зародившейся в конце 1950-х. Причем интересуют ее только участники студии «Новая реальность», основанной Элием Белютиным. Ради создания постоянной экспозиции Ускова приобрела в Москве дом, спроектированный известным архитектором-конструктивистом. Музей откроется в 2017 году. Владелица Cognitive Technologies рассказала Forbes, почему она влюбилась в «Новую реальность».
Когда у вас висит на стене Левитан, он прекрасен. Прекрасен дважды: своей ценой — вы ощущаете себя большим человеком, владельцем Левитана, если уверены в его подлинности, и второе — вы вспоминаете настроение, которое у вас вызвал, допустим, осенний лес. Но вы «играетесь» в рамках этого настроения и не включаете свою личную фантазию. Когда же, к примеру, висит Грибков из «Новой реальности», то возникает творческая работа мысли, ее скольжение за линии. Каждый раз, как в калейдоскопе, возникает новое ассоциативное решение. Вы с этой картиной общаетесь, у вас возникает не диалог-воспоминание, а диалог-существование.
Я зачастую не запоминаю названия работ, не хочу их знать, потому что детерминированность в виде названия мне мешает. И вот такой диалог, когда человеку всегда есть с кем поговорить дома, — это очень круто. Это не чек на стене, демонстрирующий вашу состоятельность — вот, коллекционирую современное искусство, могу себе позволить. В первую очередь это вопрос подзарядки вашего жизненного пространства. Все эти картины создавались не на продажу, не было тогда никакого коммерческого индекса базового. Это чистый источник энергии.
Вообще-то я совершенно не человек искусства. Я профессиональный математик, бизнесмен, занимаюсь искусственным интеллектом. Да, я покупала картины для домашней коллекции — работы Зинаиды Серебряковой, Николая Лапшина, Виктора Пивоварова, Джека Пирсона. О Белютине и «Новой реальности» я узнала совершенно случайно. На день рождения друга детства я привезла довольно дорогую картину немецкого абстракциониста (не буду называть имя, чтобы не обижать европейского мастера, потому что он все-таки мастер). Михаил посмотрел на нее и сказал: «Это не живопись». Я говорю: «Почему не живопись?» А в голове: как так, я за нее выложила прилично на аукционе, а во-вторых, по всем экспертным оценкам, это вполне приличный художник. И тогда Миша говорит: «Поехали в Абрамцево».
Мы приехали в «Поселок художников», зашли на дачу, где находилась студия Белютина и осталось хранилище картин. Он их расставил, сказал: «Посиди» — и пошел выпивать с моим мужем. Я села и через некоторое время вдруг расплакалась — такая там была сильная энергетика. Под впечатлением переписала фамилии авторов, приехала в Москву и подумала: это всего лишь настроение, пройдет. Но прошло три недели — не отпускает. Я начала искать, где купить. Белютина я не застала в живых — мы разминулись всего на полгода. Но у Белютина был друг — коллекционер Самвел Оганесян. Он всю жизнь положил на изучение феномена «Новой реальности». Я приехала к нему, купила три картины — Грибкова, Зубарева, Преображенской. Радостно дотащила все это домой. Потом я что-то докупила себе, купила друзьям (с точки зрения европейского рынка это было недорого — в среднем $8000–10 000 за картину). Так и подружилась с Самвелом — он был очень интересным, знающим человеком. И вдруг он заболевает — рак желудка. Пытается лечиться в Америке — неудачно. Вернулся уже умирать. Я приехала прощаться.
Вера Преображенская. "Юдифь" (2006)
Он сказал: «Знаешь, моей семье коллекция не нужна. Я готов тебе дать очень хорошую цену, совсем хорошую, но при условии, что ты ее сохранишь и продолжишь это дело».
Я посоветовалась с мужем, потому что, конечно, ответственность и это не наше профильное занятие. Муж у меня отчаянный человек, он мне многое разрешает… В общем, в 2013 году мы стали обладателями этой коллекции. После чего и появился Фонд русского абстрактного искусства.
Мы не ставили передо собой никаких коммерческих задач, поскольку зарабатываем в другом секторе. Мы хотели — и сейчас можно уже сказать, что это получилось, — восстановить роль России в сфере абстрактного современного искусства. Показать миру, что уровень открытий, которые делал Поллок и делает Херст, — все это было в России уже в 1960-х годах, причем очень высокого качества.
