[Игорь Дудинский]

Вышла первая в истории книга-альбом, посвященная творчеству художника Сергея Алферова.



Ее жанр можно определить как объяснение в любви.

Когда художника уже нет с нами, за него имеют право высказываться не только его работы, но и друзья, близкие люди, единомышленники.

Создатели книги пытались передать богатый и причудливый духовный мир Сергея Алферова через людей, которые знали его близко, общались и работали с ним.

Несомненное достоинство книги – ее искренность.

В монографии мало искусствоведческих заметок. Основное место отведено высказываниям и воспоминаниям.

Сергей Алферов был настоящим кумиром для многих из поколения нонконформистов – обитателей московской андеграундной богемы 70-х – 90-х годов.

Почитатели творчества художника, его философских взглядов не скрывают восторженного отношения к своему уникальному современнику.

Предисловие к неизбежному. Презентация на форуме

Фрагменты из книги

Александр Кедрин:

В редких письмах из Москвы Сережа писал, что рекомендации сработали, друзья устроили его на работу – сначала дворником, а потом пожарником, что было большой удачей, поскольку работа была сутки дежурства и трое суток свободны. Главное, что в его распоряжении был подвал, где он на веревках, как белье, развешивал сушить свои работы. Писал, что он свободен, доволен и много-много работает.
Осенью 1975 года я через Москву возвращался к себе в Ташкент с международного симпозиума по керамике. Конечно, заехал к Сереже в Теплый стан. Сережа сообщил мне ошеломляющую новость. Через два дня на ВДНХ, в Доме культуры открывается выставка 150 московских художников-нонконформистов.
Мы тут же поехали на место событий. Здание было оцеплено милицией, и нас не впустили, но мы влезли в окно, открытое нам по условному стуку друзьями-художниками, которые монтировали экспозицию. Я впервые увидел работы Целкова, Рабина, Немухина, Вечтомова, Зверева, Зеленина. Сережа меня со всеми перезнакомил.
Потом, когда я бывал в Москве, Сережа всякий раз водил меня то на квартирные просмотры к Нике Щербаковой или Аиде Сычевой, то на очередную выставку в московский горком графиков, членом которого он стал.

Владимир Джа Гузман:

С конца 70-х годов, на душанбинской квартире Каландара по улице имени Клары Цеткин, сформировалась уникальная коммуна йогов, а говоря точнее – тусовка разного рода мистиков и магов, а также просто искателей приключений и отдельных нестандартных авантюристов, собиравшихся сюда со всего Союза. С ранней весны до поздней осени приезжий народ пасся на этом флету в перерывах между экспедициями и зиаратами.
Скоро здесь появился новый для меня человек – московский художник Сергей Алферов. В тот день наша компания прямо с утра отправилась на плот. И я обнаружил, что Сергей загорел гораздо лучше, чем я: ну просто истинный Отелло, при этом ослепительно белозубый!
Сережа Алферов был типом вполне параноидально-художественным, видевшим сны наяву. У него были черные как смоль густые всклокоченные волосы, такая же нечесаная борода, неестественно большие белки слегка косящих черных глаз. Было в его внешности что-то талибское и цыганское одновременно. В общем, пан художник был типичный девона и производил на местных жителей должное впечатление.

Читать дальше... 

Дмитрий Ионов:

Несмотря на недавнюю женитьбу Сергей Алферов отправился в путешествие. На прощание он сказал жене: «Ольга, помни что ты как жена китобоя! Жди!»
Далеко в горах Памира затерялось селение Конгурт. В один из дней в правление колхоза вошел молодой человек странного вида: с длинной бородой, в калошах, с посохом и рюкзаком за плечами. Его появление вызвало у колхозников приграничного селения удивление: кто он и откуда здесь появился? А то, что он говорил, не укладывалось в рамки здравого смысла, в привычный распорядок жизни селения, состоящего из десятка домов.
Он сказал, что ему понравилось место, и он хочет остаться здесь, чтобы пасти в горах овец. Правление послало за милиционером. Большой, толстый добродушный милиционер улыбнулся: «Зачем ты тут?» Как ответить? Рассказать, что сбежал из Москвы за тысячу километров, чтобы найти, проверить, сопоставить свой внутренний мир и «начала бытия, пребывающие в конкретной реальности рек и гор и бесконечности творений»?
Представился, сказал, что зовут Сергеем, фамилия – Алферов. Художник. Приехал, «просто потому что нравится».

