Продам: Слава Жданов - "Провинциальные будни"

[bykinist]

Продаю:

Вячеслав Жданов:
1. Провинциальные будни, 2010 г., 60 х 60 см., холст/масло
2. В общественной бане, 2010 г., 60 х 60 см., холст/масло


Вячеслав Жданов.
Родился 27 декабря 1979 года в городе Ташкенте. С самого детства увлекался рисованием, занимался в художественной школе. В 1992 году вся семья переехала в город Ульяновск.
Закончил художественную школу №1 г. Ульяновска. В 2001 году закончил Ульяновское училище культуры по специальности художник-оформитель и в этом же году поступил в Ульяновский Государственный Университет на факультет Культуры и Искусства, специальность - дизайн архитектурной среды.
Во время учебы в училище именно живопись была одним из приоритетных интересов, а во время учебы в университете стал активно работать в сфере дизайна и рекламы, но при этом написал несколько серий картин (в том числе и в жанре реализма).
Закончив университет в 2007 году, уехал в Москву, работает дизайнером, все свободное время посвящает художественным проектам (живопись).

ЗА/БЫТ.

http://artandyou.ru/category/history...hovoi_golubeve

Циклическое возвращение русской живописи к бытовым драмам, органически связанным с низовой культурой, на протяжении последних трехсот лет, начиная со знаменитых акварелей Ивана Ерменева в XVIII веке и заканчивая мрачными полотнами Владимира Титова 1980-х – 2000-х годов, создало прерывистую, но характеризующуюся преемственностью традицию бытописания, в которой травматической опыт художника, личное переживание транспонируются в область изобразительного искусства, придавая законченным произведениям силу и непосредственность натурных этюдов.

Работы Вячеслава Жданова отмечают начало нового цикла осмысления повседневности: отказ от брутальности ленинградского экспрессионизма, трэш-живописи конца 90-х - начала нулевых и игнорирование уроков «большой школы» создают для него известное пространство маневра, в том числе в сторону наивного поиска. Персонажи Жданова не кричат о чудовищности происходящего – в слабых, едва намеченных линиях рисунка, ущербном, размытом цветовом пятне нет ни бешеной выразительности «диких», ни казенной монументальности «школы», скорее, такие работы как «В общественной бане…» отсылают нас к лаконичным блокадным зарисовкам, сделанным обессиленными, беспомощными людьми, тратившими остатки сил на то, чтобы видеть и рисовать. Так одно из произведений Василия Пакулина, написанное в феврале 1942 года, называется «Набережная Невы. Корабли. Морозный день» - ничто не напоминает о длящейся еще страшной зиме осажденного Ленинграда. На авансцене «Бани» Жданова размещена фигура уборщицы в синем халате, ее костистый силуэт, окаменевший, отвечает за создание драматического напряжения в идиллической на первый взгляд картине «мытья» (немало спокойных, «банных сценок» было написано русскими художниками: нельзя не вспомнить работу Казимира Малевича «Педикюр в бане», жанровую сценку кубистического периода с мощными, основательными фигурами): Жданов, не вглядываясь слишком пристально в мужскую наготу, осторожно монтирует в резкие черты женского лица и натянутые жилы шеи машину непреходящего унижения. Тема сюжетных «складок» - жестких социальных и культурных различий, служащих источником непрерывного всеобъемлющего страдания, проходит сквозь все творчество художника: неудачники, балерины, пробирающиеся к Большому театру по черной грязи, люди, разрушаемые бессмысленным гневом, окрашивающим кроваво-красным все на коммунальной кухне, семьи, состоящие из неподвижных монстров, взгляд которых всегда обращен к зрителю, за сцену и никогда – друг к другу – наивные и бескомпромиссные истории, решенные не в одной из живописных техник «школы» и не в распределении яростного вещества живописи «новых диких» (Райнера Феттинга и других, привезших этот материал в Ленинград, «Новым художникам»), - Жданов выбирает лаконичное, элегическое повествование, нарочито неумелое, слабое по фактурам, рисунку, цвету, неяркое, но тот, кто даст себе труд вглядеться в эти небольшие произведения, найдет вместо амбиций большой живописи (а они повсюду – от Академии художеств до Новой академии и даже Академии бессмертных Феликса Волосенкова) отстраненный, но цельный взгляд на фрагменты повседневности. Жданов собирает будни в единое целое, неприглядное, но такое, которое позволит увидеть глубоко залегающие трагические черты и мелкие – комические, он намечает траекторию мировидения, высвечивает ее реперные точки, его обессиленные, вялые персонажи – герои нашего времени.

