Художественные аукционы - мерило таланта художника?

[iside]

Сообщение от Кирилл Сызранский

Для меня это одного уровня предприятия.

Кирилл Сызранский, разница все-таки есть между Ла Скала и Сотбис и я не могу согласиться, что это одного уровня предприятия. Сотбис это аукционный дом, основной целью которого является получение прибыли и так было с самого начала его основания по сегодняшний день. У Ла Скалы совсем другая история не коммерческая, а академическая даже музей имеется.

Сообщение от Кирилл Сызранский

ОК, возможно ли силами промоутера организовать выставку Васи Пупкина в ГТГ на Лаврушенском или в ГРМ?

Да, конечно, я могу дать пример: как назло вылетело из головы имя итальянского художника, у которого была выставка в Русском музее не так уж давно - он печатает на принтере( который у него дома стоит) свои картины ( в основном это натюрморты) и потом их раскрашивает и выдает за свое блестящее мастерство. В Италии про это все знают и в серьезных местах его не увидишь и про него не услышишь. А в России про него писали, что это новый Караваджо. Художник этот конечно не Вася Пупкин, какую-то известность все-таки имеет, но это больше такого плана как у Сафронова.

О вспомнила имя - Лучано Вентроне.

Потом еще была выставка группы итальянских художников недавно то ли в Третьяковке, то ли где-то еще - лень искать - тоже все имена какие-то совсем неизвестные

Так что промотёр - это важная фигура

[Victor_art]

Художественные аукционы - мерило таланта художника? Гледис Шмитт. "Рембрандт". Роман-биография.

Теперь, окончательно почувствовав, что он выздоравливает, художник был уже не в силах внимательно следить за торгами и заметил лишь немногое. Тесселсхаде Фисхер, вняв советам Флинка и фон Зандрарта, выложила сто флоринов за самое модное из полотен - тошнотворный натюрморт, изображавший кучу убитых животных: оленя, лебедя, тетерева и голубя, подвешенных на фоне античного алтаря, увенчанного бюстом императора и украшенного толстыми купидонами с такими сентиментальными лицами, что вся эта бойня казалась вдвойне отвратительной. Некий господин в касторовой шляпе с перьями дал шестьдесят флоринов за бессодержательный осенний пейзаж, предварительно удостоверившись, что поверхность картины достаточно заглажена. Молодая супружеская чета купила за пятьдесят флоринов портрет вялой девицы, которая телячьими глазами созерцала молодого человека, бренчавшего на плохо нарисованной лютне. Кто-то еще истратил восемьдесят флоринов на картину, изображавшую щегла в украшенной кистями клетке. Рембрандт совсем было решил уйти - надо же заплатить за мебель - и начал придумывать, что еще сказать молодым людям, кроме краткого «до свиданья!», как вдруг аукционер объявил, что сейчас с торгов будет пущено несколько рисунков, и художник, позволив себе расстегнуть пуговицу воротника, решил обречь себя на полчаса пребывания в духоте.

Читать дальше... 

