Кроме того, в этом году очень успешно прошел наш фестиваль цветов "Французский сад на берегах Невы". Мы сейчас вовсю готовим итальянский фестиваль садово-паркового искусства, который будет посвящен Году Франции в России. Он будет называться "Итальянский полдень". Мы работаем с Италией, она очень заинтересована в этом, и фестиваль включен в официальную программу перекрестного года "Россия – Италия" в 2011 году.
В связи с этим годом, годом Италии, у нас будет ряд выставочных проектов, которые мы осуществляем на свои и спонсорские деньги, мы всегда в процессе поиска средств. В этом нам помогает и Попечительский совет, и Консультационный совет Русского музея. Первый реальный проект – это выставка в Палаццо Питти во Флоренции (самый большой из ныне существующих флорентийских палаццо, одна из самых значительных достопримечательностей Флоренции – ИФ), которая откроется 7 февраля.
Это будут лучшие вещи из коллекции Русского музея до авангарда. В частности, в Палаццо Питти есть галерея автопортретов, которая закрыта для посещения. Там размещены автопортреты художников со всего мира. Есть там и автопортрет Кипренского, и Нефа, Кустодиева и Айвазовского.
У них есть замечательный портрет Анатолия Демидова, написанный Брюлловым. Мы привезем автопортрет Брюллова и вывесим напротив, который будет как бы приглашать зрителя осмотреть историю русского искусства.
Там мы выставим шедевры из собрания русского искусства, выставка покажет, что коллекция музея – это история страны в картинах. Это будет не очень большая выставка, около 60 экспонатов.
Есть еще несколько проектов, о которых я пока не говорю - требуется еще много работы по поиску средств.
Успешно продолжают развиваться наши электронные дела: мы открыли не так давно виртуальный филиал в Пекине, в те же дни открывали филиал в Уфе, была презентация такого филиала в Париже. После этого было открытие филиала и прямого моста с Красноярском, а совсем недавно филиал открылся в Минске.
Мы активно работаем с Россотрудничеством. Это федеральное агентство по сотрудничеству с соотечественниками за рубежом, очень хорошая структура, деловая и толковая. Русский музей планирует обязательно в будущем году открыть филиал в Риме, когда это произойдет – зависит от степени готовности, скорее всего, в середине года, в Баку - в ближайшее время. Там филиалы будут открываться в рамках культурных центров России, которые создаются совместно с Россотрудничеством.
И для нас очень важно, что в декабре этого года будет завершена реставрация и реконструкция двух павильонов кордегардий Инженерного замка, которая осуществляется на средства Банка Европейского Развития. Один из павильонов станет центром детского творчества и детского образования – это работа с детьми, в том числе – с детьми с проблемами развития, творческие студии, музей детского творчества. А во втором мы планируем создать образцовый, эталонный электронный филиал Русского музея. Первый этаж оборудуется за счет Банка Европейского Развития, а второй и третий – по договоренности с нашими спонсорами, с теми, кто заинтересован в развитии российской электронной промышленности. Это должен быть полигон для демонстрации новейших электронных средств в сфере культуры.
Стоит отметить, что в настоящее время идет тенденция на уменьшение финансирования, и считается, что выставки – это вообще какое-то баловство и что музей должен делать выставки на внебюджетные средства.
К примеру, я назову несколько цифр. Мы, будучи государственным учреждением, получаем финансирование по ст. 226, по которой финансируется целый ряд позиций: это охрана музея, проектно-сметные работы, выставки и приобретение экспонатов.
В 2009 году мы по этой статье получили 86 млн из бюджета, при этом более 50 млн ушло только на охрану.
В 2010 году нам выделили финансирования только 67 млн. руб.
На 2011 год выделено всего 35 млн. рублей - получается, что у музея практически не остается средств на выставки. А ведь хорошая выставка – это как хороший спектакль: сегодня просто картины повесить на стенку – этого мало. Ситуация с выставочной работой почти тупиковая.
Но при этом мы ухитряемся не закрываться, хотя иногда даже в некоторых более благополучных странах музеи закрывают залы, потому что нет средств на живую охрану. Мы все-таки ухитряемся продолжать работать, но делаем это из последних сил. Нужны новые, современные средства охраны и безопасности.
