Русские художники в Югославии

[Allena]

МИР ЖИВОПИСИ

Серыми птицами дни улетают
Один за другим
Что же взамен они мне оставляют?
Сумрак и дым.

Дымным туманом одета столица
По вечерам
Плачь, заключенная в клетку синица,
Песня стара.

Струнка дрожащая, слово забытое,
Тайная страсть…
Как мне назвать, что томит, неизбытое,
И не пропасть…

Ольга К.


Спасали работа, творчество, судорожно зажатая кисть, резец, карандаш…

Справка

Первая художественная студия ведет свой отсчет с Галлиполи. Там в «армянской лачуге» работала «художественная студия 1-го Армейского корпуса», которая потом возродилась в Белграде в 1922 г. как «Студия русских художников» в стенах Русского офицерского собрания.
В 1928 г. эта группа организовала первую русскую художественную выставку, открывшуюся 3 мая в павильоне Офицерского собрания Югославянских армии и флота при помощи друга русских художников шефа кабинета военного министерства полковника С. Тодоровича. В ней участвовало 28 русских художников, скульпторов, архитекторов, выставивших около 300 работ.
Тогда же было решено основать «Общество русских художников в Югославии», начавшее отсчет своей деятельности с 12 июня 1928 г. В сентябре того же года в связи с конгрессом русских ученых, писателей и журналистов в Белграде была «устроена небольшая выставка» под названием «Югославия в изображении русских художников»[1]. Потом русские художники, скульпторы, мастера прикладного искусства организовали свою группу К.Р.У.Г. в составе: А. Быковский, А. Вербицкий, В. Жедринский, В. Загороднюк, Л. Ковалевская-Рыкк, В. Лукомский, В. Предаевич, И. Рыкк[2].
В апреле 1930 г. они открыли свою первую выставку, в марте 1931 г. устроили вторую[3].

Читать дальше... 