Намечающиеся в изобразительном материале этапы творчества художника неразрывно связаны с обстоятельствами его жизни: однажды, вскоре после тяжелого переезда в Москву (2008), Жданов сделал первый живописный оттиск будней, реконструировав в небольшой жанровой сценке «Мужчина с оранжевым зонтом», открывающей «Оранжевую серию», пароксизмальное настоящее, неявно насыщенное предшествующим опытом. Фигура мужчины, возвышающаяся над сомкнутыми рядами типовых двухэтажных зданий, помещена под шляпку огромного зонта, скорее напоминающего крышу беседки с острым шпилем – яркое пятно резко смещает колористическое равновесие и отсылает нас к миру театральных декораций, неизвестным образом ввязанных в будничную историю краха человеческой личности. Вся «Оранжевая серия» нанизана на идею маскарадного, картонного украшательства: «Новый год», в котором зимний пустырь оборачивается сценой кабаре – оранжевое конфетти заменяет снег, уличный фонарь превращается в софит; «Апельсины» - праздничная оранжевая, даже золотая, огневая гора, внезапно обретающая свободу в дорожной аварии, переваливающаяся за борт грузовика и привольно ложащаяся на снег (удивительно, насколько отчетливо, хотя и случайно характер полотна – мрачная, заснеженная дорога с голыми деревьями, кузов машины и тема апельсинов – отсылают нас вновь к блокадной теме – ведь именно мандарины и апельсины были доставлены в декабре 1941 года к Новому году для детей в блокадный Ленинград по дороге жизни караванами грузовиков). Сюжетные линии объединяет христианская идея спасения через страдание, и хотя вероятность спасения столь же призрачна, сколь неуместны карнавальные декорации на московских улицах, художник предпочитает отчаянию и унынию или пиру во время чумы строгий поиск призвания и следование ему, в отличие, к примеру, от уже упоминавшегося Владимира Титова, как будто присоединяющегося к шабашу сил зла, воспевающего его. Различия между эстетизацией ужаса в творчестве таких художников как Николай Копейкин и Виктор Тихомиров, и созерцательными художественными практиками Вячеслава Жданова так же велики, как между «Шатунами» Ю. Мамлеева и «Школой дураков» Саши Соколова – последний отказывает жестокости и насилию в метафизической просветленности и востребует иную, гуманистическую концепцию человеческой природы.

После «Оранжевой серии» Жданов как будто уходит с поверхности своей жизни в глубину, обращает обретенную способность к синхронии, спрессовыванию нюансов времени на прошедшее – жизнь в Ульяновске. В работах «Провинциальные будни», «Продавец цветов» и более позднем диптихе «Утренний туалет Миланы / Утренний туалет Василия Егорыча» трудно найти те знаки спасения, которыми отмечены все дни христианина, однако «оранжевая» тема скрывается, свертывается в случайные цветы, внезапно яркую, солнечную стену. Жданов проделывает работу сталкера или археолога: модель города – от фасадов до внутренностей иссеченная дефицитом культуры, покоробленная тяжелыми 90-ми, предстает перед нами трагедией беззащитного интеллигента, маргинала, сохраняющего связь с человеческим в себе в период упадка.

После работы над провинциальным и столичным материалом, реконструкций и сравнений в творчестве художника вновь появляется масштабная метафизическая серия - «Семь смертных грехов», будто бы обобщающая исследования повседневности «маленького человека» - мизансцена за мизансценой – Жданов терпеливо препарирует чудовищную обыденность и проецирует на холст свой отстраненный, прохладный, во многом обесцвеченный взгляд, сопряженный с исторической и рефлексивной мощью христианской парадигмы. Мертвую массивность фигуры в «Чревоугодии», очевидно ссылающуюся на опыты некрореалистов и скульптурные «грехи» Михаила Шемякина, жесткие складки на огромном черепе в «Жадности», возможно, пересекающиеся с монстрами Николая Целкова, было бы трудно отличить от общей атмосферы обреченности, наполняющей российскую живопись конца нулевых, если бы на каждом холсте явно или неявно не присутствовала фигура художника, открывающая вопрошание: «А что будет со мной?». Так в работах «Жадность», «Гнев. Неудачный брак», «Похоть. Измена в зимний день» - в центре не событие греха, а его жертва – человек в очках, оправа которых, как принято говорить, слишком тонка для провинции, очевидный признак слабости. Герой не уместен в данных на полотне обстоятельствах, однако он присутствует, он налицо и зрителю требуется решить мучительную задачу: «Что же будет?». Ситуация скрывает внутри себя школьный урок математики: санитарная машина едет из пункта «А» в пункт «Б», на дорогу ей требуется шесть часов, однако больной, который ее ждет, вряд ли протянет больше трех. Кто здесь лишний и что делать? – вот что требуется определить прилежному ученику после несложного расчета. Неопределенность, заложенная в видении художника, обостряет ситуацию выбора, указывает на то, что он еще не пройден и, следовательно, предстоит. Такой взгляд, с одной стороны, ликвидирует позу обреченности, которую умело принимают в гламурных московских и парижских студиях, не слишком печалясь о судьбе умирающей деревенской России, сгнивающих малых городах, с другой, однако, бросает в дрожь, открывая поле неизведанного, пространство грядущих испытаний.

Последние произведения Вячеслава Жданова «Футбол» и «Баскетбол», вводящие мотивы открытого противостояния, технически решены наиболее схематично и сдержанно – это констатации, которые сами по себе уже, словно «глас вопиющего в пустыни». Игровые поля опрокинуты вниз, зритель отодвинут, он словно бы наблюдает за расправой из кустов, метафизическое «дерево зла», ветвящееся от центра, только подчеркивает обыденность одежды нападающих, их типичные позы – тиражирование насилия, не столь очевидное сегодня, требующее постоянного напоминания. Именно интеллигентная, невнятная живописная манера Жданова делает в этом случае его свидетельства особенно ценными: в атрофии живописного материала как такового зритель должен увидеть собственную немочь, распад общества, культуры, и, может быть, предпринять нечто в собственной жизни. (Яков Гимельштейн)