Предисловие к неизбежному. Презентация на форуме

Фрагменты из книги

Валерий Турчин:

Создавая свое искусство, Сергей Алферов совершал некий ритуал. С другой стороны, созерцание «ритуальных» произведений – тоже ритуал. Чем больше зритель в него погружается, тем глубже его затягивает стихия чего-то изначального. Кажется, что рождается не просто искусство, а вообще искусство как таковое. Рождается из праформ, из хаоса. Рождается потому, что так надо. Потому что для этого есть некая историческая предопределенность. Сергей Алферов убеждает нас, что искусство каждый раз рождается не заново, как бывает во время различных эстетических революций – от неолита до ХХ столетия, а как будто впервые. Оно само удивлено своим появлением, воспринимая его как чудо. И как чудо воспринимает его зритель – ведь ему посчастливилось присутствовать при таком важном событии – рождении новой формы художественного сознания.

Ника Щербакова:

После разгрома «бульдозерной» выставки в 1974 году я стала устраивать в своей просторной квартире в центре Москвы выставки неофициального искусства. Художники знали, что у меня они могут не только показать свои работы, но получить моральную и физическую поддержку, поэтому тайком передавали друг другу мой адрес и телефон. Однажды ко мне забрел и Сергей Алферов – молодой симпатичный юноша, от которого веяло чистотой, ранимостью и физически ощущаемой незащищенностью. На вид ему было лет 25. Тонкие руки, тонкие пальцы, милая, стеснительная улыбка, в которой была смесь боли и иронии по отношению к миру. Чувствовалось, что Сергей из интеллигентной семьи. Он был скромным и не любил, что называется, «позировать перед камерой». Из таких людей большей частью и состоял советский андеграунд. Они не могли одновременно создавать чистое искусство и пробивать себе локтями путь к успеху. Это были в основном люди, для которых духовная жизнь была всем, поэтому материальной стороне они уделяли слишком мало внимания.
Было видно невооруженным глазом, что Сергей нуждается в помощи. Он не относился ни к какой группе или союзу и не зарабатывал на жизнь книжной графикой, как многие другие нонконформисты, поэтому его ситуация была особенно уязвимой.

Борис Бич:

Когда думаешь о нем, первым делом вспоминаются его громадные глаза и какая-то неземная, нечеловеческая деликатность. Казалось, его тайна в том, что он помнил все. Он был замкнутой системой, обладавшей уникальной прапамятью. Сергей помнил иные миры и цивилизации. Конечно, его нельзя было назвать всесторонне образованным человеком. Просто он интуитивно, надинтеллектуально – знал все. Даже то, что вообще никто не может знать. Эти знания давал ему Господь.
Я бы назвал Сергея блаженным. Он был трагичным и неприкаянным. Человеку приземленному, мещанину Алферов мог показаться городским сумасшедшим. Ведь он ни с того, ни с сего мог заговорить о древних шумерах. Его занимала мировая история – сквозь нее он, как ручьем, протек своим разумом. Мы часами говорили с ним о Древнем Египте. Он рассказывал о шаманах и о Севере, где тоже успел побывать. У Сергея была замедленная, растянутая речь. Иногда, когда он спешил высказаться, то начинал заикаться. Когда мы размышляли об ариях, Сергей заметил: «Все, что получил юг, пришло с севера». У него была уникальная способность читать древние тексты, которые никто кроме него читать не умел. Он был, на первый взгляд, наглухо закрыт для посторонних, но в то же время и полностью открыт, поскольку жил в мире своих чувств.