* * *

Белград вобрал в себя немногих художников-профессионалов, большинство предпочло Париж — столицу мирового искусства. Может быть это было и естественно, иначе главный город Королевства «лопнул» бы от переизбытка тех же живописцев, ссорящихся из-за клиентуры. И кого же можно назвать из «академиков» и любителей?
Вначале несколько имен и судеб.
Академик живописи Степан Федорович Колесников (11. 07. 1879, Андреанополь, Екатеринославская губ.—1955, Белград).Этот крестьянский сын получил первые уроки живописи у мастеров-иконописцев. Потом были годы учебы в художественной школе в Одессе у Г. Л. Ладыженского и К. К. Костанди (по др. данным: у А. А. Попова[4]), в Петербурге в императорской Академии художеств у И. Репина (1903—1909 гг.). Последовали первые награды на родине и за рубежом.
Были путешествия по Европе и Туркестану.
Стал членом парижского международного художественного общества «Леонардо да Винчи».
В 1912 г. С. Ф. Колесников организовал свою экспедицию в Азию, Туркестан и Монголию для художественных, этнографических и археологических целей. После двух лет работы вернулся в Петербург, привезя богатейший материал, и организовал две огромные по количеству выставленных полотен выставки в обеих столицах. Большинство картин распродано по музеям и частным коллекциям. Любители высокого искусства, не обладавшие достаточными средствами, могли довольствоваться репродукциями в расходившейся по всей России «Ниве».
В 1914 г.он стал академиком живописи.
На его картинах нашла свое отражение и Великая война.
С 1920 г. в Королевстве. И здесь Колесников быстро снискал известность, вошел в моду. В январе 1922 г. белградцы уже смогли посетить выставку картин Колесникова. Там экспонировались полотна под незатейливыми названиями как «Село Всехсвятское», «Базарный день на Волге», «Разлив», «Помидоры», «Тает снег». Выставлялись и портреты, например г-жи Юреневой. На обозрение публике были представлены и картины иного характера: «Тайная Вечеря», полотна с изображениями святых в полный рост для церкви в Летнаваце (арх. Андросов), в 80 км от Белграда. Особенно отмечалось прессой изображение Св. Николая Чудотворца. Ко времени открытия выставки он написал в Сербии около 100 картин и 20 уже успел продать во время ее работы[5]. Не могла не пользоваться популярностью у недавних жителей России и у строящих свою Великую Сербию белградцев трехчастная картина: на левой стороне Россия под большевиками, на правой — цветущее Королевство сербов, хорватов и словенцев, в центре — будущее воскресение славянства. В ноябре 1925 г. состоялась удостоенная посещения королевской четой очередная выставка Колесникова, разножанрового характера. Здесь и картины, сюжеты которых связаны с недавним боевым прошлым сербов, такие как полотно «За отечество на Каймак-Чалане», с их безыскусной жизнью и красотой природы — «На дороге Сараево — Мостар», «У Прилепа», «Осень около Лукова» (близ Заечара). Были представлены и среднеазиатские воспоминания: «Тигр в горах Тяншана», «Туркестанские сарты», «В Туркестане». Непременными были и картины посвященные ушедшей России: «Соперницы» — сцена из малороссийской жизни, «Водяная мельница», «Утром», «Рыбак», «Курская губерния», «В Виленской губернии», «У церковной ограды»[6].
За его полотна боролись все лучшие белградские дома. Цена на его картины подскочила еще выше, когда он расписал потолок — композиция «Богиня Талия на квадриге» — в обновленном Народном театре. Стал белградским Марком Шагалом, которому Париж оказал честь сделать то же самое[7].
Картины плодовитого художника украшали дворец короля, столичный отель «Палас», радовали пациентов Городской больницы, он был творцом художественных композиций в Экспортном банке. Будучи модным художником, имел обширную клиентуру, вкладывавшую деньги в «картинную недвижимость». На его полотнах были не только русские традиционные мотивы с церквами, но и сербские пейзажи, сербские святые, зарисовки балканской природы.
Многие его картины «разлетелись» по свету, что-то осталось и для Белграда нынешнего XXI в. И познакомиться с творчеством Колесникова сейчас очень просто, достаточно поднять глаза к потолку в Народном театре…
Елена Андреевна Билимович (28. 10. 1878, Воронеж—08. 07. 1974, Белград), человек счастливой и горькой судьбы. Она родилась в семье учителя математики реальной гимназии Андрея Киселева, автора знаменитого учебника по математике, и его супруги Марии Эдуардовны (в девичестве — Шульц). В 1890 г. девочка пошла в гимназию сразу во второй класс, закончив ее с золотой медалью. В 1897 г. уезжает в Санкт-Петербург и поступает на математическое отделение Бестужевских курсов. Потом она подхватила тиф и врачи запретили умственные занятия. С математикой было покончено. Тогда появилась новая страсть — живопись. Осенью 1898 г. была принята в императорскую Академию художеств. Завершила обучение в 1907 г. по классу Ильи Репина. В 1908 г. поехала в Париж на стажировку.
Веселая и свободно-любовная Лютеция стоила ей мужа (Николай Черный-Перевертанный), женившегося на некоей русской балерине, но дружба осталась.
После двух лет Е. А. Билимович вернулась в Россию. Продолжила рисовать в традиции «передвижников» и «мирискусников».
В годы германской войны прибыла в Одессу, встретила известного математика житомирца Антона Дмитриевича Бич-Билина Билимовича, с которым связала свою жизнь. В 1920 г. они с сыном покидают Одессу и приезжают в Сербию.
Чувство благодарности за гостеприимство и симпатии к братьям сербам отразилось в рисунке Киселевой. На фоне панорамы Белграда молодой смуглый сербский крестьянин с крючковатым носом в народной одежде сердечно протягивает руку русскому, к которому прильнула белокурая девочка с косичками.
4 сентября 1923 г. после развода с первым мужем, она венчалась и взяла второй фамилией фамилию мужа, став Киселевой-Билимович. А 25 сентября священник Петр Беловидов и дьякон Владислав Неклюдов крестили их сына.
Оставалось время и для любимой живописи, участия в выставках с картинами «Портрет госпожи Ковалевской», «Портрет поэтессы Журавской», «Портрет Петра Струве» и пр. Занималась и иконописью: упомяну «нестеровский лик» Иисуса Христа на фоне русского пейзажа.
И все же больше сведений о светской живописи. Так, я нашел отзыв из «Нового времени» о работах Елены Киселевой-Билимович, экспонированных в мае 1928 г. на выставке объединенных русских художников:
«Очаровательны ”Крестьянские девушки“ Киселевой. Русский Север смотрит с картины во всей свежести своего колорита. Сидят на скамье в ряд деревенские красавицы в красных юбках, и у каждой — свое лицо и движение. Что-то “малявинское”, но смягченные, умиротворенные и выписанные».
Казалось, жизнь только будет радовать. Сын женился. Можно было больше времени отдавать живописи, но вмешалась начавшаяся Вторая мировая война. Пришло время страданий. Сын Арсений и его жена в 1942 г. были уведены в Германию.
Вернувшись в 1944 г., Арсений тяжело заболел и ушел из жизни. Мать решила тогда проститься со своей радостью, бросив живопись. Последним рисунком был «Син на одору» («Сын на одре»), который до своей кончины держала у себя в комнате. Во время кремации был сожжен и этот последний рисунок.
Муж умер в 1970 г.
Сама, осудив себя на вечное молчание, находя утеху в саду с розами, ушла из жизни через несколько лет, завещав свои картины родному Воронежу[8].
Можно вспомнить и иконописцев, украшавших выстроенный в 1924 г. русский храм Св. Троицы (в новом храме была помещена чудотворная икона Курской Коренной Божией Матери). Первые иконы писал князь Михаил Сергеевич Путятин. Потом — много позже — будущий архиепископ Антоний (Андрей Георгиевич Бартошевич; 1910, Санкт-Петербург — 02. 10. 1993, Женева).
Для этого дворянского мальчика эмиграция началась с Германии (1924 г.), потом переезд в Королевство СХС. В 1931 г. окончил 1-ю Русско-сербскую гимназию. После трех лет учебы на техническом факультете Белградского университета перешел на богословский факультет, который закончил в 1939 г.
В 1941 г. принял монашеский постриг. С февраля 1942 г. был законоучителем в Русском им. великого князя Константина Константиновича кадетском корпусе в г. Белая Церковь. С сентября 1944 г. приписан сверх штата к церкви Св. Троицы в Белграде.
Написал ряд икон, в частности, для Иверской часовни «Сошествие во ад», апостола Иоанна Богослова.
В 1945 г. во время приезда в Белград церковной делегации из Москвы во главе с епископом Сергием (Лариным) был принят в общение с Московской Патриархией. (Как известно, Русская Православная Церковь За Границей, куда входили и приходы в Югославии, была вне канонического общения с Московской Патриархией.)[9]
Надеялся вернуться на Родину. Приходское начальство рекомендовало Патриарху Алексию I использовать его талант живописца для организации школы по подготовке отечественных изографов. Однако согласие «компетентных органов» было получено поздно.
В 1949 г. он выехал в Швейцарию. Затем служил на приходах во Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурге. Свое мастерство иконописца подтвердил, работая над иконостасом православной церкви в Зальцбурге. В 1957 г. хиротонисан во епископа. С 1965 г. — архиепископ Женевский и Западно-Европейский[10].
С храмом Св. Троицы связано и имя замечательного изографа Пимена Максимовича Софронова (9. 09. 1898. д. Тихотка Псковской губ. — 16. 05. 1973, Мелвилл, Лонг-Айленд, США). Его судьба примечательна и удивительна. Он был настолько талантливым учеником старообрядца Гавриила Ефимовича Фролова, что вскоре они стали вместе создавать иконы, расписывать и реставрировать церкви. Потом была самостоятельная работа, своя мастерская и ученики в Риге, куда П. М. Софронов был приглашен староверческим кружком «Ревнителей старины». Выезжал в Бельгию, Францию, Чехословакию, где преподавал, организовывал курсы древнерусской живописи, реставрировал иконы[11].
В 1934 г. он приехал в Югославию, где его имя, как впрочем и во многих странах мира, знают и уважают.
«Софронов, — как отмечал один из ценителей его творчества, — стал как бы посредником между религиозной живописью России, Сербии, Болгарии. Он как бы скрещивал многовековые традиции религиозного искусства этих народов, поставив себе целью возрождение византийских и старославянских традиций в новых временах»[12].
Им было написано и отреставрировано множество икон для русских, украинских, болгарских, сербских, греческих церквей. Для упоминавшегося Свято-Троицкого храма он создал несколько икон — Св. Георгия и Покрова Святой Богородицы, а также образ Аксайской Божией Матери, написанный к пятидесятилетию священства Владыки Екатеринославского Гермогена (Максимова)[13].
Его дальнейший путь был связан и с Ватиканом, откуда «последовало приглашение в Рим, где Софронов должен был написать 56 икон для пятиярусного иконостаса для часовни на Всемирной выставке в 1942 г. Однако из-за военных действий выставка не состоялась.
Потом, в 1947 г., он прибыл в США по туристской визе, не дававшей права на жительство. «Для этого потребовался особый закон, проведенный в его пользу в Палате представителей».
На американской земле Софронов расписывал храмы различных юрисдикций: Русской Православной Церкви За Границей, Православной Церкви в Америке, старообрядческие, католические. В частности им была расписана усыпальница архиепископа Иоанна (Максимовича). Пимен Софронов «заслуженно считается самым выдающимся русским и славянским иконописцем XX столетия, сохранившим технику и стиль древнерусского благостного письма, унаследованного от Византии»[14].
От профессионального изографа перейду к другой замечательной личности.
Борис Нилович Литвинов (18. 10. 1872, Кострома—до 09. 1951, СССР), генерал-майор, член-корреспондент императорской Академии художеств (с 1895 г.). По служебной надобности изучал Туркестан, собирал материалы по истории и географии этого региона. Участник германской войны. Награжден Георгиевским оружием и орденом Св. Георгия. Воевал в составе Добровольческой армии. В эмиграции обосновался в Белграде[15].
Писал иконы.
Искусствовед Елена Межинска, рассматривая творчество иконописцев-любителей, в том числе и Литвинова, отмечала, что в таких иконах «вопреки небольшой художественной ценности… ощущается сильнейшее религиозное чувство и эмоциональность[16].
Но об иконописце Литвинове мало что известно. Больше сохранилось свидетельств о его светской живописи.
Банально-затертое, но по-прежнему гениальное — «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать!» Опыты Литвинова были одобрены уже известным Константином Шумлевичем. Побывав на закрытой выставке 55 написанных гуашью картин, журналист отметил в «Новом времени», что «картины написаны с тончайшей отделкой деталей и напоминают миниатюры». Глядя на них, можно было увидеть, а кому-то и вспомнить Русский Восток — Туркестан и Бухару, где «синее южное небо, восточные храмы и минареты с их нежной ажурной архитектурой». Удостоились похвалы «Купола великого Тамерлана (XIV—XV вв.), «Маки в цвету» (Бухара), «У берегов Каспийского моря» (Краснозаводской залив), «Развалины гор. Мерва», «Утро на афганской границе», «Рассвет в Каракумах»[17]. Не был забыт Литвиновым и Русский Север — «Сбитеньщик», «Серенький денек», «Деревушка», «Березовые дороги Аракчеева», «Утро в Вологде» и др.[18]
Успех, казалось, сопутствовал художнику-генералу. После двух выставок за океаном, в Бостоне, Литвинов устроил закрытую выставку в Белграде в Сербском офицерском доме. Картины — Туркестан, Дубровник[19].
Но, видимо, живопись все же не давала достаточно средств. Здесь свою роль играла и конкуренция и мода. Среднеазиатские сюжеты, вероятно, не пользовались успехом у сербов, которым они были чужды, а картинами с «серенькой Русью» был заполнен рынок.
Поэтому 5 июля 1930 г. в «Новом времени» появилось объявление об открытии новых курсов живописи генерала Б. Н. Литвинова (ул. Хаджи-Проданова, 11). Реклама сообщала: «Групповые сеансы живописи — масло, акварель и гуашь. Группы не более 4—5 человек. Для русских льготы»[20].
Не знаю, сумел ли он найти учеников в годы мирового кризиса? Сведения о нем обрываются. Известно, что в 1945 г. семидесятидвухлетний «белогвардеец» Литвинов был выдан СССР, где погиб в лагере[21].
Все это грустно, многие от Родины ждали другого. Обозреватель «Нового времени», освещая Большую выставку русских художников в эмиграции, устроенную в марте 1930 г., писал:
«Такое особое, щемящее светлой грустью настроение охватило на этой выставке. Сплетение тоски и радости, гордости и печали.
Не мы в России, нет, а это Она, Сама пришла к нам измученным в гости.
И кричит с Малявинских полотен ярким задором здоровенная русская баба:
— Не бойсь, не пропала! Поди-ка, свали эдакую!
И кружится в вихряном хороводе.
— Эй, сгинет нечистая сила! Будет опять на нашей улице праздник!
Страшной сказкой пугает Билибин, но утишают страх спокойные лики Бориса и Глеба.
— Мало ли знала невзгод и древняя Русь.
И показывает Бенуа стройную колонну Александровскую, гордо, уверенно к самому небу вздымающуюся. И водит по Петербургу, сказочно-прекрасной столице выросшей на болоте по приказу гиганта Царя.
Россия приехала к нам с полотнами всех наших художников.
На ее просторе развивались их таланты, буйные ветры создали темперамент, цветущие луга и сады, пламень зорь дали краски из палитры, шелест лесов, песни и сказки родного народа вспоили образами душу.
Кто говорит, что Великодержавная Россия была царским застенком, придите и посмотрите.
Творчество гибнет в оковах, и потому — нет художников в красной России.
Родными сестрами рядом стоят хозяйка и гостьи.
Воздушны, как песнь мандолины, акварели Великой Княгини Ольги Александровны — недопитая чашка чая на покрытом скатертью столе, просфорка на тарелочке. Белая пасха и кулич — все нам же родное и все такое живое, настоящее.
Стучат красные молотки, вдребезги расколачивают, убита красота. Она воскреснет и снова осветит Россию — славная плеяда творцов русского искусства воскресит ее дыханием своего таланта, за ними идет новая смена, загоревшаяся от их священного огня. И это будет скоро. И в ожидании сидит, словно живой, русский офицер с печальными глазами на полотне портретистки Барановской. Раздастся звук трубы, — он встанет и пойдет»[22].
Добавлю, что тогда Белград уже задолго до открытия выставки ожидал увидеть картины «поэта современного города» Добужинского, Коровиных — отца и сына, Альберта Бенуа, Александра Бенуа, Белобородова, Шильтяна, коричневую гамму 42 картин Шухаева, Богданова-Бельского, Виноградова из Риги, Терешкович, Гончаровой, Григорьева, Лаховского, А. Яковлева, Ланчевскую, Сутина, Чехонина, Лапшина, Стеллецкого, «наивного» Ларионова, Миллиотти, Р. Нилуса, Шмарова, Серебрякову, Сомова, Чехо-Потоцкую, Черкесова, академика Вещилова, Альб. Ал. Бенуа, Малявина (не удержусь, простите!) с «Бабами», Ланского, Билибина, Сологуба, скульптуру Аронсона, Анненкова, Беклемишева, Андрусова, Гюрджана, китайские лаки Судьбинина[23].
И 9 мая 1930 г. он увидел цвет русского искусства. На «Большой выставке русского искусства», устроенной Русским художественным обществом в Белграде при мощной поддержке Русского Культурного Комитета, финансируемого властями, было представлено в выставочном зале Общества друзей искусства Цветы Зузорич свыше 400 экспонатов. Наряду с Репиным, Бенуа, Билибиным, Гончаровой, Коровиным, Сомовым, в выставке приняли участие и русские белградцы: Колесников, Верховский, Елена Билимович и др.[24] В течение месяца ее посетило более 12 тыс. человек, что было рекордным для художественного Белграда[25].
Были организованы публичные лекции о русском искусстве — профессора Бранко Поповича в помещении выставки, а также прибывшего из Парижа известного художника Александра Бенуа — в большом зале Белградского университета, собравшей «весь Белград»[26].
«Новое время» также отвело место для коротких отзывов о художниках: Шухаев — «художник талантливый, но талант его какой-то тяжеловесный. Не потому, конечно, тяжеловесный, что выставленные им ”Нагая женщина“ и нагая баба в “Гадании” обе вместе весят сто пудов, а потому что тяжеловесны его письмо и краски (полностью согласен. Коричневая гамма утяжеляет. — В. К.)», автор портрета Мейерхольда Григорьев, выставивший восемь работ, удостоился замечания, что его работа «карикатура в изломанности линий», Гончарова — «все работы носят мертвенный оттенок и поэтому очень скучны»[27].
Были и лестные слова, например, для великой княгини Ольги Александровны с ее акварелями[28], для рисунков, например «1001 ночь», и для «своей» Андрич-Самоновой[29].
Замечу, что выставка — это и своеобразная реклама, возможность заработать авторам. Поэтому, тот же Малявин, приехавший в Белград, после выставки получил ряд заказов: писал королеву Марию, семью академика Белича и др.[30]
Мимоходом добавлю, что в Народном музее Белграда хранятся 33 творения «мирискусников»: Александр Бенуа, Сергей Виноградов, Борис Григорьев, Мстислав Добужинский, Александр Яковлев, Василий Кандинский, Константин Коровин, Филипп Малявин, Николай Рерих, Илья Репин, Зинаида Серебрякова, Василий Шухаев[31].
Картины многих русских мастеров хранятся в Военном музее, расположенном на Калемегдане. Еще в далекие 1938—1939 гг. музей приобрел полотна Валентины Васильевой и Алексея Васильева, Всеволода Гулевича, Павла Кравченко, Афанасия Шелоумова.
Начну по алфавиту. Алексей Алексеевич Васильев (1901, Ржев—1991, Белград). В Хабаровске кончил кадетский корпус, участвовал в Гражданской войне, потом короткое время учился в Морской академии во Владивостоке. В Королевство прибыл в 1920 г. Из Дубровника приехал в «обетованный» для многих Белград. Потом было новое увлечение, переросшее в профессию художника, архитектора. Последовала учеба в художественной школе, на архитектурном отделении технического факультета Белградского университета (1932 г.). Уже в 1922 г. был участником первой выставки русских художников. Сотрудничал с архитектором Григорием Самойловым[32].
С 1936 по 1941 г. А. А. Васильев работал в Военном музее: был и архитектором и художником и мастером художественной фотографии. Занимался копированием сербских униформ и знамен, в их числе и знамени генерала Михаила Григорьевича Черняева. Автор нескольких акварелей с изображениями сербских солдат и офицеров. С 1941 г. работал в музее Белграда. Участник многих выставок. В коллекции музея хранятся 22 его работы[33].
Были куплены музеем и шесть картин его жены Валентины Васильевой (Одесса, 1904 — Белград, 1990). Она приехала в Белград примерно в 1920 г., училась в художественной школе у профессора Льубы Йовановича. Выставлялась. Ее картины были связаны в основном с сербской историей и ее героями. До нашего времени сохранился лишь талантливо написанный портрет черногорского князя Данилы, в костюме которого причудливо сочетались элементы Европы и Азии. Остальные — «сожрала» война[34].
Гораздо благосклоннее судьба отнеслась к творениям выпускника Крымского кадетского корпуса Всеволода Гулевича — 60 акварелей, на которых изображены сербские воины VI—XX вв. в соответствующей каждому времени одежде и вооружении, для чего были использованы сведения Константина VIII Порфирогенета, фрески древних сербских монастырей, даже Русская военная энциклопедия, изданная в Санкт-Петербурге в 1867 г.[35]
Некоторые впечатляют своей красочностью, экспрессией, настроением схватки, другие парадностью.
Из портретов работы Гулевича до нас дошли только четыре портрета 1939—1940 гг.: Вождь Карагеоргий, Милош Обренович, король Петр I, король Александр I Карагеоргиевич[36].
Особенно меня впечатляет портрет короля Петра из 1912 г. В серой шинели на фоне заснеженных гор он стоит, заложив правую руку за ее борт, погруженный в мысли.
С 1935 до 1940 г. в музее находились картины кисти Павла Кравченко и Сергея Обрезкова, но, к сожалению, они не дошли до нас. В основном это были портреты сербских правителей, среди них было и полотно с изображением Николая II[37].
В Военном музее есть и акварель «Казак» с обязательными газырями и папахой известного в эмиграции художника Афанасия Шелоумова[38].
Безусловный интерес вызывает хранящаяся в музее коллекция — Альбом русской конницы из 1939 г.: 152 рисунка выполнены цветными карандашами. Их автор царский офицер — Керим Бег Ратай, художник-любитель[39].
Мне удалось увидеть некоторые: они впечатляют профессионализмом, тщательностью отделки деталей. Другие я теперь могу смотреть постоянно в подаренном мне альбоме хранителем музея Любицей Дабич. Некоторые репродукции у меня вызывают удивление стилем изображения: так, смотря на казака, чувствуешь вольницу, удаль, восточную кровь всадника.
Есть и другие богатства в музее, связанные с русским именем, с русским войском. Их надо видеть, а не описывать. Туда надо ходить.