Шестидесятые в СССР — уникальное время, феноменальный творческий подъем. А Элию Белютину, преподавателю Полиграфического института, разрешили создать студию экспериментальной живописи еще в 1954 году. Он объяснил кому-то наверху: нет смысла пользоваться старыми подходами для передачи духа страны-победителя, строящей уникальную общественную систему. Если бы не конфликт с Хрущевым, он бы доделал свою академию художеств. Но Белютина и не загнобили. «Новая реальность» работала, расширялась. Лишь возможность официального взлета — выставки и так далее — была закрыта. Может, и слава богу, но это отодвинуло внимание к тому, что они делали, на 40 лет — до перестройки, когда иностранцы начали скупать в СССР художников-нонконформистов.
О Белютине есть полярные мнения: гений, как и Кандинский, — нет, разводчик и шарлатан. Либо, как и Кандинский, гений и разводчик в одном лице. Мне рассказывали: «Представь, мероприятие или вечеринка. Немало разных очень нестандартных людей. Появляется Белютин. Через 20 минут все вокруг него». Белютин был, с моей точки зрения, средней внешности мужчина. Но все женщины, которые с ним общались, уверяют: «Он был невероятный красавец». Сила личности фантастическая.
Владислав Зубарев. "Архитектура времени" (1992)В его студии единственной и самой серьезной амбицией был вопрос самореализации. Белютин учил вытаскивать из себя гения, раскрывать внутреннее Я. И это создавало ощущение счастья, которое в его учениках до сих пор живет. Это поразительно: приезжаешь к очень старому человеку, у него болячки, быт не вполне устроен, он начинает с тобой говорить — и ты понимаешь, что он счастлив. Пытаешься докопаться, в чем дело. Оказывается, в возможности ответить на вопрос, зачем я живу. Точно, уверенно и с полным уважением к себе и своему месту в мире. Это самая сильная мотивация для человека.
Белютин нас интересует как методолог, психолог, руководитель. Когда общаешься с художниками из «Новой реальности», они говорят: «Для нас очень важен был соревновательный момент, мы же все стояли за мольбертами в одном месте. И учились друг у друга». Коллективная энергетика — это очень интересный эффект. Белютин, несомненно, целое явление. Хотя бы потому, что некоторые ученики его превзошли. Можно назвать человек пять, которые превзошли, это оценка экспертов, с которыми мы общаемся. Например, Зубарев. Он после белютинской теории всеобщей контактности вышел на следующий уровень — темпоральное искусство, ввел время в пространство рисования. К Зубареву ездили физики, дружили с ним и поражались тому, как человек, не зная физических законов, научился изображать время в девяти проекциях.
С нашим фондом работает художник, ученик Зубарева, ему сейчас 55 лет. Он ведет мастер-классы. И дети, которые никогда не держали кисть в руке, начинают рисовать. В одном занятии участвовали дети и взрослые.
Лучшие картины, по оценке художника, получились у двух детей и ректора технического вуза. А вот у менеджеров из «Газпрома» картинки не удались.
Ведь кто-то находится в постоянном инновационном движении, постоянно работает мозг, и работает оригинальным образом. А у кого-то не получается выйти за рамки.
Однажды мы проводили занятие в Русском музее. Пришли региональные замминистра по закупкам — из 10 регионов, серьезные такие люди. Им надели фартучки, прочитали лекцию. Я смотрю и думаю: «Наверное, плохая идея». И вдруг — полный восторг, оттащить нельзя. Для человека, который далек от искусства и вообще живет в формализованном мире, это было как глоток воздуха. Самый мощный эффект я наблюдала именно в той группе.
Метод Белютина — это не просто работа с эмоциями. Это освобождение части мозга.
Есть три уровня функционирования мозга: первый — сбор информации, второй — оперативное мышление, третий — статическая память. Это доступ в хранилище, система построения связей. В системе стандартного обучения вам дают определенные коридоры, для того чтобы воспроизвести материал. Чем больше человек учится стандартным способом, тем больше у него готовых связей, логических цепочек. Это хорошо для механической работы, но мешает озарению, прорыву.