Предисловие к неизбежному. Презентация на форуме

Фрагменты из книги

Иван Ахметьев:

…Сережа резко изменился, в нем произошел какой-то сдвиг, он стал редко выходить из дома. При этом вдруг перестал слушать музыку. Спал до полудня, а, проснувшись, слушал голоса детей, расходившихся из школы после уроков. Говорил, что другой музыки ему не нужно. Только дети и птицы.
Сергей Алферов был настоящим художником, к тому же необыкновенно умным. Его защита на бытовом, житейском уровне была, конечно, слабой. Да еще эти его характерные язвительные усмешки. За одну из них его, наверное, и убили.
Однажды в 80-е мы втроем шли по замоскворецким переулкам с одной Володиной работы на другую. Навстречу в сумерках шли с работы какие-то тетки с сумками. Спокойно разминуться не удалось. Внезапно одна из теток с воплями «Душман, душман, я его знаю!» бросилась на Сережу. В конце концов как-то разошлись, другие тетки ее оттащили. Такое вот столкновение двух миров…

Катя Медведева:

Сережа Алферов никогда себя не афишировал, не пиарил. Ни разу такого не было. Коллекционеры приходят, а он сидит в уголке, молчит. Курит, улыбается, слушает, что говорят, а сам – ни гу-гу. Невозмутимый был. Всего один раз я видела, как он разволновался по поводу скрипки. Мне это так понравилось. Думаю, вот это да. Однажды приехал к нам один скрипач и предложил мне: «Давайте меняться. Я вам свою скрипку, вы мне – картину». А до этого он то же самое предлагал Сереже, но я же этого не знала. Мы с этим скрипачем сидим, я говорю: «Пожалуйста, выбирай работу, какая нравится». А Сережа что-то учуял из своей мастерской, врывается огромными шагами ко мне и… ка-а-аак прыгнет, схватил скрипку и убежал. Видать, эта скрипка очень ему приглянулась. Я сказала: «Сережа, не переживай Бога ради. Возьми свою скрипку». Ну если нужна человеку скрипка. Между собой у нас никто никогда не ругался.

Юрий Плисс:

Валя Хрущ наливает в Сережину пиалу чай. В это время Сережа как обычно о чем-то размышляет вслух – с характерной для него вопросительной интонацией. В результате чай переливается за края пиалы. «Как я могу тебе, Сережа, ответить или возразить, если твоя душа переполнена, как эта пиала», – замечает Валя. Все, включая Сережу, смеются. Что и говорить, была в нем этакая чудаковатость богатыря, только что вставшего с печи. Заросшее лицо, обилие длинных и слегка сумбурных речей. Однако со временем становилось понятно, что его разговоры вслух – это инерция огромной массы внутренних впечатлений и размышлений.

Андрей Басанец:

Интересно было наблюдать, как он работает. Раскладывал на полу листы ватмана, банки с краской, карандаши, мелкие валики, чернила, кисточки, линейки, иголки, расчески, промокашки и прочие «профессиональные» принадлежности. Не мог работать без музыки. На голове наушники с восточной музыкой или джазом. На ноги Алферыч, как его называли, надевал могучие несгибаемые тяжеленные башмаки из кирзы – чтобы было устойчивее сидеть. Творил он всегда, сидя на корточках. Созидалось 5-8 работ одновременно. При этом Алферыч подвизгивал только ему звучащей музыке из наушников. Весь процесс мог длиться сутками напролет – без еды и отвлечений. Этакий шаман Алферыч.
«Картинки» свои он любил. Постоянно их пересматривал, перекладывал. «Картинки шлепать пойду. Некогда мне с вами тут», – говорил Алферыч после двухчасовой болтовни.