Во многом только благодаря выставкам, информации о них в прессе можно узнать о творчестве русских художников, рассеянных по городам Королевства. Разумеется, больше всего их было в Белграде. Следовательно, больше и выставок. Наиболее распространенной формой продажи были выставки-базары, на которых продавались различные поделки русских, выставлялись там и картины, иконы.
На весенней выставке-базаре в мае 1922 г. посетители могли увидеть иконы Т. М. Челноковой: Феодоровской Божией Матери, Черниговской Божией Матери, Св. Николая Чудотворца, Св. Пантелеймона, Св. Серафима Саровского[40].
На постоянной выставке-базаре в сентябре 1922 г. при представительстве В. С. С. (ул. Неманьина, 26) можно было полюбоваться вышитой картиной Гофман-Степановой — «Прогулка на лодке»[41].
Каждый зарабатывал, как мог. Здесь можно назвать Д.П. Мордвинова. В 1922 г. он закончил любопытную картину: «Внутри лаврового венка овальной формы, украшенного сверху королевской короной, а по бокам сербскими гербами, написана тушью мелким, но четким почерком вся родословная династии Карагеоргиевичей, причем в некоторых местах родословной нажим пера сделан несколько сильнее. В результате этих нажимов получается портрет-бюст в натуральную величину Е. В. Короля Александра». Находчивый художник просил Министерство Двора о разрешении на размножение портрета[42].
Но мне неизвестно, получил ли он требуемое. Одно несомненно — неординарность живописца. К сожалению, о его дальнейшей судьбе у меня нет сведений.
Зарабатывал на портретах местных общественных и государственных деятелей и Георгий Игнатьевич Гринкевич-Судник, известный тем, что в 1914 г. руководил художественными работами и сам расписывал в Санкт-Петербурге Сергиевский всея Артиллерии собор[43].
Устраивались и передвижные выставки, как это делали в 1923 г. М. Косенко и В. Образков (Битоли, Прилеп, Ниш, Скопье, Белград). Самые дорогие — 5 тыс. динаров, самые дешевые — 50 динаров, т. е. один доллар. Белградцы могли увидеть и иллюстрации Косенко к «Сказке о царе Салтане» (14 рисунков), изображения македонца и македонки, которых как бы не было в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Публика могла посмеяться, глядя на его карикатуры на советскую «режь публику» — Троцкого, Ленина, Чичерина, Коллонтай и др. Его товарищ С. Образков сделал ставку на портреты государственных деятелей — короля и королевы, Николы Пашича, рассчитывая на их покупку представителями власти для украшения приемных и прочих официальных помещений. Был представлен и популярный сюжет «Кралевич Марко перед султаном». Под Васнецова была сработана картина «Матерь Божия». Любители обнаженной натуры, «европейцы», могли с интересом рассматривать «Интересный роман» и «Доброе утро»[44].
Богат на выставки был 1924 год.
На Пасхальной неделе открылась выставка братьев Пастуховых Виктора и Бориса.
Первый представил публике 16 картин, в основном натюрморты, которые ему удавались лучше, например «Цветы» [45].
Второй — 72 картины, среди которых портреты Васы Лазаревича, своей жены, Лидии Шуневич. Отмечались отлично исполненные натюрморты, например композиция с двумя глиняными кружками и тарелкой с яйцом. Менее удачными, по мнению газетного обозревателя, были пейзажи (озеро Блед и др.). Выставлялись и ню, такие как Кармен — Садовен. (Я уж не знаю, как отнеслась к этой картине русская оперная певица Елена Садовен, обладательница меццо-сопрано. — В. К.)[46]. Добавлю, что в феврале 1928 г. у него состоялась в здании Академии наук выставка — живописный «отчет» о результатах поездки по Италии и Венеции. Там можно было полюбоваться картинами «S. Marko», «Старинный фасад», «Канал S. Apostoli», который, по словам Константина Шумлевича, можно назвать «сиреневым каналом» с прекрасно выписанной водой, солнечный канал «S. Giovanni e Paolo», знаменитая «Палата дожей». В его картинах «ослепительный блеск солнца, поражающая глаз синева неба, яркие отражения — от бледно-оранжевого до малинового — солнечных бликов на стенах домов, сторожащих венецианские каналы». Там же были представлены и заказные портреты «Г-жа Ружа Николаевич», «Г-жа Ана Новакович», «Г-жа Цана Тадич»[47], на вырученные деньги от которых он, вероятно, и осуществил поездку.
Но что я все о реалистах, импрессионистах, пейзажистах и пр. и пр. — были в среде русских художников и свои авангардисты. Я знаю Эль-Лисицкого и других поклонников геометрических кривых, но к стыду моему я не знал белградца Михаила Петрова. Почти забыто сейчас в России его имя, тесно связанное с революционным взглядом на живопись. В 1924 г. его творчество в композициях было представлено на Первой выставке авангардного искусства в Белграде. Имя Петрова, ставшего позднее одним из основателей Академии прикладного искусства в Белграде, неотделимо от скандального авангардистского журнала «Зенит» (в нем прокламировались идеи Л. Мицича о «балканизации Европы, балканской цивилизации, балканской культуре, культурной эмансипации от Европы»), в котором редакция знакомила своих поклонников с работами Петрова, выполненными в стиле антиискусства, связанными с баухаусовским фунционализмом, с мощью машинной цивилизации, с посткубистическим разложением формы, с футуристическим динамизмом формы в портрете[48].
Возвращаясь к погодному принципу и к реалистам-романтикам, скажу, что в июле 1024 г. в зале Экспорт-банка, где была постоянная выставка из коллекции картин покровителя и собирателя русских картин Данилы Поповича, были выставлены 10 миниатюр М. В. Виноградова: «Прибой», «Закат», «Новороссийск», «Эльбрус», «Ночь». «Волга», «Морской вид», миниатюры с крымскими видами. Сербские мотивы прекрасно были представлены в работе «Замок на Ибре»[49].
В августе 1924 г. на Второй выставке русских художников были замечены работы молодых художников Николая Исаева, находившегося под влиянием петербуржцев Шухаева и Яковлева, и Анания Вербицкого. Юрий Ракитин, ценивший живопись, разбиравшийся в ней, писал в «Новом времени»:
«Несмотря на сильную склонность (Яковлева. — В. К.) к станковой живописи... виден и декоративный талант. Его небольшая вещь ”Голод“ хороша по композиции. Хороши и красочны эскизы Боснии. Несомненно он весь в духе петербургского “Мира искусств”, тогда как сочный Ананий Вербицкий тяготеет к ”Московскому союзу“. Его эскизы к “Хованщине”, несколько портретов и рисунок занавеса на окне, и главным образом копии старинных фресок — все эти вещи говорят о таланте молодого художника»[50].
Там же белградцы могли полюбоваться на скульптурную группу «Атака казаков» работы проживавшего в Вршце академика П. А. Самонова[51], автора известных памятников в Москве и Петергофе.
Попробую напомнить хотя бы об одном, самом знаменитом. Я говорю о памятнике «белому генералу» Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, герою освобождения балканской Болгарии. Он был воздвигнут в 1912 г. на Тверской площади, получившей название Скобелевской. Скульптурный ансамбль включал конную статую генерала, мчащегося в бой с высоко поднятой саблей. В 1918 г. памятник был снесен большевиками. Площадь стала называться Советской, на которой был установлен новый монумент — обелиск Свободе, а в 1954 г. там появился уже всем знакомый памятник Юрию Долгорукому.
Летом 1925 г. в отеле «Париж» популяризирующий русскую живопись Попович открыл выставку картин русских и сербских художников. Там был А.И. Шелоумов с картинами: «Казаки» (шоссе, казаки идут в поход), «Трагедия России — начало гражданской войны» (русские убивают русских). Почти неизвестная сейчас Варун-Секрет выставила «Солнечный сад», «Окрестности Дубровника», М. Виноградов «Вход в Дарданеллы» — мрачная ночная марина, А. Анатольевич — «Мотив из Бачки». Были там и В. Зелинский, и А.П. Сосновский[52], приехавший в Белград из Цетинья, где учил детей в школе рисованию[53].
Осенью последовала устроенная неутомимым Поповичем выставка в отеле «Клеридж», где можно было увидеть марины Виноградова, пейзажи Зелинского, батальные сцены Шелоумова, эскизы Литвинова, в том числе его «Волгу», полотна Варун-Секрет — «Последние лучи солнца», «Зима в агонии», «Заяц в поле», Сосновского «Залив в Дубровнике», Анатольевича «Дорога», картину «Окрестности Крыма» А. А. Долгова, генерал-лейтенанта артиллерии, ставшего профессиональным художником-пейзажистом[54].
1926 год был особенно щедр на выставки. Скажу о двух.
Алексей Петрович Плетнев, статский советник, сын П.П. Плетнева — друга Пушкина, которому был посвящен «Евгений Онегин», сделал подарок женщинам, выставив 25 небольших картин — виды Афона, куда особам женского пола входа нет[55].
Борис Пастухов в мае сумел устроить персональную выставку 114 полотен — пейзаж, натюрморт, портрет и притягивающее взоры nue. В прессе отмечались портреты короля Александра и певицы Лизаветы Ивановны Поповой в «Манон»[56], о которой пойдет речь в свое время.
В Королевстве было немало памятников прошлого, и большую роль в знакомстве столичных жителей со своим богатством сыграли опять-таки русские художники. С ними пробудился настоящий интерес к средневековому искусству, особенно к фрескам. Театральные художники Браиловские, повторю, у фигур с фресок заимствовали свои костюмы для инсценировки «Найденыша» Нушича, что было настоящей сенсацией[57].
А в феврале 1927 г. в здании университета открылась выставка 36 копий фресок средневековых сербских монастырей работы А. Вербицкого и В. Предаевича[58].
Может быть их было бы и больше выставлено, но… мешали любители чистоты, белившие, бывало, поверх грязных от времени фресок стены церквей нового Королевства.
Один из русских белградцев, повествуя о поездке по Македонии, входившей тогда в его состав, писал, что они хотели посмотреть фрески времен короля Милутина в храме близ села Нагоричаны, около Кумановской долины, но, приехав туда, увидели стены, сверкающие белизной, кроме одной. Сторож грустно объяснил им, что известки не хватило, «но ничего, к Рождеству и эту побелим. Везде будет чисто»[59].
Теперь немного о женщинах: их не только рисовали, но они и сами, как я говорил, умели держать кисть в своих беленьких ручках.
В том же году в клубе югославянских журналистов (Короля Милана, 43) состоялась выставка картин внучки известного баталиста академика Павла Осиповича Ковалевского Людмилы Рыкк-Ковалевской[60].
О ее картинах писали, что ей «наиболее удаются также мотивы предвечерних освещений без солнца и утренних лучей». Полотна «Джордано», «Утро на Саве», «В Эрцегнови»[61].
Две другие русские женщины Мария Ненадич и Альфреда Маркович устроили тогда же выставку своих картин в залах Основной школы на улице Короля Петра. Талантливая художница, жена королевского дипломата-русофила Милана Ненадича, благотворительница, одна из основательниц Русского дома для престарелых деятелей царской России Ненадич (урожд. графиня Нирод) Мария Адольфовна (?—10. 11. 1930, Белград) — это все о ней — выставила «прелестные картинки» с видами Авалы, Топчидера, Калемегдана, на ее полотнах высилась горная Словения с замковыми руинами, «млела» Адриатика, «рисовалась своими красотами» Далмация. Госпожа Альфреда представила несколько мужских и женских портретов. Вызывали восхищение ее копии с картин Франса Гальса[62]. Кстати, быть копиистом дело весьма трудное, надо быть равным по мастерству с художником, которого воспроизводишь.
Поздней осенью состоялась персональная выставка Сосновского и его жены в Офицерском доме под покровительством Ядранской стражи (общество сербских патриотов, пропагандирующих морское будущее страны). На картинах морского офицера в изгнании как всегда было много моря. Правда, суша была добавлена к морю в картине «Олеандры». Отлично смотрелась картина сербского военного флота у Которской бухты под горной сенью Ловчена[63]. Жена у него создавала необычные картины из цветных лоскутков[64].
Замечу, что лоскутки в русском Белграде шли не только на картины, из них сшивались самые разнообразные, я бы сказал, стильные вещи, украшавшие быт.
В 1928 г. популяризировавшее русское искусство белградское «Новое время» обращало внимание читателей и на талант иконописца Григория Михайловича Семенова, проживавшего в Панчеве, близ Белграда. «В иконах Семенова, — могли читать русские белградцы, — блещущих чистотою письма и нежностью красок — и Васнецов и Нестеров, и древняя манера Костромских и Владимирских монастырей, умело соединенные вместе. Своеобразное выделение контуров, достигаемое при помощи выжигания и прекрасные византийские орнаментировки дополняют общую красоту его работ». Работа Семенова — большое распятие с фигурами Богоматери и Марии Магдалины — установлено в правом углу Белградской церкви»[65].
Для церкви творили многие художники. Только одно имя.
Иван Петрович Дикий (Дикой) (08. 02. 1896, С.-Петербург— 18. 07. 1990, США, Санкт-Петербург, США) — выпускник Харьковского художественного училища, автор стенописи в апсиде Богородичной церкви в Белграде, расписывал часовню и дворец короля Александра Карагеоргиевича на Дединье (Белград), создавал иконы и фрески для нескольких сельских церквей вблизи столицы Королевства. Он был одним из тех русских мастеров, которые украшали храм-мавзолей Карагеоргиевичей на Опленце — о нем один из русских иерархов Московской Патриархии вспоминал: «Снаружи ... изумителен: весь выложен белым мрамором, двери массивные с барельефами. Внутри — трудно удержаться от восторга: пол выложен каким-то красивым мрамором, светящимся, как стекло. Все стены храма сверху донизу покрыты мозаичными картинами и иконами... Этот храм в своем роде — музей религиозной живописи. Идея храма принадлежит русскому эмигранту; художниками, архитекторами этого храма были исключительно русские эмигранты. Освещение в этом храме замечательное. Вместо стекол вставлен тончайший мрамор разных цветов, который бросает свет и окрашивает все находящееся в храме какими-то особенными цветовыми лучами»[66].
В мае 1928 г. в павильоне сербского Дома офицеров открылась, повторю, Первая русская художественная выставка, о которой красочно писали в «Новом времени»:
«Многообещающая графика г-жи Андрич-Самоновой — иллюстрации к Оскару Уайльду — с фантазией и своеобразной манерой рисунка. Рисовальщика с будущим»; «Декоративная живопись также представлена сильными эскизами — г. Фромана (”Садко“, “Снегурочка”, ”Борис Годунов“), г. Вербицким — умеренного “кубиста”, удивляющего богатством плоскостей и умеющим уравновешивать их нагромождения»; «Бросаются в глаза пейзажи Ковалевской, нежные по тонам и богатые по перспективе, архитектурные пейзажи г. Рика, дающего сильные композиции городских массивов, пейзажи плодовитого г. Кучинского. Красочно сильно выписана ”Хорватка“ г-жи Варун-Секрет. Что касается прикладного искусства, то в нем русским нет равных. По вкусу, по оригинальности и изысканности. Смотришь на работы ателье г-жи Александрович — на горы затейливо расписанных и расшитых подушек, — как умело-изящно подобраны ткани, какая причудливость складок, фестонов, сколько подлинной красоты в этой кокетливо изукрашенной пестряди»[67].
На этой выставке можно было увидеть и картины Николая Дмитриевича Кузнецова. Он родился в середине позапрошлого столетия на юге России в старой и богатой дворянской семье. До 35 лет хозяйничал в своем имении, вывел новую породу «кузнецовских» свиней, славившихся на всю Новороссию. Приехав по делам в Одессу, посетил передвижную художественную выставку и «заболел» живописью.
«Талант Кузнецова, — писал Н. Брешко-Брешковский, — оказался таким же пышным, как и жирный густой чернозем, вскормивший, взлелеявший этого богатыря, гнувшего подковы и сворачивавшего кочергу в крендель».
Дебютировал пейзажами, «расцвеченными фигурами людей и животных». Написал около 50 портретов своей дочери, знаменитой певицы М.Н. Кузнецовой.
В эмиграции он обосновался в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Некоторые из его картин были приобретены королем Александром. Долгое время жил в Дубровнике, куда был приглашен Джурджиной Пашич для написания ряда фамильных портретов[68].
Если есть высокое искусство, рассчитанное на элиту, то обязательно должно быть и низкое — для масс или, грубо говоря, толпы. Само искусство при этом остается таковым, не меняясь в своей сути. И здесь русская талантливая молодежь также внесла свой вклад, выступив зачинателями стрипа (комикса) в столичной прессе. Любители этого нового жанра могли регулярно наслаждаться не только авантюрными историями в технике графики, но и смеяться над точно схваченными чертами городской жизни при передаче житейских ситуаций.
Наиболее известными мастерами в этой сфере, требующей максимума экспрессионизма при минимуме средств, были художники Георгий Лобачев, Сергей Соловьев, Константин Кузнецов, Николай Навоев, Иван Шеншин, Алексей Ранхнер, Владимир Жедринский, положившие начало сербскому и русскому стрипу.
В их творчестве была широко представлена и русская тема.
Так, через отточенную графику рисунка Кузнецов знакомил с «Хаджи Муратом», «Пиковой дамой», «Ночью перед Рождеством», Жедринский — с «Русланом и Людмилой».
Эта своеобразная адаптация многих шедевров русской и мировой литературы, вероятно, служила для многих импульсом к оригинальному прочтению классических произведений.
Ведущим был Джордже Лобачев — художник исключительного стиля по своей талантливой простоте, творческой интуиции. Его стиль отличала доброта, ясность, свежесть. Он понимал стрип как совершенно новую художественную дисциплину, новый тип коммуникации, интегральное искусство[69].
Авторы «стрипов» группировались вокруг журнала «Микки Маус», который, благодаря им, стал ведущим в сфере издания «романов в стрипе». Первый номер этого журнала вышел из печати в 1936 г. Инициатором его издания стал русский эмигрант Александр Ивкович, женившийся на сербке и взявший ее фамилию. Он был владельцем издательства и фотоцинкографии «Русь». В 1937 г. он вместе с Л. Люстигом учредил фирму «Юниверсал пресс», которая стала выпускать «стрип-романы».
А Константин Кузнецов был тем художником, на котором, можно сказать, держался журнал. С 1937 по 1941 г. он нарисовал 25 стрипов. Именно он стал «главным оружием» в конкурентной борьбе. Кроме русской классики он рисовал стрипы «Графиня Марго», «Барон вампир», «Три жизни». Помимо «Микки Мауса» Кузнецов печатался в журналах «Забавник», «Тарзан», «Политикин забавник». Он занимался и карикатурой. Не был чужд рекламе (работал рекламным художником в магазине одежды «Матич»). Известен как иллюстратор: книги «1001 ночь», «Маленький лорд Фаунтлерой».
Накануне войны, за два дня до немецкой бомбардировки Белграда вышел последний номер «Микки Мауса». Символично, что в этом номере было окончание стрипа под названием «Печать смерти»!
В новые времена Кузнецов рисует плакаты, работая шефом ателье Пропагандного отделения «Юговосток» немецкого командования в Сербии. В его карикатурах Черчилль, Сталин, Рузвельт, причем первые два с красными носами. Британская империя у него — традиционный дряхлый лев, Америка представлена черным бешеным быком, штурмующим карту мира, СССР — белым медведем с огромной лапой на политической карте. Нередко темой для карикатур служили отношения между союзниками с обычным заключением: Лондон, ведущий грязную игру, обманут нечестной политикой Вашингтона и Москвы, так как «хотя у них различные звезды, но цель одна» — добиться большего в переделе мира, а позади всех них стоит еврей, фигура которого должна подтверждать нацистскую теорию антисемитизма и оправдывать расовую борьбу в мире.
В историческом архиве Белграда и сейчас хранятся полсотни плакатов Кузнецова военных лет[70].
Война войной, но жизнь шла… Регулярно устраивались художественные выставки.
В 1942 г. на выставке запомнилась «стена Степана Федоровича Колесникова, осветившая мягким и в то же время звонко-жизнерадостным колоритом его полотен весь выставочный зал, посреди которого в такой гармонии сочетались скульптуры Загороднюка»[71].
В июне следующего года примерно с тем же составом открылась выставка русских художников в залах художественного павильона на Калемегдане. Участники: Сосновский Арсений, Вербицкий Ананий — художник-сценограф, Васильев Алексей, Гребенщиков Олег, Золотарев Анатолий, Загороднюк Владимир, Ковалевская-Рыкк Людмила, Колба-Селецкая Ольга, Кучинский Сергей, Резников Василий, Бояджиева Галина, Папков Андрей, Стоянович-Сахарова, Тарасов, Шелоумов Афанасий, Шевцов Виктор, Шаповалов Борис, Хрисогонов Михаил. Свыше двухсот экспонатов[72].
15 декабря 1943 г. русские художники устраивали в Русском доме вечер, сбор от которого шел на зимнюю помощь. нуждающимся русским людям, а таких было немало, замерзающих и голодающих. Свои картины на аукцион выставляли: Бояджиев, Вербицкий, Загороднюк, Золотарев, Ковалевская, Колесников, Колб-Селецкая, Кучинский, Рыкк, Сосновский, Хризогонов, Шрамченко. Было благородство, была и дикость: когда на помощь бедным людям «человек свободной профессии с крупным заработком дал 4 динара и просил оставить его в покое»[73].
Кончилась война, и вновь для многих художников начался «бег». Алексей Арсеньев в своем замечательном именном регистре русских эмигрантов в Югославии приводит ряд имен: Иван Рыкк убыл в Аргентину, Владимир Загороднюк — в Австралию, Михаил Хрисогонов — в Венесуэлу, Афанасий Шелоумов — в Западную Германию, Арсений Сосновский — в Швецию, Владимир Предаевич — в Чили, Андрей Папков — в Аргентину, Пастухов Борис — в Великобританию…
Конечно, были и те, кто остался. Среди них Елена Киселева-Билимович, Алексей Васильев, Ананий Вербицкий, Алексей Ганзен, Степан Колесников, Сергей Кучинский, Александр Лажечников, Николай Навоев…
Кто-то был арестован и вывезен в лагеря, как Борис Литвинов, погибший в Гулаге.
А были ли ученики у русских художников? Безусловно следует ответить утвердительно. Одним из учеников Михаила Петрова в Белградской Академии художеств был Младен Србинович, с 1988 г. член Сербской Академии наук и искусств, с 1997 — Македонской Академии наук и искусств. В декабре 2005 г., будучи в Белграде, я посетил его выставку картин в зале Академии на Кнез Михайловой улице. Впечатляет фантасмагория красок. Упрощенность линий органически сочетается у него с философией представлений.
Нельзя сказать, что русские мастера с их письмом, характерным для отечественной живописи конца XIX в., и слегка тронутым модернизмом, оказали большое влияние на сербскую художественную среду, где тогда доминировала «парижская школа». Но необходимо отметить, что именно реалистичность, обращение в сюжетах к историческому прошлому, его традициям и героям, было органичным для того общества, которое строило, пыталось создавать свою жизнь, не на обломках прошлого, а на его фундаменте.



