
Последний раз редактировалось Кирилл Сызранский; 29.01.2009 в 14:26.
21.12.2008, 21:47
Линейный вид