Предисловие к неизбежному. Презентация на форуме

Фрагменты из книги

Александр Лисовский:

Его квартира находилась в Чертаново, и однажды на рассвете, когда улицы были пусты и безлюдны, мы с товарищами поехали к нему в гости. Меня поразило бескрайнее, насколько хватало глаз, пространство столичного спального района без единого дерева, с как будто безлюдными, вымершими огромными домами. Первые лучи солнца отражались в тысячах окон, и эта грандиозная панорама заставляла вспомнить сон Веры Павловны из романа Чернышевского.
Дом Алферова оказался самым последним. За ним начинались поля и стояли опоры высоковольтной линии с их неутихающим монотонным треском. Тем неожиданней было оказаться в квартире Сережи Алферова. Стены комнат были увешаны китайскими свитками, бурятскими танками, восточной керамикой. Повсюду лежали толстые стопки графических листов. Посредине одной из комнат стоял большой офортный станок. Еще было много музыкальных инструментов, на которых он любил и умел музицировать: скрипка, ксилофон, барабаны и даже электрогитара с колонками и усилителем.

Владимир Трямкин:

Одно время Сергей был фанатично увлечен идеей издать «своего» Омара Хайяма – книгу стихов в собственном переложении и с иллюстрациями. Но в то время никто так и не решился спонсировать эту идею. Серега с серьезным видом отшучивался: «Боятся, что у Омара Хайяма родственники могут объявится и в суд подать». Такой у него был юмор. А сам глубоко внутри переживал.
Еще хорошо разбирался в философии, особенно восточной. У него была большая библиотека. Все время покупал книжки, ходил по антикварным книжным лавкам, часто таскал с собой меня. В то время вообще было модно заниматься эзотерикой. Но многие увлекались формально, а Серега интересовался серьезно и действительно много знал. В его рассуждениях не было слепой веры, зато всегда присутствовала разумная критика. Любил простые восточные образы. Например, у него много работ с птицами. А ведь все эти птицы – символы, которые нужно расшифровывать. Вот соловей на дереве – это ведь важнейший эзотерический символ. Тот, кто понимал, мгновенно и чисто автоматически его сканировал, а те, кто не знал тайных смыслов, воспринимал символы просто как симпатичных и добрых животных и насекомых.
Разговаривал Сережа своеобразно. Излагал мысли оригинально. На первый взгляд, сумбурно, но на самом деле произносил настоящие эзотерические тексты. Даже на бытовом уровне его речь была наполнена внутренними тайными смыслами.

Игорь Дудинский:

Вернувшись из Англии, Сергей рассказал мне о встречах с настоящими драконами:
– Рисую на свежем воздухе, а по небу летит какой-нибудь черт. Покружит надо мной, посмотрит. Сядет поблизости. Я ему что-нибудь расскажу – он улетит. Им же интересно, что я делаю. У нас с англичанами разное мышление. Нас приучили, что одна эпоха заканчивается и начинается следующая. А они знают, что ничего не исчезает. Просто когда появляется что-то новое, прошлое отходит на задний план. В результате все существует одновременно, и никто никому не мешает. Люди и драконы друг друга не трогают. Например, стоит современная атомная электростанция. Вдруг на ее крышу садится огромный летающий ящер. Посидит и улетит. Там такое в порядке вещей. Никто даже внимания не обращает.
…Незадолго до его гибели мы с Алферовым летним солнечным днем после определенных перемещений, сопровождавшихся неслабыми возлияниями, оказались в Архангельском. Увидели маршрутку, которая шла до музея-усадьбы, и решили «продолжить» в интересном месте. Сели, доехали. Мы уже были, что называется, хороши, а, приняв на грудь еще, поняли, что оба не в состоянии сдвинуться с места. Слава Богу нам подвернулись какие-то кусты или заросли, куда мы успели завалиться прежде чем вырубиться. Поэтому нас не нашла музейная охрана.
– Что ни говори, а все-таки жевать грамотнее, чем пить, – неожиданно пробормотал своим неповторимым вкрадчивым голосом Сергей, пока я еще был в состоянии распознавать человеческую речь. – Алкоголь всего лишь стимулирует внутренние возможности, но не открывает окно в рай. Почему, думаешь, на Востоке не пьют. Если там запретить жевать, рухнет весь уклад жизни. Представь, ты в горах, один, собачий холод, вокруг в течение многих недель никого кроме овец.
– Чего тут представлять. Я сейчас в аналогичной ситуации, – поддержал я его, стуча зубами, поскольку не привык к ночному дискомфорту. Сергей же держался так, как будто мы лежали не на земле, а в номере люкс интуристовской гостиницы.
– Если в горах не жевать, в первый же день съедешь с катушек, – продолжал Сергей. – К тебе прилетают разные сущности, чтобы сообщить что-то важное. Пока не пожуешь, не сможешь их услышать. Местные жители вообще только и делают, что круглосуточно жуют и беседуют с ангелами. Пожалуй, пора туда съездить.