________________________________________
[1] Русский Дом... С. 24—25.

[2] Новое время. 1930. 6. V. № 2707. С. 2.

[3] Русский Дом… С. 27.

[4] Незабытые могилы. М., 2001. Т. 3. С. 383.

[5] Новое время. 1922. 3. I. № 210. С. 3.

[6] Там же. 1925. 26. XI. № 1375. С. 3.

[7] Турлаков С. Указ. соч. С. 43.

[8] Новое время. 1928. 16. V. № 2110. С. 3; Межинска J. Jелена Андреjевна Кисељов Билимович // Руси без Русиjе... С. 141—148; она же. Дела руских уметника у београдским културним збиркама // Руска емиграциjа... С. 89—90.

[9] См. подробно: Косик В. И. Русская Церковь в Югославии (20 — 40 гг. XX века). М., 2000.

[10] См. подробно: Там же. С. 65, 164—165, 226; Колунџић Д. Црквено сликарство од 1920 до 1970 године //Споменица о 50-годишњици васпостављања српске Патриаршиjе. Београд, 1971. С. 388.

[11] Несговоров А. Художники // Русский американец. 1997. № 21. С. 144.

[12] Завалишин Вяч. Лучший иконописец нашего времени (К пятилетию со дня кончины Пимена Софронова) // Русское возрождение. Нью-Йорк—Москва—Париж. 1980. № 12. С. 182.

[13] Архив автора. Запись воспоминаний А. В. Тарасьева.

[14] Несговоров А. Указ. соч. С. 146—147.

[15] Незабытые могилы. М., 2004. Т. 4. С. 177.

[16] Межинска J. Дела русских уметника… С. 89—90.

[17] Новое время. 1927. 9. IV. № 1783. С. 3.

[18] Там же. 17. IV. № 1790. С. 3.

[19] Там же. 7. VII. № 1851. С. 3.

[20] Там же. 1930. 13. VII. № 2763. С. 4.

[21] Незабытые могилы. Т. 4. С. 177.

[22] Новое время. 1930. 11. III. № 2661. С. 4.

[23] Там же. 28. I. № 2625. С. 3.

[24] Турлаков С. Указ. соч. С. 43.

[25] Русский Дом… С. 26.

[26] Там же. С. 27.

[27] Новое время. 1930. 15. III. № 2665. С. 3.

[28] Там же. 14. III. № 2664. С. 3.

[29] Там же. 16. III. № 2666. С. 3.

[30] Межински-Миловановић J. Дела сликара круга «свет уметности» у Београдском народном музеjу //Сепарат. Зборник народног музеjа — Београд. XVII/2. Историjа уметности. Београд. Народни музеj. С. 385.

[31] Там же. С. 395—397.

[32] Арсењев А. Биографски именик руских емиграната. С. 238.

[33] Дабић Љ. Руски уметници емигранти у Воjном музеjу. Каталог изложбе. Београд, 1996. С. 16, 24.

[34] Там же. С. 17, 29.

[35] Там же. С. 17, 30.

[36] Там же. С. 17—18.

[37] Там же. С. 18.

[38] Там же.

[39] Там же.

[40] Новое время. 1922. 24. V. № 323. С. 3.

[41] Там же. 17. IX. № 418. С. 3.

[42] Там же. 12. XI. № 466. С. 5.

[43] Царский вестник. 1934. 25. II. № 385. С. 3.

[44] Новое время. 1923. 25. VII. № 671. С. 3.

[45] Там же. 1924. 4. V. № 905. С. 3.

[46] Там же.

[47] Там же. 1928. 11. II. № 2033. С. 3.

[48] Суботић И. Прва изложба авангардне уметности у Београду 1924 године // Годишњак града Београда. 2002—2003. Књ. XLIX – L. С. 357, 359, 360.

[49] Новое время. 1924. 17. VII. № 965. С. 3.

[50] Там же. 28. VIII. № 1000. С. 5.

[51] Там же. 31. VIII. № 1002. С. 3.

[52] Там же. 1925. 16. VI. № 1236. С. 3.

[53] Арсењев А. Биографски именик руских емиграната. С. 307.

[54] Новое время. 1925. 24. IX. № 1321. С. 3; Незабытые могилы. М,. 1999. Т. 2. С. 398.

[55] Новое время. 1926. 17. III. № 1464. С. 3; Незабытые могилы. Т. 5. С. 482.

[56] Новое время. 1926. 8. V. 1926. № 1506. С. 2.

[57] Турлаков С. Указ. соч. С. 43.

[58] Новое время. 1927. 18. II. № 1740. С. 3.

[59] Там же. 1924. 24. VII. № 971. С. 2—3.

[60] Там же. 1927. 30. III. № 1774. С. 4.

[61] Там же. 7. IV. № 1781. С. 2.

[62] Там же. 19. X. № 1940. С. 3; Незабытые могилы. Т. 5. С. 80.

[63] Новое время. 1927. 8. XI. № 1957. С. 2.

[64] Там же. С. 3.

[65] Там же. 1928. 30. III. № 2074. С. 3.

[66] ЖМП. 1946. № 5. С. 44; Арсењев А. Биографски именик руских емиграната. С. 251.

[67] Новое время. 1928. 16. V. № 2110. С. 3.

[68] Там же. 1927. 12. V. № 1807. С. 1—2.

[69] Богдановић Ж. . Ђорђе Лобачев или детињство коjе не пролази // Руси без Русиjе… С. 152.

[70] Ракочевић Б. У служби стрипа и — окупатора // Политика. 1996. 9 VIII. С. 9.

[71] Русское дело. 1943. 20. VI. № 3. С. 5.

[72] Там же.

[73] Там же. 5. XII. № 27. С. 4.

[hanzen]

Безусловно спасибо! Тема очень интересная,особенно,если обратить внимание на увеличение колличества работ художников русской эмиграции "балканского региона" , выставляемых на антикварных салонах в Москве.
Есть вопрос к Вам,ALLENA,откуда материал? По всему он либо диссертационный либо монографический. Так кто же автор?
Так как я в теме,то самым интересным стал кусочек,где Вы пишите о художнике Алексее Васильеве. Скорее всего он прибыл в Дубровник на крейсере "Орел" под командованием Китицына.Удивительная история.Они плыли через Японию и Сингапур.Перенесли много лишений. Многие из прибывших офицеров и курсантов Владивостокской морской Академии и их семьи остались в Дубровнике,но кое-кто решил отправиться в Севастополь.Прибыли туда когда "красные" были в городе. И они опять спасались бегством.
В этом году в Загребе я встречалась с профессором Владимиром Черняевым-подполковником авиации в отставке. От него узнала очень много о Михаиле Черняеве.О нём так много написано в Сербии,а мы в России практически ничего не знаем.
Добавить к тому,что Вами написано могу только то,что среди перечисленных Вами художников,которые работали и выставлялись в Югославии,в том числе на выставке 1930 года, был и художник Главного морского штаба России Алексей Васильевич Ганзен.В Загребе в июле этого года смотрела три работы его ученика - Арсения Сосновского,к сожалению, сохранившихся в очень плохом состоянии.
С уважением

http:/www.hanzen.ru

[Allena]

Сообщение от hanzen

откуда материал? По всему он либо диссертационный либо монографический. Так кто же автор?

Прошу прощения, поторопилась.
http://zarubezhje.narod.ru/texts/Kos...Belgrada06.htm

Автор: Косик В.И. "Что мне до вас, мостовые Белграда: Очерки о русской эмиграции в Белграде (1920--1950)"

Добавлено через 5 минут
Предыдущая глава -- "РУССКИЕ ЗОДЧИЕ. Монументы памяти"

Белград

Югославская столица,

Я к тебе попала в плен,

Как славянская царица,

В разукрашенный гарем,

Как Людмила к Черномору,

Только к своему позору,

Негодуя и сердясь,

Я испытываю к вору

Непонятную приязнь.

Тут соблазн речей приветных,

Золотистых стен рассветных,

Щедрых весен,

Нежных зим,

Ты красив, мой господин.

Только все же я не буду

Громко радоваться чуду,

Я молчанием отвечу

На заманчивые речи.

Погожу я быть твоей,

Похититель-чародей!

Ольга К.

А теперь немного прозы: «Старый Белград с покосившимися турецкими домиками, где этажи нависают один над другим, быстро и бесследно исчезает. И также быстро, на глазах, вырастает новый европейский город с многоэтажными домами, с гудронными мостовыми, с заново распланированными широкими улицами. И в этой буйно развивающейся жизни Белграда работа русских занимает огромное место. Целый ряд зданий для государственных учреждений или целиком построен по проектам русских архитекторов (напр. здание Генерального штаба, проект работы В.Ф. Баумгартена, министерство финансов, проект Н.П. Краснова), или при их ближайшем участии: таковы министерство лесов и гор и Собор Св. Александра Невского. Во многих городах объявленных конкурсы на проекты зданий премии получают русские: Лукомский, Андросов, Папков, Мессарош, Рыкк, скульптор Загороднюк и другие фамилии русских архитекторов часто встречались в списке премированных...»[1]

Читать дальше... 

Справка



В межвоенном периоде, пишет сербский историк архитектуры А. Кадиевич, можно выделить три поколения архитекторов. К первому можно отнести уже сложившихся специалистов, получивших образование еще в России. Ко второму — тех, кто не успел, вследствие войн и революций, реализовать себя на родине. К третьему — молодежь, получившую образование в Белграде. Первое и второе поколения реализовали себя, строя в стиле русского академизма и в сербско-византийском архитектурном переложении. Третье возводило здания в духе современной сербской архитектуры[2].