- Говорят, - сказал Филипс Конинк, - что один из этих рисунков - работа Сегерса.
- Сегерса?
Внезапно Рембрандту почудилось, что сейчас он увидит не произведение покойного и обесславленного художника, а его самого, человека, чьи жена и дети подыхали с голоду; кто продавал их одежду и постельное белье, чтобы добыть денег на бесплодные и безумные опыты по созданию цветных гравюр; кого житейские неудачи и отвращение к себе довели до пьянства; кто в пьяном виде ринулся с балкона в черную пропасть покоя, раскроив себе череп о булыжную мостовую и разбрызгав по ней мозг, который столько лет кипел впустую и не находил себе выхода. - Ах да! - спохватился аукционер. - Вот еще один великолепно сохранившийся рисунок, работа Геркулеса Сегерса, чья скандальная жизнь, дамы и господа, сама по себе послужит вашим гостям нескончаемой темой разговоров в скучные вечера.
С этими словами он сделал шаг вперед и показал собравшимся продолговатый кусочек бумаги, чуть больше письма, который, несмотря на свои маленькие размеры, был ясно виден с задней скамьи и исторг из грузного неподвижного тела художника восклицание, прозвучавшее, как он надеялся, не громче вздоха. Рисунок изображал корабли, которые со свернутыми на мачтах парусами стоят у пристани, и, по существу, представлял собой лишь неистовое сплетение вертикалей и горизонталей, выполненных с суровой твердостью. И все-таки в нем было нечто большее: в этих немногих твердых линиях угадывались сплавленные в одно отчаянная смелость моряков и отчаянная смелость Геркулеса Сегерса. Впиваясь глазами в рисунок, Рембрандт почувствовал на своем жадном вспотевшем лице чей-то взгляд - недоброжелательный, острый взгляд фон Зандрарта. Немец гортанным голосом начал торги.
- Четыре флорина, - предложил он.
- Четыре флорина за Сегерса! - грустно прошептал Конинк. Он вытащил кошелек, вывернул его содержимое на ладонь и быстро пересчитал монеты.
- Одиннадцать, - громко объявил он, решив рискнуть всем, что у него было. - Даю одиннадцать.
- Двенадцать, - бросил фон Зандрарт и, обращаясь к Тесселсхаде Фисхер, пояснил, что набавлять цену и дальше может только идиот: на рисунке нет ничего, кроме линий, - сверху вниз, из стороны в сторону. Он из числа худших работ Сегерса, а Сегерс и в лучших своих вещах не слишком хорош.
Нет, такое оскорбление нельзя было перенести. Немец намекал на его собственный позор, его банкротство, его беспомощность; он давал понять, что в кармане у ван Рейна пусто. Отчетливо сознавая, как он сейчас выглядит - неуклюжий стареющий мужчина с лицом, красным от ярости и лоснящимся от пота, Рембрандт оперся на плечо юного Конинка и тяжело поднялся со скамьи.
- Двадцать пять флоринов, - сказал он. - Даже если бы рисунок не стоил этих денег, а он их, безусловно, стоит, я все равно дал бы такую цену, чтобы защитить честь художника.
- Двадцать пять флоринов? - переспросил аукционер.
- Да. Плачу наличными.
Рембрандт с такой силой опустил кошелек на скамью, что монеты, лежавшие в нем, громко звякнули. Итальянец посмотрел на него так, словно маэстро сошел с ума. Фон Зандрарт фыркнул и пожал плечами, Го-варт Флинк вспыхнул, Тесселсхаде Фисхер всплеснула пухлыми руками. Но что было до них Рембрандту, когда поднятое к нему костлявое лицо молодого Конинка и его большие глаза говорили то, что никогда не решились бы произнести сдержанные губы: «Я не забуду этого - и вас - до конца дней моих!»
- Кто больше? - спросил аукционер. - Не желаете ли набавить, господин фон Зандрарт?
- Я? - отозвался немец. - Нет, я не такой дурак.
- Отлично. Итак, дамы и господа, подлинный рисунок Геркулеса Сегерса за сумму в двадцать пять флоринов - весьма щедрое предложение, делающее честь как художнику, так и покупателю, - переходит в собственность прославленного мастера Рембрандта ван Рейна.
Слыша, как гулко бьется в груди сердце, Рембрандт, словно в тумане, кое-как добрался до места, где пылинки метались в косом луче солнца, опустошил свой кошелек и расплатился. Но еще до того как он выложил последний флорин, его торжествующее настроение уже развеялось: изумительно твердые линии Сегерса заслонились от него другими образами - он увидел скорбные глаза Хендрикье, приоткрывшийся рот Титуса, окна без занавесок, обшарпанные стулья и скудные ужины. К горлу его подступила тошнота, тем более расслабляющая, что художник не понимал, каким - телесным или духовным - недугом она вызвана. Ему пришлось присесть на переднюю скамью и сделать вид, что он пожирает глазами свое приобретение, хотя на самом деле он был занят в эту минуту лишь одним - старался втянуть побольше воздуха в грудь, в которой происходило что-то странное, словно ребра вдавились внутрь и, сжав ее, преградили доступ дыханию. Чем бы ни объяснялось это недомогание, через минуту оно прошло, но Рембрандт чувствовал, что у него едва достанет сил доплестись домой, и, когда оба молодых свидетеля его безрассудства, остановив художника у дверей, осведомились, не окажет ли он им честь выпить с ними кружку пива, он не нашел ни слов для согласия, ни разумных доводов для отказа и лишь покачал головой да глупо и слабо улыбнулся.