Предисловие к неизбежному. Презентация на форуме

Фрагменты из книги

Артем Киракосов:

Сережа всегда делал ставку на свое искусство как на профессию, кормил семью. Всю жизнь – пахал. Денег он зарабатывал – особенно на нашем фоне – достаточно. И нечего было стонать и жаловаться. Надо было просто организовывать его жизнь, быт, работу, досуг. У нас в семье до сих пор в шутку часто повторяют расхожее Сережино выражение: «Последнюю тыщу разменял». Имелось в виду долларов. По тем временам – неплохая сумма. Но для Сережи «разменять последнюю тыщу» было катастрофой. Хотя мы в то время жили где-то на 100 долларов целый месяц. Жили более чем скромно, но – предельно организованно.
Я узнавал его еще по звонку – мистически медитативному, медленному и странным образом приторможенному. Вначале – просто дыхание в трубке. Молчание. А потом: «Дак ты дома?» – с несколько затянутым азиатским акцентом.
– А куда же ты звонишь-то, Сережа? Я рад тебе. Слушаю тебя внимательно.
– А-а-а-а-а. У-у-у-у-уф. Киракосыч, я тебя уже достал, наверное, – разворачивал он свой неспешный многочасовой монолог.
Болтали мы сутками – я, правда, каюсь, клал трубку рядом, иногда надолго, потом поднимал, а Сережа все что-то говорил, говорил. Я отзывался, клал опять. Теперь жалею.
Отдельная песня – наша с ним жизнь и работа в Германии. Там я возил его далеко. У меня единственного были права, нам выделили два пикапа – Trabant, и помимо рисования я бесплатно занимался еще и развозкой друзей, девчонок и грузов. Мы ездили по спецмагазинам, выбирали ему для работы бумагу. Молоденькие немецкие продавщицы замирали и долго млели, затаив дыхание, когда Серега щупал «бумафшки» на звук, как Горовиц белоснежные клавиши роялей Steinway – и напряженно ловил ноты, которые издавали его пальцы, скользя по поверхности. Тактильное искусство графики. Мы понимали многое из того, что не дано было понять грубоватым живописцам. От разнообразия ассортимента бумаги у него разбегались глаза.

Анастасия Алферова:

...Отец любил и ценил черный юмор. Вообще относился к людям и всему миру с изрядным сарказмом. Иногда направлял свою иронию на кого-то или что-то. Правда, всегда беззлобно, с усмешкой.
Однажды мы перебирали с ним работы, в том числе и старые, «наивные» – с «человечками», лошадками. Я спросила, не в детской ли литературе он черпал вдохновение, когда их рисовал? Он сказал: «Конечно. Откуда же еще». И рассказал анекдот: «В очаге, потрескивая, догорает Буратино, варится суп из черепахи Тортиллы, на полу расстелена шкура пуделя Артемона, к стене прибит гвоздями Пьеро, на диване лежит обесчещенная и выпотрошенная Мальвина. А в кресле-качалке сидит Карабас Барабас. Огляделся вокруг, почесал пузо и говорит:
– Я смотрю, у меня сегодня настоящий праздник!»
Я спросила: «Ты это к чему?» «К тому, что мои картинки и сказка – это как анекдот и сказка. Решай сама, много ли между ними общего».