К 1930 г. в Югославии было около 35 гражданских инженеров и архитекторов. Из них 3/4 находились на постоянной службе по своей специальности в министерствах общественных работ, в военном и в городских общественных управлениях, остальные занимались частной практикой, проектированием, надзором за работами и подрядами. Они принимали непосредственное участие в составлении большого числа проектов церквей и монументальных зданий.

Русскими архитекторами спроектировано и построено не менее 200—250 частных домов только в Белграде. Большинство крупных, как государственных, так и общественных сооружений нередко связано с русским именем.

Отношения с сербскими коллегами были весьма прохладными по причине ревности, зависти к зодчим из России, получавшим нередко правительственные заказы вне конкурса. В 1928 г. клуб архитекторов в Белграде опубликовал список 73 своих членов, среди них не было ни одной русской фамилии, хотя в городе работали десятки архитекторов из России. Причина — соперничество, ревность, зависть[3].

Русские архитекторы были среди авторов интерьеров Народной скупщины в столице, Королевского двора на Дединье.

Элементы авангардной архитектуры, которую не приняло старшее поколение, применяли, например, Павел Васильевич Крат (1907, Саратов—1969, Киев), Леонид Захарович Макшеев, Александр Иванович Медведев (1900, Мелитополь—1984, Ниш, Югославия), частично Андрей Васильевич Папков (28. 10. 1890, местечко Голубое, Крым—17. 04. 1972, Аргентина), Григорий Иванович Самойлов (08. 09. 1904, Таганрог—16. 10. 1989, Белград), Татаринов[4].

Специалисты с именем и опытом работали в основном в архитектурном отделении министерства строительных работ, куда поступали заказы преимущественно из Сербии, Македонии, Боснии, реже из Черногории и католической Хорватии.

Там трудились Николай Петрович Краснов (23. 11. 1864, Ханетино/Хонятино?, Коломенский уезд—08. 12. 1939, Белград)., Василий Михайлович Андросов (ок. 1872—1944, Белград), Виктор Викторович Лукомский (24. 11. 1884, по др. данным: 1895—1943, по др. данным: 02/15. 06. 1947, Белград), Валерий Владимирович Сташевский (09. 03. 1882, Санкт-Петербург—1945, СССР, по др. источникам—после 1950 г., Марокко), Вильгельм Федорович Баумгартен, фон (30. 10. 1879, Санкт-Петербург—13. 05. 1962, Буэнос-Айрес), Роман Николаевич Верховской (28. 01. 1881, Минская губ.—30. 01. 1968, Нью-Йорк). Многие русские нашли себе место в различных городских и районных службах, в министерстве почты, в банковских объединениях, инженерно-строительных бюро, небольших фирмах[5].



Введение



Люди всегда имеют обычай оставлять что-то другим. В сущности, вся наша цивилизация построена на этом «другом», и архитектура являет собой блестящее подтверждение этого утверждения. И когда приезжаешь в Белград, ходишь по его улицам, то тебя охватывает странное чувство, что это очень своеобразный город! В его архитектуре смешались все стили. Он эклектичен, он «другой». В нем можно увидеть, если захочешь, и Рим и Петербург, и Вену. В нем есть и конструктивизм, и ампир, русский ампир. И блестящим мастером русского ампира стал наш русский архитектор Николай Краснов. О нем сейчас известно многое, даже есть улица в Ялте, названная в его честь. И все же я считаю, что если начинать говорить со страниц этой книги об архитектуре Белграда, то надо опять вспомнить его имя.



* * *



Николай Петрович Краснов родился в крестьянской семье. В 1885 г. окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Работал городским архитектором Ялты: занимался строительством и реставрацией дворцовых сооружений.

В России он сделал себе имя на создании летнего дворца Николая II в Ливадии. «Архитектор Краснов — удивительный молодец», — называл его император[6]. В 1911 г. ему было пожаловано звание «Архитектора Высочайшего Двора». Через два года он был удостоен звания академика.

В Королевство Краснов попал с Мальты, работы там особо не было, и он просил Союз русских инженеров содействовать переезду его в Королевство СХС. Союз принял соответствующие меры[7], и с апреля 1922 г. он обосновался в Белграде, где довольно легко нашел работу по своей специальности в министерстве строительства, возглавляя группу монументального строительства.

Известно, что ему принадлежит реконструкция церкви Ружице в центре Белграда — крепости Калемегдан. Он работал над интерьерами Королевского белого дворца на Дединье, в здании Народной скупщины. Ему принадлежат и эскизы декоративного оформления Моста Александра I в Белграде. Проектировал и жилые дома: на ул Теразие, 14, в котором находятся торговые и жилые помещения, дом на ул. князя Михаила, 9, дом Радойловича на углу улиц Змая Йовановича и братьев Юговичей, дом № 14 на ул. кн. Милоша[8].

Возможно, что по проекту Краснова в Белграде был построен и «Дом свободных каменщиков» в стиле барокко. Сохранилась только фотография чертежа этого здания. По воспоминаниям некоторых белградцев, этот «Дом масонов» был на ул. Джуры Якшича. Но в архиве не найдено сведений о том, было ли это здание действительно построено или осталось только в чертеже[9].

Из правительственных заказов в Белграде можно упомянуть здание министерства финансов, воздвигнутое в 1926—1928 гг. (угол ул. Князя Милоша и Неманьиной ул.). Это — закрытый блок с внутренним двором, фасады которого выдержаны в стиле строгого академизма. На куполе здания была помещена аллегорическая статуя Югославии. В 1938 г. здание было «виртуозно» надстроено по его же проекту[10]. В 1926 г. Краснов разрабатывал планы фасадов и интерьеров двух министерств — лесных и природных ресурсов и сельского хозяйства и водных ресурсов (на территории между улицами Неманьиной, Князя Милоша, Бирчаниновой и Новой). Построенные против друг друга они должны были символизировать мощь нового государства. Той же цели служили многочисленные статуи и барельефы на фасадах[11]. Он же является автором проекта здания госархива Сербии (ул. Карнеги, 2).

Как и в других работах Краснова, фасады украшены декоративными элементами из искусственного камня. Причем скульптурные композиции больших размеров он выполнял сам[12].

В 1927 г. работал над проектом театра «Манеж».

Его история такова: после войны построенное еще в 1860 г. здание конного манежа было перестроено — была оборудована вторая сцена для Народного театра (1920 г.). На этой сцене шли представления МХТ с пьесами Чехова и Достоевского. В 1927 г. после одного из представлений театр сгорел.

В 1928 г. по проекту Краснова было построено в академическом стиле новое здание, отданное вновь театру, фасад которого теперь был украшен скульптурным декором. С 1931 г. в доме помещалась Народная скупщина. Во время Второй мировой войны «Манеж» вновь открыт как театр, но для оккупационных войск[13]. В 1947 г. там был открыт Югославский драмтеатр. В том же году был перестроен и подвергся дальнейшим реконструкциям. Но в результате перестроек 1980-х годов на его фасаде нашлось место скульптуре с бывшего «Манежа», напоминавшей о временах творчества Краснова[14].

Подпись Николая Краснова стоит под проектом «интерьеров, включающим все детали отделки, эскизы дверей, окон, светильников и мебели, весь внешний декор и ограду вокруг парка», окружавшего здание Парламента (Народной скупщины)[15].

Звездой первой величины был Роман Николаевич Верховской. Он происходил из древнего костромского дворянского рода, нисходящего по младшей линии к князю Мстиславу Удалому. Сын действительного статского советника Николая Петровича Верховского, известного железнодорожного деятеля, Р. Н. Верховской окончил Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге со званием архитектора-художника. В 1912 г., будучи лауреатом Академии, был командирован в Испанию, где занимался исследованием стилей — ренесссанса и мавританского. В 1913 г. по возвращении в Санкт-Петербург он был назначен архитектором зданий собственной его императорского величества Канцелярии по учреждениям императрицы Марии и... архитектором правления Бухарской железной дороги. Возможно последнее назначение было связано с отцовской деятельностью.

В 1914 г., как и многие его сверстники, Верховской пошел вольноопределяющимся на войну. В 1915 г. получил офицерский чин.

Отмечен отечественными наградами до Св. Станислава II ст. с мечами включительно и персидским орденом «Лев и солнце» III ст.

В 1920 г. Верховской сменил гимнастерку на штатский костюм, эмигрировав в Королевство сербов, хорватов и словенцев[16]. Работал в дворцовом ведомстве, в министерстве строительства, держал свое ателье. Жил в Земуне, пригороде Белграда. Неоднократно участвовал в коллективных выставках. Среди его работ есть и скульптура, и живопись.

На первой русской выставке в 1922 г. Верховской привлек сразу внимание весьма символичной композицией. На ней были изображены: большевистское чудовище в виде змеи на гребне огромной волны, конный белый воин на верху каменного блока, с глазами, возведенными к небу, как бы ожидавший помощи Бога, внизу — мертвый лев — символ царской России. Эта работа Верховского-художника была, как отмечали обозреватели, самым впечатляющим экспонатом. Первым и удачным началом деятельности Верховского- архитектора была разработка с элементами русского академизма и сецессии фасада здания Л. Авакумович в самом сердце Белграда (ул. Кнез Михайлова, 34). На русской выставке в 1924 г. он выставил, к сожалению, не сохранившиеся проекты парламента, памятника Сербской славы и победы и эскиз Русской церкви в Белграде. Его произведения, представленные в 1928 г. на большой выставке Общества русских художников, получили отличные отзывы в печати. В частности, в них отмечалось, что работы Верховского «выделяются яркой художественной индивидуальностью, которая усматривается не только в проектировании зданий и великолепных интерьеров палат… В совершенстве владея всеми богатствами красок, он тяготеет к византийскому стилю, давая ярко выраженные образцы его красоты, он показал исключительные по красоте интерьеры для королевской виллы на Дединье». Подчеркивалось, что Александр I имеет в своей коллекции несколько его творений. В июне 1929 г. на Первом салоне архитектуры Верховской выставил несколько работ, выдержанных в национальном стиле. Участвовал он как художник и на организованной в марте 1930 г. выставке «Русское искусство в эмиграции»[17].

Среди работ Верховского — монументальная скульптура на здании Скупщины, детали для украшения королевского дворца на Дединье, фонтан «Геркулес» («Лаокоон») в Топчидерском парке [18].

При входе в Дом офицеров была установлена статуя, как писали в «Новом времени», «то ли Афина-Паллада, то ли Марс, то ли Афина-Воительница или еще что-то»[19]. У нас иногда бывало и бывает плохо со знанием античных богов, в основном известна Венера.

Есть у Верховского и два величественных мемориала, расположенных на Новом кладбище.

Первый посвящен «Защитникам Белграда» 1914—1915 гг. в Великую войну и сооружен в 1931 г.

Памятник воздвигнут над братской могилой нескольких тысяч воинов и представляет собой югославянского воина (автор скульптуры В. Загороднюк), гордо держащего знамя и уверенно опирающегося на винтовку. У ног воина повержен смертельно раненный орел, представлявший немецкого врага. «Вся композиция памятника ярко выражает идею победы Добра над Злом». Высота монумента — почти 20 м, фигура воина — более 4 м, фигура орла 14 м. Эти две фигуры отлиты из темной меди, остальная композиция — камень. «Под памятником находится усыпальница, где собраны в отдельных ящиках, вделанных в стены, останки героев. На каждом ящике: номер, чин, фамилия и дата дня смерти. Среди сербских фамилий можно встретить также и фамилии русских офицеров». За этот памятник, самый большой на Балканах, Верховской был награжден орденом Св. Савы III ст.[20]

Это все же памятник больше сербам. А русским? Есть и такой, причем совсем неподалеку.

На русском участке возвышается и сейчас — вблизи Иверской часовни — памятник Русской славы. Воздвигнутый в 1935 г. монумент выполнен в форме снаряда с фигурой Архангела Михаила на вершине. На памятнике высечены российский герб и несколько надписей. Одна из них — на русском языке — гласит: «Вечная память императору Николаю II и 2 000 000 русских воинов Великой войны». Другая — на сербском: «Храбро павшим братьям русским на Солунском фронте. 1914—1918». Сам этот мемориал строился весьма непросто: было трудно достать средства, и, главное, пробудить память. Инициатор постройки полковник Михаил Скородумов, георгиевский кавалер, раненый 11 раз, потерявший на войне правую руку, организовал сбор необходимых средств. «Каждый камень, пошедший на строительство памятника, был оценен в 300 динаров, а на нем выбивалась фамилия дарителя»[21].

Сам Скородумов писал позже в своих воспоминаниях: «Дабы остановить развивавшиеся симпатии сербов к Совдепии и вернуть их к царской России, я затеял постройку памятника русским воинам и переноску останков русских офицеров и солдат с Салоникского фронта в Белград. Казалось бы, что это в интересах всех русских эмигрантов, предлог объединиться и устроить обще-Югославянско-Русскую манифестацию в честь национальной России.

Но не тут-то было, поднялся страшный шум, интриги, грязь, анонимки и борьба, чтобы во что бы то ни стало вырвать у меня эту инициативу. Чуть не сорвали все дело. Писали королю, писали министрам, писали моим приятелям сербам, что я коммунист, сумасшедший, что я убил своего отца и мать, что я криминальный тип, и вообще все, что хотите. Этим занимались верхи, т. е. возглавители эмиграции, но и низы немногим оказались лучше»[22].

И тем не менее мемориал был построен. Патриарх Варнава и митрополит Антоний торжественно освятили памятник-часовню в присутствии представителя короля. Внизу, в часовне, находится икона — благословение города Москвы 7-му Особому русскому полку и перевезенные в разное время останки русских воинов при торжественной обстановке: один полковник и 138 нижних чинов погибших при защите Белграда в 1915 г. , 12 офицеров и 387 нижних чинов — воинов 2-й и 4-й Особых русских бригад — павших смертью на Салоникском фронте (более 10 000 чинов Особых русских бригад, павших там, нашли вечное упокоение в неизвестных могилах); двое матросов, убитых при защите м. Кладово на Дунае и 66 военнопленных, умученных в плену. Ежегодно 19 июля в час объявления Германией войны России, в присутствии русских и югославов совершается у памятника торжественная панихида[23].

В 1926 г. Верховской издал «Альбом композиций периода 1923—1926» с 19 фотографиями[24].

В 1937 г. Р. Н. Верховской уехал в США, в Нью-Йорк, где начался его американский период творчества (Свято-Троицкий храм в монастыре в Джорданвилле, церковь Св. Александра Невского в Лейквуде и пр.)

В плеяду русских зодчих входил и Валерий Владимирович Сташевский. Он закончил в 1908 г. Николаевскую Военно-инженерную академию (в эмиграции в начале 1930-х годов уже стоял во главе Объединения ее выпускников) и в 1911 г. архитектурное отделение Института гражданских инженеров.