- Торопецкая икона Божией матери была передана в подмосковный храм на временное хранение, при этом она не была возвращена в изначально оговоренные сроки. Почему это произошло, какие договоренности в отношении иконы существуют в настоящее время?
- Во-первых, когда мы шли на этот компромисс (передачи иконы в храм – ИФ), естественно, приходилось преодолевать и сопротивление в самом музее, и очень многие были не согласны отдавать экспонат, и пришлось брать решение на себя. Я и многие мои коллеги считаем, что никто не имеет права на агрессию, ведь все это касается нашей общей истории.
Сегодня надо решать вопросы истории без агрессивности и не на митингах. При решении этого вопроса надо понимать по отношению к Русскому музею очень простую вещь: часто звучит тезис о том, что мы храним то, что наворовано большевиками, что грабились и уничтожались храмы и церкви, поэтому давайте возвращайте.
Основа коллекции древнерусского искусства Русского музея складывалась до революции. Наверное, большевиком нельзя назвать Николая II, который подарил музею коллекцию икон, которую ему, в свою очередь, подарил российский купец, собравший эту самую коллекцию.
И князя Гагарина нельзя назвать большевиком, потому что он жил задолго до большевиков и еще слова такого не слышал. Он начал собирать иконы. И, скажем, икона "Ангел Златые власы", которая украшает нашу коллекцию, была найдена на колокольне Ивана Великого - там была такая палатка, куда складывались иконы, вышедшие из употребления. Они, допустим, не подходили по размерам, не подходили в храм, там хранились так называемые мерные иконы, которые делались в размер родившегося ребенка. Церковь их туда складывала, и они были обречены на погибель. Не потому, что Церковь плохо относилась, а потому, что все менялось, что-то списывалось.
И вот князь Гагарин обнаружил это. Тогда же создавалось древнехранилище в Академии художеств, собирались первые частные коллекции. К примеру, Николая Лихачева, Никодима Кондакова, Михаила Погодина, и купца Федора Плюшкина, который собрал миллион вещей. Имя его Пушкин подсказал Гоголю, а встретил его отца на Валдае – он был купец, а сын увлекся собирательством. Собрал коллекцию из миллиона вещей – там было все, но все-таки это была хорошая коллекция.
В конце концов, было принято решение императором коллекцию приобрести, и она была привезена на нескольких возах в Петербург. Значительная часть этой коллекции, прежде всего иконы, стала частью коллекции Русского музея. Это тоже было до революции.
Правда, Россия рассчиталась с Плюшкиным иначе, по-своему. Он умер, и уже большевики расстреляли его старшего сына, который был кавалером четырех орденов и должен был получить деньги за коллекцию. И под Псковом его и еще целый ряд коллекционеров и интеллигенции расстреляли большевики. Это к вопросу о том, кто собирал коллекцию древнерусского искусства, которая хранится в Русском музее.
Что касается разговоров о передаче экспонатов, то нас, музейщиков, государство нанимало для того, чтобы мы хранили то, что собрано до нас. Поэтому когда говорят, что вот музейщики не отдают, - так это же хорошо, что не отдают. Было бы хуже, если бы они говорили: ну пожалуйста, берите, подумаешь, нам все равно, что хранить.
Но с Торопецкой иконой немного иначе, был специально построен храм. Ничего страшного нет в том, что храм построил олигарх. Слава богу, что он построил храм, не казино, не ресторан и не ночной клуб. Там есть паломнические пути, туда достаточно много людей приходит. В свое время храмы в России строили те, кого бы сейчас называли "новыми русскими": купцы, богатые люди.
Икона бралась у нас под слово патриарха на временное хранение. Мы и передали на временное хранение. Нас затем очень попросили продлить, мы продлили. Но вот уже дальше эта икона должна вернуться к нам в марте 2011 года.
У тех, кто взял икону, есть некоторые хитрости: к примеру, они заявляют, что у музеев нет достаточных условий для таких сложных экспонатов. И они, действительно, сделали замечательный киот, в котором эта икона хранится, и обещали нам его передать. Но если у музеев вообще не хватает средств, в том числе на хранение экспонатов, то здесь уже должно государство подумать, чтобы их хватало.