Белютин наработал систему эмоционального воздействия, для того чтобы человек мог себя переключить, выйти из коридоров, создавать новые цепочки. Он оставил после себя рукописный учебник по теории контактности. Там около 700 страниц, но читать невозможно, все не структурировано. Сейчас мы заказали структуризацию, и учебник выйдет в нормальном виде. А с 2013 года в МИСиС мы ведем курс по методике Белютина — «Новая реальность 2.0» для будущих управленцев.
Дома у меня хранится 20 работ «Новой реальности». Сначала подбирала сама, потом понадобилась консультация Анны Каргановой, директора фонда. Потому что, если не попадаешь в пространство, картины с тобой начинают конфликтовать. У меня висела «Юдифь» Веры Преображенской. Спустя какое-то время муж попросил: «Убери» — такой от нее тяжелый, сложный поток энергии. А если все согласованно, пространство играет фантастически. Например, одна из лучших картин Грибкова висит у меня в спальне и никогда никуда не переместится, я с ней засыпаю и просыпаюсь.
Фонду я сейчас посвящаю процентов десять своего времени. Меньше, чем нужно, но у Cognitive Technologies сейчас идут всякие мегапроекты. Моя основная функция — финансовая. Когда я начинала собирать, можно было купить хорошую работу за $10 000. Сейчас менее чем за $70 000 не договориться и еще надо смотреть источники происхождения. Как только цены пошли в рост, появились фальшивки. Зубарева подделать очень сложно — у него многослойная живопись, а вот Тер-Гевандян можно. Преображенскую тоже можно. Но я пару фальшаков видела, они, конечно, разительно отличаются.
Люциан Грибков. "Задумчивость" (1973)Организационная деятельность фонда требует в среднем $400 000 в год. Все зависит от выставочной активности. Зарубежная выставка стоит дорого. За границу иногда бесплатно приглашают, но перевозка, страховка… Три года назад мы могли перевезти за одну цену, а сегодня на пять умножаем. И не страховать не можем. Я не хочу подключаться к рынку современного искусства, это не мой бизнес, но, чтобы выстроить экономически устойчивую структуру, мы будем время от времени продавать работы второго уровня из нашего собрания. Выйдем на оформительский рынок — копии, постеры. Откроем музей. Картины, лежащие в сейфах, мертвые. Может, это мистикой отдает, но я считаю, что если на картину не смотрят люди, то она умирает. Коллекция — это живой организм: обмен информацией, энергией и так далее. Так что перспектива у нас есть на 10 лет вперед, не меньше.
Если в какой-то момент мне надоест (и вообще, всякое в жизни возможно, от сумы и от тюрьмы не зарекайся), я не буду все это сворачивать. Передам в надежные руки. Хотя бы потому, что дала обещание Самвелу. И еще это важно потому, что все эти картины глубоко идеологичны. Не с политической точки зрения, а в связи с вопросом жизненных целей. Тематика фонда, тематика Белютина сводится к следующему: для современного человека единственный выход из ловушки смысла жизни — это творческая самореализация. В позапрошлом году мы проводили в Русском музее выставку «За гранью предметности» (название — часть высказывания Зубарева). Так вот, основной урок «Новой реальности» — выйти за грань предметности для обретения счастья.
Когда ты создаешь крупный бизнес, он так или иначе превращается в механизм. Ты сидишь где-то наверху, а он крутится там, внизу, только какие-то встряски время от времени происходят. И у меня был момент, когда я начала чувствовать возраст: тут мне все понятно, это я уже видела, с этим дела уже делала. Возникла сильнейшая усталость от повторения бизнес-процедур. И фонд абстрактного искусства не дал мне скатиться в то, во что скатились многие мои ровесники. Он меня вытащил эмоционально и физически. Не позволил перевести смысл жизни в растущий чек.
— Записали Ольга Павлова, Иван Просветов
Освобождение мозга: как открыть собственную экспозицию работ художников-авангардистов
Фото Евгения Дудина для Forbes
http://www.forbes.ru/print/node/315461
29.03.2016, 17:53
Ольга Ускова Cognitive Technologies - белютинцы
Линейный вид