Строитель главных зданий Офицерской автомобильной школы на Семеновском плацу в Санкт-Петербурге и Офицерской воздухоплавательной школы на Волковом поле. Был женат на Елизавете (урожд. Сташенковой). Имел трех сыновей — Георгия, Вадима и Всеволода.

Прибыл в Королевство сербов, хорватов и словенцев в начале 1920-х годов и сразу начал работать в министерстве строительных работ, под крышей которого трудились Андросов, Лукомский, Баумгартен, Краснов, Олейников, Мишковский и другие талантливые русские архитекторы.

Самостоятельно стал работать после 1925 г., в 1927 г. зарегистрировал свобственную фирму, имел и специальную мастерскую по производству бетонных конструкций (ул. Каймакчаланская, 51).

Валерий Сташевский был одним из самых продуктивных русских зодчих. В Историческом архиве Белграда находится свыше тысячи его проектов. Судя по документам этого архива, в 1921 г. по его проектам были построены два одноэтажных дома — для Анны Вибек (ул. Йове Илича, 40) и для Йована Пешича (на углу Каймакчаланской и Брегалничкой улиц). В том же году он спроектировал двухэтажный дом с мансардой для Душана Ристича (бульвар Короля Александра, 126). Только перечисление известных построек, выполненных по проектам Сташевского, займет несколько страниц. Попробую назвать только улицы Белграда (да и то не все), где строил Сташевский, по мостовым которых он ходил к своим объектам: Ужичка № 17, Стишка № 60, Гундуличев венац № 1 и 8, Доситеева, № 21, бульвар Короля Александра № 89, 101, 123, 135, 136, 144, угол улиц Тополской и Которской, Приштинска № 42, 88, 94, угол Радничке и Гундуличеве, ул. Маккензи № 23, 44, 68, Войводжанска № 4, 10, Данилова № 55, Милешевская № 11, 19, 55, Добрачина № 63, Гроблянская № 19а, Дублянская № 80, 87, Хаджи Рувимова № 10, 14, Еврейская № 15, 25, Краинская № 22, 27, Королевы Наталии № 6, 23, 52, Нишкая № 4, Поцерская № 19, Далматинская № 17, 74, Будимская № 34, Шуматовичкая № 12, 89, 97, Любе Дидовича № 18, Мутапова № 9, 14, 28, Ратарская № 71, 129, Зорина № 78, 79а, угол Небойшине улицы № 30 (32) и Рудничкой № 2, угол улиц Ломиной № 23 и Королевы Наталии № 26, ул. Короля Милутина № 5, Драгачевская № 13, 16, Копаоничкая № 12 (14), Майке Евросимы № 7, Кичевская № 12, на углу улиц Позоришной № 40 и Гундуличева венца № 40, Небойшина № 36, Трнская № 2, Граховская № 23, угол улиц Ситничкой и Манасийской, Златиборская № 98, Каленичева № 6, Сараевская № 27, 87, Интернациональных бригад № 89, Новопросеченая, угол Ратарской и Челопечкой, Ламартина № 31, 41, Ломина № 69, Крунская № 11а, Евремова № 77, Невесиньская № 19, Расина № 2, Милоша Великого № 47, 91, Кочина № 46, Златиборская № 76, 98, Мольера № 38—40, 82, Престолонаследника № 31, угол улиц Господар Йовановой и Вишньичевой, Млатишумина № 30, Господар Йовановой № 29, Майданская на Сеньяку, Бацетина № 3, Гвоздичева № 36, Янко Веселиновича № 15, Йованова № 29, Кнеза Милетина № 87, Кничанинова № 14, Которская № 17, Кумановская № 13, Нолвосадская № 13, Чарли Чаплина № 8, Солунская № 10, Улциньская № 20, Негошева № 20, 22, 44, Войводы Протича № 19 (собственником дома на этой улице был Сташевский), 21, Воеводы Богдана № 25, Баба Вишньина № 34—36, Захумская № 29, 46, 51, Задарская № 8, Воеводы Саватия № 20, Слободина № 3, угол Браничевской и Лавачкой, угол Призренской и Зеленого венца, Синджеличева № 15, и пр., пр., пр. Только с начала 1930-х годов до 1944 г. Сташевский спроектировал сто тридцать пять домов для белградцев. Его работы можно разделить условно на три группы. В первую входят богато декорированные объекты (пилястры, часно сдвоенные, треугольные фронтоны, украшенные навесы, балконы и пластичные украшения в форме круга, полумесяца, ромба, часто вписанного в квадрат). В некоторых домах заметны элементы сецессии: веночки, вазы, цветочные мотивы, маски. Во вторую — скромные постройки без каких-либо украшений орнаментального характера. В третью группу — проекты по изменению уже существующих построек. Сташевский проектировал и постройки для поселка чиновников «Вождовац». В Историческом архиве Белграда хранятся проекты (начало 1930-х годов) примерно 230 вилл для этого удивительного чиновничьего комплекса. Среди его работ — Иверская часовня на Новом кладбище в Белграде, воссозданная в 1930 г. вместо разрушенной в 1929 г. в Москве, Дом русских военных инвалидов (1929) на Вождовце, школа на Чукарице (1931), здание клуба любителей весельного спорта «Београд» на Аде Циганлии (1935, проект им выполнялся вместе с сыном Георгием), клуб чиновников Народного банка на Топчидере (1938). Он руководил работами на строительстве Нового здания университета (Кральев трг, 7)[25].

В построенной на пожертвования русских и сербов в 1924 г. по его проекту церкви Св. Троицы находится гробница генерала Врангеля.

Возле нее были размещены знамена Российской армии, под которыми сражались под Полтавой, в Альпах, у Бородино, реявшие над турецкими крепостями и осенявшие Севастополь. Среди них 19 штандартов кавалерийских полков (Елисаветградского и Кав. уч. полков, лейб-гусарского Павлоградского, Ольвиопольского уланского, Астраханского драгунского, Вознесенского уланского, Киевского гусарского, Новгородского драгунского, Одесского уланского, Ингерманландского гусарского, Чугуевского уланского, Изюмского гусарского, Черниговского гусарского, Тверского драгунского, Северского драгунского, Текинского конного) и войсковое знамя Уральского казачьего войска[26]. (В ходе эвакуации в 1944 г. знамена были вывезены из страны. След их потерялся в Европе.)

В церкви Св. Троицы были сооружены киоты в память императора Николая II, адмирала Колчака, генерала Корнилова, мраморная доска — привезенная с Дальнего Востока — в память генерала Дитерихса. Здесь были выставлены серебряные георгиевские трубы и рожки и Св. Николаевские трубы — времен Крыма 1920 г.[27] В храме Св. Троицы с недавних времен помещена мемориальная доска с именами русских воинов, павших в 1992—1993 гг. в боях за Сербию: Богословский Константин, Ганиевский Василий, Котов Геннадий, Чекалин Димитрий, Нименко Андрей, Шашинов Владимир, Попов Димитрий, Мелешко Сергей, Александров Александр, Гешатов Виктор.

После войны Сташевский переехал в Марокко (1950 г.)[28].

А в Белграде остались улицы, на которых стоят его дома, его церковь, часовня. И пожалуй, судьба его как архитектора завидна: мало найдется зодчих, столь плодотворно творивших в Белграде и для белградцев — от простых трудяг до состоятельных жителей столицы. В его постройках и сейчас живут, работают, молятся. А что еще нужно для счастья зодчего?!!

В русском Белграде для русских самым известным и посещаемым был построенный в 1933 г. в стиле русского ампира Русский дом имени императора Николая II — культурный и научный центр. Судьба его уберегла во время бомбардировок Белграда в 1940-е и 1990-е годы. В годы расцвета идей советского социализма он носил название Дома советской культуры.

Сейчас он снова, слава Богу, Русский дом.

Его строителем был выпускник Высшей военно-инженерной академии в Санкт-Петербурге Василий (Вильгельм) Федорович Баумгартен, фон, генерал-инженер, корпусный инженер 1-го армейского корпуса в Галлиполи.

Но еще до строительства Русского дома Баумгартен получил известность как автор проекта здания Генерального штаба (ул. Князя Милоша, 33), строившегося в 1924—1928 гг. Это величественное здание выдержано в строго академическом стиле. «На фасаде выделяются сдвоенные колонны коринфского ордера, установленные на угловых постаментах, украшенные фигурами воинов и скульптурными изображениями сцен из военной жизни, работы скульптора Константина Амосова по эскизам Ивана Рыкка. Внутреннее убранство Генерального Штаба отличается богатой вычурной отделкой, в которой особое внимание привлекает композиция ”Самсон и лев“ скульптора Владимира Загороднюка»[29].

Возвращаясь к Русскому Дому — этому «монументу памяти», напомню, что идея о создании центра русских культурных институций принадлежала главе Госкомиссии по делам русских беженцев академику Александру Беличу и была поддержана королем Александром. Закладка фундамента и освящение строительства произошло 22 июня 1931 г. , а торжественное открытие — 9 апреля 1933 г.

В основание Дома была замурована Грамота:

«В годину страшного большевицкого поветрия, опустошившего и разорившего русскую землю, осквернившего русские святыни и низвергшего гордого русского орла, лучшие сыны русского народа прогнаны со своих очагов и брошены на произвол судьбы. Они преданы всем ужасам скитальческой жизни на чужбине: истощению и голоду, поруганиям и обидам.

И вот в эти страшные времена замученный и еле еще в живых находившийся русский люд был принят с распростертыми объятиями югославянским народом, пригрет и приутешен им. После продолжительного и болезненного сна, русские люди очнулись от страшного кошмара и благодаря заботам и любви славного КОРОЛЯ АЛЕКСАНДРА I и его верного народа, они снова ожили, нося в сердце все ценности духовной и моральной жизни своего народа.

Чтобы дать этим ценностям достойное хранилище,

чтобы их живительные силы вызвать к новой жизни,

чтобы духу русского человека дать возможность предаться столь любимым им научным и художественным занятиям, и наконец,

чтобы русское юношество, родившееся на чужбине, закалить в лучших традициях славной родины,

и создан настоящий Дом.

Пусть его посвящение незабвенной памяти ЦАРЯ МУЧЕНИКА НИКОЛАЯ II оповещает мир о благодарности югославянского народа великому спасителю своему, положившему свою жизнь и жизнь своей многострадальной Августейшей семьи за спасение мира от страшного врага, грозившего ему полным разрушением. Пусть имя Царя Николая II, которым этот Дом будет вечно гордиться, рассказывает будущим поколениям о братстве русского и югославянского народов, переживших все превратности судьбы и ставших в трудные минуты взаимно еще более близкими и дорогими. Пусть этот Дом, приютивший высшие блага русской культуры, сохранит их за русским человеком до нового водворения в России свободы и правды. А тогда пусть станет он вечным памятником русского и югославянского братства и проповедником их взаимной любви и взаимного понимания.

Да здравствует ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ АЛЕКСАНДР I и Его Светлый Дом; да здравствует Югославянский народ; да здравствуют славные представители русского духа и русского творчества; да найдут измученные русские люди в великой душе своей новые силы, могущие поддержать их до возвращения на свои старые гнезда.

Да здравствует русская Россия»[30].

В Русском доме были помещены две плиты с надписями: одна по-сербски «За вечито сечанье на славнога Цара Николу II — заштитника Срба», другая по-русски «В вечную благодарность прославленному Королю Югославии Александру I — защитнику русских».

«Батька» и опекун русской эмиграции Александр Белич сказал при открытии: «Весь внеславянский мир, охотно говоривший об отсталости России, об этом огромном славянском медведе, не признававшем за Россией ничего кроме ее очевидной величины и многолюдности, забыл о своих насмешливых выражениях, когда очутился непосредственно лицом к лицу с русской культурой. Так насильственно вывезенная русская культура в лице измученных беженцев раскрыла глаза миру и в их труде и знаниях показала, как ошибочно недооценено было значение этой культуры и ее силы.

Богатство своей культуры представители Русского народа принесли к нам и каждый из них отдался своему труду в сознании, что он делает все, что может: нам же следовало прежде всего помочь им сохранить в молодом русском поколении русский дух и подготовить его к продолжению того, что ради него и ради России сберегли их родители как величайшую драгоценность — Русскую национальность и русскую культуру... Для всех многосторонних отраслей эмигрантской культурной жизни нужно было создать центр, который бы с одинаковой любовью и независимостью местопребывания принял к себе всех, в ком горит живой пламень русского духа. Так возник этот дом»[31]. Далее А. Белич продолжал: «Когда думалось о том, как должен называться этот новый источник русской науки и просвещения, кому долженствует быть посвящен этот воздвигнутый памятник русскому народу, этот новый жертвенник русскому духу и русской культуре, в душе у всех было одно чувство — Тому, Кому наша страна больше всего обязана своей свободой и объединением, Тому, Кто в страшный час протянул спасительную руку нашему народу. Наконец, Тому, кто за свое благородство и за свою помощь в спасении всей Европы, а может быть и всего мира, заплатил своею кровью и трагической кончиной всей своей Семьи. Имя ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II всегда будет неразрывно связано с жизнью нашего народа; пусть посвящение этого Дома Его мученической памяти, будет лишь небольшим видимым знаком этой вечной связи; мы же убеждены, что благодарность нашего народа Царю Мученику наряду с тем живым памятником, который каждый гражданин земли нашей воздвиг в душе и сердце своем, сумеет выстроить памятник, который будет достойным и великой помощи нам русского народа и огромной жертвы Царя Мученика.

Этот дом, построенный Комитетом Русской Культуры, собиравшим в течение 12 лет скромные для сего средства, пусть постоянно вершит под сенью Царя-Мученика свою великую и святую миссию»[32].

В этом центре русской жизни находились домовая церковь, Русско-сербские мужская и женская гимназии, начальная школа, Русская публичная библиотека, Русский научный институт, Русский общедоступный драматический театр с залом на 750 мест, Русское музыкальное общество, общество «Русский сокол», музей, посвященный императору Николаю II, где общество ревнителей Его памяти, возглавляемое генералом Флугом, собрало множество реликвий, связанных с царствованием Императора-страстотерпца, музей Русской конницы с множеством гравюр и фотографий, зимний сад, бильярдная, литография, кинозал, зал для заседаний, комнаты отдыха, читальня, гимнастический зал и другие организации. Посещаемость Дома превышала в среднем 2 000 человек в день[33].