Мы готовы к поиску компромиссных путей в отношениях музея и Церкви. Но наша готовность к компромиссу зависит от того, как будет решен вопрос с Торопецкой иконой.
- В июле состоялось заседание консультационного совета Русского музея, на котором была поставлена задача удвоить доходы хранилища к 2015 году. Расскажите, пожалуйста, о целях работы консультационного совета и о планах музея по реализации поставленной задачи.
- Главное, чем занят наш Консультационный совет – это сделать Русский музей более известным, привлекательным, конкурентоспособным. Ведь русское искусство гораздо менее известно, чем мировое. Исторически так сложилось, что был закрыт железный занавес, из-за чего русское искусство фактически не знают. Поэтому сейчас мы переламываем ситуацию: мы хотим сделать так, чтобы в Русский музей ходили, чтобы был спрос на наши коллекции среди зрителей, чтобы русское искусство не считалось догоняющим европейское искусство.
У отечественного искусства был свой путь: до XVIII века это было религиозное искусство, поэтому так много икон в наших коллекциях. Но сегодня нам надо изменять эту ситуацию, показывая зрителю, что интерес может привлечь и наше светское искусство, живопись. Сейчас ведь многие, даже наши, специалисты говорят, что русское искусство второстепенно, оно догоняет европейское – это абсолютно неверно.
На самом деле, начиная с XVIII и в XIX веке ситуация кардинально изменилась. Русские художники быстро учились у европейских. Уже работы Кипренского свидетельствуют об этом. Когда он работал в Италии как выпускник Академии художеств и хотел вывезти свои работы из Италии, то итальянская таможня с трудом их выпустила: они говорили, что русский художник не может так написать, что это работа Рембрандта.
А в XIX столетии все сравнялись, в XX веке русский авангард уже стал законодателем развития мирового художественного процесса, хотя потом, в 1932-м году, это было прекращено опять. Захлопнулся железный занавес и стали смотреть на Россию как на такую второстепенную, с точки зрения изобразительного искусства, страну. Мы должны это преодолеть, переломить этот взгляд.
Русский музей планирует активно поработать над музейным дизайном – это и оформление вестибюлей, и информация для посетителей, и реклама. Но это все стоит денег, и здесь главная задача консультационного совета – привлекать к сотрудничеству с Русским музеем российских и зарубежных партнеров, готовых пропагандировать наш музей.
Ждать, что сию секунду на нас прольется золотой дождь нельзя, но ряд мер нам сейчас необходимо принять.
- Владимир Александрович, в каком, по Вашему мнению, состоянии находится сейчас современное русское искусство, способно ли оно конкурировать с западным? Как Русский музей работает с современным искусством?
- В современном искусстве уже можно не проводить деления на Россию и Запад. Идет процесс глобализации, со всеми его плюсами и минусами. Русский музей традиционно был самым активным в работе с современным художественным процессом. Первые выставки авангарда прошли именно в Русском музее, и Казимир Малевич, который говорил, что музеи – это кладбища и саркофаги для искусства, нашел в подвалах Михайловского дворца прибежище, когда его отовсюду выгнали. Коллекция, которая собиралась самими авангардистами, в 1926 году, когда большевикам надоели эти игры, она была передана в музей.
У нас крупнейшее собрание авангарда, и не зря в 1930-е годы в Русском музее создавался отдел новейших течений. Когда все это прикрылось, музей продолжал все-таки хранить авангард, прятал его, когда пытались уничтожить этот "формализм". Потом мы возобновили отдел новейших течений, сейчас он продолжает работу. Мраморный дворец у нас посвящен теме современного искусства и русского искусства в контексте мирового.
- Как Вы считаете, интересно ли современное русское искусство зрителю? Что чаще выбирают посетители Русского музея – современность или классику?
- Современное искусство, как правило, не нравится современникам. И чем хуже, чем сложнее мир, чем меньше он нравится людям, которые в нем живут, тем меньше нравится искусство, потому что искусство – такое, какой мир, каким является общество. Оно болеет и выражает эти болезни. Но современники часто плюются на современное искусство: говорят, нет, мы хотим, чтобы мы были голубоглазыми, высокими, светловолосыми, а нас рисуют кривыми, косыми, горбатыми.