Ольга Буракова:

Сережа был доверчив и простодушен до наивности. Практичность и меркантильность были несовместимыми с ним категориями. Одного галериста, который был должен ему немалые деньги, Сережа называл хорошим человеком. Считал его несчастным, вынужденным страдать из-за необходимости платить художникам деньги.
Вернувшись из Германии, Сергей захотел пожить и поработать на природе. По своей непрактичности купил избу-развалюшку в Козельске. Домик стоял на горе, внизу протекала река Жиздра, за ней простирались луга и леса. Вид был великолепный, и это особенно подкупило его как художника. Я приезжала к нему редко. Оставлять дочку было не с кем, а привозить ребенка в трухлявый не обустроенный и совершенно не приспособленный для жизни дом, по которому ходили куры и кролики, не могла. Сергей по наивности считал, что Козельск, как и Оптина Пустынь, пронизан святым духом, старался быть в добрых отношениях с местным населением. Видя, что рядом с ними поселился отшельник, да к тому же москвич, они проявили к нему интерес, а некоторые даже стали злоупотреблять его гостеприимством. Приходили с самогоном, мешали работать. В конце концов Сергей написал на калитке объявление: «Оставьте меня в покое». Позже, когда Сергей окончательно вернулся в Москву, он часто повторял: «Да, русская природа прекрасна, но люди…» И при этом тяжело вздыхал.
В августе 2004 года Сережи не стало. Но его жизнь продолжается в его произведениях. Погиб он трагически. Нашла я Сережу сама, умирающего на улице, на людном месте, в 12 часов дня. Прождав всю ночь и не дождавшись Сережу, я сама не знаю зачем вышла на улицу и встретила знакомую. Вдруг к ней подошла девушка и стала возбужденно рассказывать, что на автобусной остановке еще с вечера лежит умирающий мужчина. И уточнила: «В куртке цвета хаки с металлическими застежками». Не кто иной как Господь вложил эти слова в ее уста. Я сразу побежала к остановке и увидела Сергея. Он уже лежал без сознания с открытыми глазами. Люди спокойно входили и выходили из автобуса. В десяти метрах у многоэтажного дома как ни в чем не бывало сидели несколько мужчин и женщин. Я сразу нащупала у Сережи на голове окровавленную рану, в кармане нашла паспорт и полис. Вызвали «скорую», и только тогда его забрали в больницу. Люди, сидевшие на лавочке, рассказали, что часов в 10 вечера, когда было еще светло, при выходе из автобуса Сергея ударили чем-то по голове. Врач из реанимации сказал мне, что когда его привезли, он был еще жив. За эти 14 часов люди не раз вызывали «скорую помощь» и милицию. Те несколько раз приезжали, но так и оставляли его умирающего на асфальте. Несмотря на смертельную рану, мучения и боль, Сергей пытался выползти на проезжую часть, чтобы прекратить свои мучения. Однако, по словам очевидцев, врачи «скорой» оттащили его на ближайший газон, сделали парализовавший его укол и уехали восвояси. Все мои обращения в прокуратуру остались без ответа, свидетели отказывались давать показания.
С Сережей мы прожили 33 года. Мы не были половинками одного яблочка. Однажды, когда я завела с ним разговор о любви, он, отвернувшись от меня и смотря в окно, в голубое без единого облачка небо, сказал: «Не надо так сильно любить – ведь умирать не вместе будем». Женщины не были его страстью, но его энергия и талант порой притягивали к нему представительниц прекрасного пола. И не всегда он оставался неприступной крепостью. Однажды он пришел домой измученный, изможденный и сказал мне: «Ты – лучше всех».