Сам его строитель Баумгартен подчеркивал, что студии Русского дома «служа порознь для работы различных общественных организаций русских художников, музыкантов, артистов и писателей, — в своем общем, гармоничном целом должны содействовать объединению служителей русского и югославянского искусства, которое повело бы всех нас вместе по пути к несомненно предстоящему пышному расцвету славянского искусства и культуры в грядущие светлые времена Объединенного Великого Славянства»[34].

В 1932 г. в журнале «Бух!!!» в номере одиннадцатом можно было прочесть строки об одной из знаменитостей Белграда:



Хочу быть дерзким, хочу быть светским,

Хочу быть с девами на ты!

Хочу пашою быть турецким,

И строить арки и мосты!

Я совершаю благое дело,

Я все построил, я всех умней

В XX-м веке — Микель-Анджело

Быть может только Папков Андрей.

Таких как я не много нынче,

Мой предок Ленька был да-Винчи.

Я всех талантливей безмерно,

И потому мне жить нескверно.

<...>



Кто же был этот озорной, «хулиганистый» Андрей Папков, чем он известен, чем прославился?

Андрей Васильевич Папков в России успел проучиться 8 семестров в университете. Потом было неизбежное для многих, в том числе и для него, бегство. После прибытия в Королевство поступил на архитектурное отделение технического факультета Белградского университета. Входил в группу К.Р.У.Г., вбиравшую эмигрантов всех видов искусства. Работал в архитектурном ателье модного Драгише Брашована, с которым сотрудничали и архитекторы Павел Крат, Николай Шипов, Николай Месарош[35].

Сам Папков участвовал в десятках конкурсов. Вероятно, в 1933 г. основал свое ателье.

Из его работ можно выделить комплекс уличных и дворовых зданий для известного промышленника Милутина Месаровича (ул. Пролетарских бригад, 22), для него же в 1936 г. спроектировал на ул. ген. Жданова, 33 еще одно здание. Ему удалось гармонично включить постройку в контекст одной из самых красивых улиц. Гармоничные пропорции фасада, украшенного неоклассическим декором с множеством деталей, радовали глаз. Можно упомянуть здание для Плавшича (ул. Светозара Марковича, 17), построенное в 1937 г. По его проекту в 1938 г. в центре Белграда был построен отель «Балкан». В 1940 г. им был спроектирован для Янковича (ул. Змай Йовина, 30) дом, в архитектуре которого органически сочетались элементы средневекового неоклассического стиля с сецессией и модерном. После окончания войны построил виллу в привилегированном районе Дединья на углу улиц Шекспировой и Ружичевой — сейчас там резиденция финского посла. Потом уехал в Аргентину, где успешно занимался архитектурной деятельностью[36]. Работал у архитектора Спиридонова, потом 15 лет в министерстве Obras Publicas. Строил для частных компаний. Принимал участие в постройке Собора Русской Православной Церкви За границей на ул. Nunez в Буэнос-Айресе[37].

Русские зодчии не только строили и украшали Белград отдельными постройками светского и религиозного характера: русский архитектор Георгий Павлович Ковалевский (1888, Елисаветград, Херсонская губ.—?), руководил развитием всего градостроения Белграда в межвоенный период. Вся его предшествующая биография была связана с градостроительством.

После завершения с отличием Киевского Политехнического института он был оставлен для подготовки к профессорскому званию по специальности — планировка городов. Весной 1914 г. для изучения жилищного вопроса и вопроса развития больших городов Г. П. Ковалевский был в Германии, Англии, Франции. С 1916 по январь 1920 г. преподавал «городские пути сообщения», трудился на посту заведующего отделом планировки Киевской городской управы, много сделал проектов по развитию окраин Киева, поселков, колоний и городов садов. Революция прервала его работу над проектами планировки городов Радомысль и Ирпень[38].

В Королевстве Ковалевский работал в министерстве строительных работ. Ему принадлежит разработка генерального плана Белграда. Получил Гран-при за проект развития Белграда в 1925 г. на Парижской декоративной выставке. Он автор труда «Большой город и города-сады».

По его проектам построено студенческое общежитие имени короля Александра I (совместно с В. В. Лукомским), выполнена архитектурная обработка столичной террасы крепости Калемегдан.

Русский белградец Ковалевский создатель ряда проектов развития провинциальных городов Югославии. Около десяти городов строятся и развиваются по его планам. Автор крытого рынка в г. Крагуевац. Активно работал в сфере садово-парковой архитектуры. В частности, участвовал в составлении проекта Топчидерского парка в Белграде. Ему принадлежит ряд проектов парков для частных лиц. Автор ряда статей по городскому строительству[39].

Его же авторства проект «поселка чиновников» или «государственных и частных подрядчиков по строительству жилья» (1929). «Проект предусматривал, — пишут исследовательницы Гордана Гордич и Вера Павлович Лончарски, — формирование десяти жилых и двух общественных блоков (один для местного рынка и здания управления артели, а второй для парка с детской площадкой). Весь поселок делился на 299 участков. В течение нескольких лет здесь по проекту Валерия Сташевского были построены типовые одно- и двухэтажные коттеджи. Поселок представляет особый интерес, поскольку является одним из первых примеров планового формирования жилых массивов, связанных единым урбанистическим планом»[40].

В сущности, разнообразие творений и стилей в творчестве русских зодчих органически вплеталось в эклектичный Белград.

Набирая эти строки и вспоминая улицы современного Белграда, прогулки на милом сердцу Калемегдане, ловлю себя на мысли, что прошлое всегда рядом, если ты конечно хочешь его узнать. А мостовые Белграда — нескончаемый поток его русской истории.

Среди русских архитекторов был и Петр Дмитриевич Анагности (26. 05. 1909, Одесса—1996, Белград). И прежде чем приступить к обрисовке его деятельности, скажу, что его отец Димитрий Анагности, служа в Одесской управе, организовал размещение сербских солдат в 1914 г., создал больницу для сербов, подарил 20 000 рублей на нужды двух сербских интернатов, им же возглавляемых[41].

Сам Петр Анагности вместе с семьей в 1919 г. эмигрировал через Константинополь в Белград. В 1926 г. он окончил первую Русско-сербскую гимназию, которая тогда находилась в доме Цветка Раевича (сейчас там Педагогический музей). В том же году П. Анагности поступил на архитектурное отделение технического факультета Белградского университета, где познакомился с будущей супругой Екатериной Фоминой.

О его студенческих годах известно, что он выказал отличные способности по начертательной геометрии, а еще был активным членом «Сокола» и хора «Обилич». Университет он закончил в 1930 г., а его работы экспонировались на выставке студенческих проектов.

Потом была служба в армии, работа в ателье модного архитектора Богдана Несторовича, с которым он будет сотрудничать до 1935 г. После работал с профессором Александром Дероко, с которым в 1936 г. он проектировал интернат для студентов Православного богословского факультета. В 1937 г. получил разрешение на самостоятельную работу. В 1940 г. ассистент университета П. Анагности вместе с А. Дероко работал над планом постройки в Нише Владычиног конака, отстроенного только после войны и вобравшего элементы народных традиций в сербской архитектуре. Вместе с профессором Петром Баяловичем работал над проектом юридического факультета Белградского университета и над планом постройки Народного университета Илие М. Коларца[42].

Автор более 20 проектов жилых зданий в Земуне, Нови-Саде, Соко-Баньи, Вранье, Крушевце, Битоли, Белграде[43].

В 1930-х годах в столице был автором проекта здания на ул. Зориной, 94 (сейчас Ивана Милутиновича), домов на ул. Тимочкой, 9 и 13, а также одноэтажного дома на ул. Гайдука Велько в Нови-Саде. В 1938 г. вместе с архитектором Йованом Шнайдером Анагности спроектировал здание типографии Павла Грегорича (ул. Княгини Ольги, 21 и ул. Светозара Милетича, 1). В 1939 г. в Белграде по его проекту построены — четырехэтажный дом (ул. Мутапова, 43) для предпринимателя Драгомира Савковича, жилые дома для Бранки Мичич (Мириевский путь, 24) и для Иеремии Еремича (ул. Милована Маринковича), достроил виллу Вида Юришича на Дединье. В 1940 г. — три двухэтажных дома для инженера Драгутина Шиджанского (ул. Веле Нигринове, 4, 10, 14), а также дом для Адольфа Сабо на углу ул. Престолонаследника Петра, Крунского венца и ул. Милешевской. В предвоенные годы проекты Анагности — палаты Сербского сельскохозяйственного общества в Белграде (1936) и здания Ипотечного банка в Скопье (1937) были закуплены. Проект здания Управления государственных монополий, выполненный в стиле позднего модернизма, в 1937 г. получил награду. В середине 1930-х годов он руководит и студенческой трудовой колонией на Дебелом луге, осуществляет надзор над строительством фабрики М. Ристича по производству искусственного шелка в Нови-Саде.

В те же годы, работая инженером на предприятии Савчича-Славковича, Анагности участвовал в строительстве санатория на Озрене (1936), почты в Скопье (1937), сберегательной кассы в Белграде (1937—1938), ветеринарного факультета Белградского университета (1940)[44].

В годы Второй мировую войну, длившейся для него 12 дней, он попал в плен. Тайком делал документы для бегства солагерников. Испытал и все тяготы переброски из лагеря в лагерь.

После освобождения канадцами Анагности вернулся в августе 1945 г. в Белград. Вскоре он профессор на строительном и машинном факультетах Белградского университета, Автор многочисленных учебников, в том числе 13 по начертательной геометрии. Декан архитектурного факультета[45]. Учил студентов в Сараеве, Нови-Саде, Скопье, в Суботице.

Из послевоенных работ Анагности упомяну его участие вместе с Александром Дероко и Зораном Петровичем в реставрации в 1964 г. здания Народного музея в Белграде, а в 1970 г. Воеводинского музея в Нови-Саде. В декабре 1979 г. вышел на пенсию. В 1985 г. награжден «орденом труда с красным знаменем»[46].

Завершая этот опус следует сказать, что в проектах П. Анагности присутствуют элементы академизма, сербско-византийского стиля и модернизма, т. е. его творчество органично соотносилось с межвоенным развитием самой сербской архитектуры, в которую он внес весомый вклад[47].

Петр Дмитриевич Анагности не занимался проектированием монументального зодчества, для этого хватало одного Краснова и его опытных коллег.

Он был архитектором для белградцев.

Гуляя по мостовым Белграда и немного зная его русскую историю, легко найти храм Святого Благоверного князя Александра Невского, имя которого сербы узнали, когда в их стране в 1876 г. воевал с турками — «этим племенным неприятелем славянства» добровольческий русский корпус полковника русской и генерала сербской службы Михаила Черняева.

С того времени началось и почитание русского святого, которому и был посвящен белградский храм. Проект его был создан еще в 1912 г. Елизаветой Начич. Но потом начались балканские войны 1912—1913 гг., а затем грянула и германская война. Строительство задержалось и окончательно было завершено лишь в 1929 г. при деятельном участии архитектора Василия Михайловича Андросова.

Эта церковь на Дорчоле построена в форме триконхоса и оформлена в сербско-византийском стиле. Подчеркнута декоративная пластика фасадов. Иконы в ней написаны в 1930 г. Борисом Селянко. Перед южным клиросом помещен резной киот памяти убитых монархов — русского царя Николая II и сербского короля Александра I[48].

Добавлю, что в Белграде, на Чукарице, есть еще храм Святого Георгия, в оформление которого на завершающей стадии строительства Андросов внес значительный вклад.

Его фамилия связана и с разработкой фасада Главного почтамта, одного из монументальных зданий в центре столицы.

Добавлю, что Андросов в присущей ему манере — в сербско-византийском стиле — построил свыше 50 церквей, а проектировал еще столько же. Перечислю здесь только несколько городов, где он строил: Белград, Лесковац, Ужичка Пожега, Джаковица [49].

Родившийся в России, он нашел вечное упокоение в славянской Сербии.

Посетив Белград в 2005 г. после долгого отсутствия, гуляя по центральной Кнез Михайловой улице, я снова, свернув налево, мог полюбоваться великолепным зданием Патриархии, проектантом которого опять-таки был русский.

Его имя — Виктор Викторович Лукомский.

О нем много писал знаток творчества русских архитекторов профессор Александр Кадиевич. И на основе одного из его исследований я попытаюсь нарисовать портрет этого зодчего, вернее, рассказать о его творениях.

Итак, мой герой окончил Высшую военно-инженерную академию имени Николая I. После революции, лишившей его жительства на Родине, он, как и многие другие, обосновался со своей женой Зинаидой (девичья фамилия Федченко) с 1920 г. в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, где легко нашел работу в министерстве строительства, в архитектурном отделении. Уже в 1921 г. на конкурсе по проектированию одного из министерских зданий он занял третье место и получил 10 тыс. динаров.

Его известность росла весьма быстро. Он активно занимался проектированием и строительством комплекса королевских вилл на Дединье (1925—1934 гг.), выстроенных в сербском стиле с элементами русской дворцовой архитектуры.

В. В. Лукомский участвует (вместе с Ж. Николичем, его начальником) и в проектировании в стиле средневекового церковного сербского зодчества дворцовой церкви Св. Андрея, семейного покровителя династии Карагеоргиевичей.

Искусство сербско-византийского стиля пригодилось ему и при проектированиии и строительстве отеля «Авала» (1928—1931 гг.) на одноименной горе, близ Белграда. В тогдашней прессе писалось, что «отель на Авале несет на себе печать личности, рассматривающей архитектуру как искусство»[50].

Лукомский помогал Георгию Ковалевскому в строительстве Студенческого дома в стиле русского академизма в парке имени Кирилла и Мефодия.

В начале 1930-х годов он уже открывает самостоятельное ателье, участвует в конкурсах, где имеет успех. В его ателье работает Александр Стерлигов, с ним сотрудничает Георгий Ковалевский. Он постоянный участник выставок русских художников, член белградской группы К.Р.У.Г.

Уже на первой ее выставке в 1930 г. Лукомский был назван «архитектором полета и фантазии».

Подчеркну, что в 1930-х годах он много строит и храмов, некоторые из которых можно увидеть и в Белграде, например, церковь Св. Савы на Врачаре, построенной в «прочищенном византийском стиле». Освящал ее сам Патриарх Варнава, который нашел здесь последнее упокоение. Эта церковь была воздвигнута за 57 дней в 1935 г. на месте старой часовни (1895 г.).

В те же годы Лукомский строит дома, виллы для жителей Белграда.