Современное искусство – оно такое, какое есть, какое общество. И мы его показываем очень активно, хотя часто нас ругают за это, говорят, что гонимся за конъюнктурой. Мы проводим выставки, выпускаем альбомы, в частности, вышел том "Нонконформизм. Музей Людвига в Русском музее", "Искусство XX века".
Я не могу сказать, что я очень люблю современное русское искусство, что оно мне очень нравится. Я его уже просто не знаю, честно говоря. Оно совершенно другое, чем то, к которому мы привыкли, чем то, которому нас учили. Сегодняшнее искусство не хочет навевать золотые сны, не хочет изображать чудесный мир, когда хочется отдохнуть и посмотреть, скажем, на голубое небо. Сегодняшнее искусство раздражает, провоцирует, заставляет задумываться о чем-то неприятном, о наших проблемах. И оно очень разное.
Я не говорю, хорошо это или плохо. Вообще, прогресса быть в искусстве не может. Если бы был прогресс, то наши сегодняшние художники были бы на тысячу голов выше, чем художники Возрождения, но это не так.
То, что мы расширяем территорию, выставляя современных художников, снимает в какой-то степени присущую то ли русскому человеку, то ли советскому, агрессивность. Вот раньше, к примеру, не нравилось что-то человеку, то сразу шли письма в ЦК КПСС. Почему он черным цветом все измазал? Что он позволяет себе? И так далее.
Сейчас не надо ругаться. Не нравится древнерусское искусство – иди в Мраморный дворец, смотри современное. Не нравится современное – не надо плеваться и жаловаться, ведь есть возможность посмотреть выставку Айвазовского.
Агрессия становится возможной, когда у человека нет выбора. Когда человек загоняется в угол, а ему говорят: ты должен любить только это. Он не хочет, противится, хочет выбраться из этой ситуации. Возникает агрессия.
- Власти Петербурга часто поднимают вопрос о восстановлении "петербургской культуры", образа петербуржца как образованного, современного человека, который тратит свое время и деньги не только на работу и пассивный отдых, но и на посещение музеев, театров, выставок и так далее. По Вашему мнению, как нужно приобщать жителей к искусству, не вызвав при этом у зрителей отторжения этой инициативы?
- Нельзя к искусству привлекать насильно. Не надо бороться с массовой культурой. Если заставлять ходить в музеи, то толка из этого не выйдет: человек начнет сопротивляться.
Надо сделать так, чтобы была возможность куда-то пойти, чтобы в музее было интересно, чтобы музей был привлекателен, чтобы можно было провести в нем целый день и найти что-то себе по душе.
Что касается особенностей именно петербургской культуры, то тут я могу быть недостаточно объективным, потому что я человек провинциальный. Я родился между Москвой и Петербургом, в Твери. Все предки у меня из Москвы, и там родился мой отец. Он был военным, и его в 1935 году перевели в Тверь.
Но все детство свое я проводил в Москве, хотя по-прежнему люблю и провинцию. Все-таки российская культура рождается в провинции, а потом столицы ее забирают. Провинция тем хороша, что из нее есть куда стремиться. В Москве стремиться некуда, там настолько все тесно, что надо распихивать всех локтями, пробиваться.
Провинциальная культура – это некоторая ирония, ирония как защитная реакция, а столичная – это цинизм, жесткая конкурентная борьба.
Сейчас коренного москвича не найдешь. Ну и в Петербурге тоже коренных остается все меньше и меньше, но не надо по этому поводу удручаться – что происходит, то происходит.
С другой стороны, нельзя отрицать и существование своего уклада города – его равнинность и то, что мы живем в таком архитектурном окружении. Как писал Александр Кушнер: "Как клен и рябина растут у порога, росли у порога Растрелли и Росси. И мы отличали ампир от барокко, как вы в этом возрасте ели от сосен".
Сегодня Москву я, к сожалению, не узнаю, хотя это город моего детства. Я уже люблю Петербург, он спокойнее, есть у него своя особенность, уравновешенность.
http://www.interfax-russia.ru/NorthW....asp?id=197642
11.02.2011, 07:49
Директор Русского музея В.Гусев: "К искусству насильно привлекать нельзя"
Линейный вид
Похожие темы