Назову лишь несколько: отстроенный в 1934—1936 гг. дом Добрице Матковича (ул. Симина, 9), построенная в 1933 г. вилла Невены Жезовер (угол бульвара князя Александра и Румынской улицы), дом Миодрага Стаменковича (угол улиц Вука Караджича,11/13 и царицы Милицы), построенный в 1937 г. дом Зорке Лазич (угол улиц Капетан-Мишине и Господар Евремове, 32), выстроенная в 1938 г. вилла Милорада Димитриевича (бульвар князя Александра, 88/2).

Можно долго любоваться Патриаршим комплексом, построенным по его проекту, и приходить к нему, когда бываешь в столице Сербии. Он был воздвигнут на месте старого здания Белградско-Карловацкой митрополии (1850 г.) и занимает целый участок между улицами Богоявленской и Короля Петра. В нем разместились: канцелярии, архивы, духовный суд, апартаменты самого Патриарха, патриаршая часовня на триста человек, залы заседаний, Синод и Патриарший совет, апартаменты для иерархов. Журналисты отметили импозантность, великолепие, неовизантийский стиль Патриархии, над главным входом в которую помещен ее герб работы скульптора Владимира Загороднюка, он же был и автором фасадных скульптур[51].

Возвращаясь к Лукомскому, хочется сказать, что даже если бы он был автором только одного здания — Патриархии, его имя вошло бы в историю Белграда.

И еще. Если задаться вопросом, в чем суть архитектуры, то ответ один — в ее красоте, которая была присуща и работам Лукомского.

Красота присуща и творчеству Григория Ивановича Самойлова, из казаков станицы Аксайской Всевеликого Войска Донского.

Скажу так, — если Краснов был самым известным архитектором в 1920-х годах, то в 1930-х и позже, перед войной и после нее, таковым стал Самойлов, архитектор, художник, профессор Белградского университета.

Учась еще в художественной школе, он делал эскизы декораций к двум оперным спектаклям городского театра. В 1921 г. эмигрировал и продолжил обучение в Донском императора Александра III кадетском корпусе в г. Билеча. Самойлов писал декорации, расписывал корпусной храм. Потом стал студентом архитектурного отделения технического факультета Белградского университета, который закончил в 1930 г. В 1932 г. он принят в альма-матер ассистентом по специальности «Сербско-византийское зодчество». В 1933 г. получил право на частную практику[52].

Одновременно Самойлов напряженно трудился как художник в различных русских журналах: «Русский сокол», «Донец», «Наука и жизнь», «Сокольский календарь». Публиковал карикатуры в газетах Королевства, например, в «Речи». Оформлял обложки для книг Д. С. Мережковского «Наполеон» и А. А. Бурнакина «Под небом Югославии». Одно время он был даже художником-энтомологом в министерстве народного здоровья[53].

В 1931 г. Самойлов одержал победу в конкурсе на лучший проект здания Пенсионного фонда Национального банка (Теразия). В отстроенном в 1939—1941 гг. здании фонда позднее разместился кинотеатр «Одеон». По мнению сербского исследователя М. Миловановича, это здание «едва ли не наиболее значительный образец белградского монументализма с конца тридцатых годов»[54].

Талант Самойлова творить красоту виден в проектированной им в сербско-византийском стиле столичной церкви Св. Архангела Гавриила (ул. Хумская) (1939 г.), также он был и автором проекта ее внутреннего убранства. Замечу мимоходом, что иконы двунадесятых праздников писал Иван Дикий (Дикой)[55].

Он разрабатывал с Александром-Сашей Джорджевичем проект Белого дворца на Дединье, который был реализован в 1935—1937 гг. Проектировал здание министерства народного просвещения в Белграде, интерьеры в представительстве Югославии в Анкаре (1937). Его мастерство получило признание и в сфере частного жилья. Блестящее знание исторических стилей, талант добиваться в своих работах органического сочетания композиции, пропорций, умение выбора оптимального пространственного решения — все это позволяло достигать успеха. В Белграде появляются особняки, выстроенные им в сербско-византийском стиле, в духе английского неоренессанса, французского, например дом Йокича (угол улиц Дурмиторской и Князя Милоша). Он был удостоен премии Белграда за лучшее проектное решение, найденное им для дома Раденковича на Пушкинской улице.

После нападения Германии на королевскую Югославию Григорий Самойлов попадает в плен, в котором находился долгих четыре года. В концлагере Сталаг IX-С, неподалеку от Бухенвальда, он создал часовню с иконостасом в сербско-византийском стиле, что само по себе было подвигом человека и художника.

После войны иконостас был помещен в часовне на центральном кладбище Белграда.

Не ограничивая себя временными рамками, упомяну о послевоенном творчестве Самойлова как мастера интерьера. Его талант проявился в работе над проектами таких зданий, как Академия наук (1949—1951 гг.), Югославский банк внешней торговли. Ему принадлежит авторство интерьеров ряда гостиниц по всей Сербии, в том числе реконструкции отелей «Москва» и «Эксцельсиор» в Белграде[56].

Профессор Самойлов после освобождения вплоть до 1974 г. вел на архитектурном факультете Белградского университета основы рисунка и живописи.

Не оставлял живописи как средства самовыражения.

Под одним из рисунков им были написаны слова: «Рисуя, я фиксирую редкие минуты отдыха, причем, не стараюсь изменить свой почерк и не думаю о существующих направлениях, ибо последователь всегда последний…»[57]

И в архитектуре Самойлов тоже не был крайним, его творчество не забыто Белградом, и построенные им здания все еще украшают сербскую столицу.

Я сказал здесь о зодчих, которых знает Белград; о них пишут исследования сербские и русские ученые. Но город на Саве и Дунае строили и многие другие русские, о которых мало что известно. Попробую назвать лишь некоторых.

Константин Николаевич Амосов (15. 05. 1882, Москва—1946, Белград), выпускник Московского высшего технического училища. О его работах в Королевстве сербов, хорватов и словенцев почти не сохранилось сведений, за исключением постройки по его проекту на одной из центральных улиц Белграда (ул. Князя Милоша, 12). Некоторое время в этом здании размещалось немецкое посольство[58].

Федор Федорович Богатырев (15. 01. 1876/1879, Москва—?). В эмиграции почти все время — с 1924 по 1941 г. — жил и работал проектировщиком в Белграде. Сохранился только один проект (здание, расположенное на ул. Рудничкой, 7)[59].

Павел Васильевич Крат, выпускник архитектурного отделения технического факультета Белградского университета (1931 г.). По его проектам возведен ряд монументальных построек в Белграде. Активно занимался реконструкцией, например, здания почты № 2, близ ж/д станции в Белграде, где модернистской обработкой фасада полностью уничтожил прежний романтично-экспрессионистский стиль, применив брашовановские горизонтально-вертикальные контрастные эффекты [60].

Леонид Захарович Макшеев, по проектам которого в конце 1930-х годов был построен в Белграде ряд жилых домов[61].

Владимир Сергеевич Пожидаев ( ?—август, 1972, Австралия), выпускник Крымского кадетского корпуса (1928 г.). Окончил архитектурное отделение технического факультета Белградского Университе. Был оставлен ассистентом по классу церковной архитектуры, позже работал в управлении Государственной монополии.

В 1951 г. со всей семьей переселился в Австралию в г. Аделаиду. «Одновременно с работой на государственной службе он разрабатывает проект и проводит строительство православного русского храма в Аделаиде и начинает проект русской церкви в Канберре, столице Австралии»[62].

Георгий Александрович Кульбицкий (22. 03. 1906, Пятигорск—13. 07. 1975, Аргентина). Образование начал в Тифлисском великого князя Михаила Николаевича кадетском корпусе, а закончил в Крымском кадетском корпусе. Потом был технический факультет Белградского Университета, который отлично оканчил в 1934 г. с дипломом инженера архитектора. Работал в известной фирме Батиньоль, участвовал в известных постройках того времени, как Савский мост, нефтеперегонный завод в Смедерево[63].

Архитекторы строили не только для других, но и для себя. Очень интересна вилла (ул. Крушевачка, 17), построенная Игорем Максимиллиановичем Блуменау по правилам, восходящим к сербскому средневековью. Они были таковы: на первом этаже спальня родителей, ванная и кухня, на втором — помещения для детей и стариков, на следующем этаже — округлая комната с камином и множеством небольших окон на все стороны. Пол в ней должен быть застлан медвежьей шкурой. Это было мужское царство. Сам дом строился в форме кириллической буквы Г. Окна спальни хозяйки должны были выходить в сад. Перед самым окном сажалась вишня или черешня, чтобы хозяйка поутру могла отворить окошко и дотянуться губами до сладких ягод. В саду, кроме множества цветов, должен расти орех, чтобы его запах отпугивал насекомых. Двор со своим колодцем окружали стены двухметровой высоты. Во двор было два входа: обыкновенный и для автомобилей. В сам дом был только один вход в прихожую, откуда можно было попасть, с одной стороны, в жилые помещения, с другой — в кухню. Крыша была черепичной, стены первого этажа были двухслойные: снаружи из камня, внутри — кирпичные. Причем между двумя этими слоями было небольшое пространство, для вентиляции. Крыша над ванной представляла стеклянный купол. Ступеньки лестницы были мраморными, а пол в комнатах на вилле Блуменау был из темного ореха и светлого клена[64].

И, завершив свой экскурс в сферу русского зодчества, перехожу в мир живописи.





--------------------------------------------------------------------------------

[1] Рощин Н. Указ. соч. С. 16.



[2] Кадијевић А. Допринос руских неимара-емиграната српскоj архитектури између два светска рата // Руси без Русиjе… С. 246.



[3] Миленковић Т. Указ. соч. С. 62-63.



[4] Кадијевић А. Допринос руских неимара-емиграната... С. 252.



[5] Там же. С. 246—247.



[6] Калинин Н., Земляниченко М. Романовы и Крым. Симферополь, 2003. С. 157.



[7] Новое время. 1921. 18. XII. № 197. С. 3.



[8] Блуменау И. Судьба русских эмигрантов в Белграде // Московский архив. Вторая половина XIX— началоXX в. С. 638.



[9] Там же. С. 638—639.



[10] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Руски архитекти у Београду. Русские архитекторы в Белграде. Београд. Б.г. С. 12—13.



[11] Там же. С. 14.



[12] Латинчич О., Ракочевич Б. Эмигранты-москвичи в Белграде. С. 636—637.



[13] Там же. С. 637.



[14] Там же.



[15] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Указ. соч. С. 17.



[16] Качаки J. Указ. соч. С. 98.



[17] Кадиjевић А. Београдски опус архитекта Романа Николаjевича Верховскоjа (1920—1941) // Наслеђе. 1999. № 2. 1999. С. 33—35.



[18] Часовой. 1931. 15. XII. № 70. С. 28; Кадиjевић А. Београдски опус… С. 35—36.



[19] Новое время. 1928. 18. IV. № 2087. С. 3.



[20] Часовой. 1931. 15. XII. № 70. С. 28.



[21] Никифоров К. В. Русский Белград (К вопросу о деятельности русских архитекторов-эмигрантов) // Славяноведение. № 4. С. 37.



[22] Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Научный архив. М. Скородумов Воспоминания. С. 39.



[23] Богословский А. В., ротмистр. Русские памятники и музеи в Югославии // Часовой. 1939. 5. VI. № 236—237. С. 31.



[24] Качаки J. Указ. соч. С. 98.



[25] Ђурђевић М. Прилог проучавању делатности архитекте Валериjа Владимировича Сташевског у Београду // Годишњак града Београда. 1998—1999. Књ. XLV— XLVI. С. 151—170.



[26] Часовой. 1931. 15. V. № 62. С. 13.



[27] Богословский А. В., ротмистр. Указ. соч. С. 30.



[28] Ђурђевић М. Указ. соч. С. 152.



[29] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Указ. соч. С. 26.



[30] Русский Дом... С. 39—40.



[31] Там же. С. 33—34, 35.



[32] Там же. С. 37.



[33] Зах. Ник. Русский Белград. //Часовой. 1939. 5. VI. № 236—237. С. 27.



[34] Русский Дом... С. 28.



[35] Андреj Васиљевич Папков // Руси без Русиjе... С. 265—267.



[36] Там же. С. 268—272.



[37] Незабытые могилы. 2004. М., Т. 5. С. 342.



[38] Русская эмиграция. Альманах. 1920—1930. С. 57, 60.



[39] Там же. С. 60.



[40] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Указ. соч. С. 38.



[41] Анагности П. Сећања // Руси без Русиjе… С. 302.



[42] Ђурђевић М. Прилог проучавању живота и дела архитекте Петра Димитриjевича Анагностиjа // Годишњак града Београда. 2000—2001. Књ. XLVII— XLVIII. С. 239—244.



[43] Анагности П. Указ. соч. С. 310.



[44] Ђурђевић М. Прилог проучавању живота и дела архитекте Петра Димитриjевича Анагностиjа. С. 244—248.



[45] Анагности П. Указ. соч. С. 312—318.



[46] Ђурђевић М. Прилог проучавању живота и дела архитекте Петра Димитриjевича Анагностиjа. С. 249—250.



[47] Там же. С. 250.



[48] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Указ. соч. С. 32—33.



[49] Кадиjевић А. Допринос руских неимара-емиграната... С.250.



[50] Кадиjевић А. Београдски период рада архитекте Виктора Викторовича Лукомского (1920—1943) // Годишњак града Београда. 1998—1999. Књ. XLV— XLVI. С. 122.



[51] Там же. С. 115—130.



[52] Милованович М. Архитектор Григорий Самойлов // Русская эмиграция в Югославии. С. 280.



[53] Незабытые могилы. М., 2005. Т. 6. Кн. 1. С. 411.



[54] Милованович М. Указ. соч. С. 282.



[55] Гордић Г., Павловић-Лончарски В. Указ. соч. С. 30.



[56] Милованович М. Указ. соч. С. 280— 283.



[57] Цит. по: Милованович М. Архитектор Григорий Самойлов. С. 284.



[58] Латинчич О., Ракочевич Б. Эмигранты-москвичи в Белграде. С. 635—636.



[59] Там же. С. 636.



[60] Кадијевић А. Допринос руских неимара-емиграната... С. 254; Арсењев А. Биографски именик руских емиграната. С. 268.



[61] Арсењев А. Биографски именик руских емиграната. С. 276.



[62] http:// www.xx13.ru/kadeti/kp1_6.htm



[63] http:// www.xx13.ru/kadeti/kp7_13.htm



[64] Латинчић О. Две генерациjе архитеката // Политика. 1996.12. VII. С. 9.

Источник: http://zarubezhje.narod.ru/texts/Kos...Belgrada05.htm