[LCR]

Вот-вот, gans, сегодня как в меню у нас Воллар.
Лично я, переводя, веселилась. Надеюсь, вам тоже понравится

Да, я перечитала свой вчерашний перевод - безобразие, конечно, масса опечаток, и не только - есть ошибки в падежах (знаете, по ходу перевода меняешь конструкцию, а назад возвратиться, все поправить забываешь), прошу прощения. Но переводить легко, довольно приятно и быстро, а править - долго и противно, так что не обессудьте, буду продолжать, как реньше.


Воллар

Я приторговывал картинами, но денег мне это приносило не много, во всяком случае, мне этих денег не зватало – я полюбил роскошь и привых жить не по средствам (оба этих недостатка сопровождали меня в течение всей моей жизни), поэтому я регулярно ходил к Дворцу Правосудия занять денен у одного из моих братьев-вдвокатов.
/…/

Читать дальше... 

Однажды мой брат, тот, который посв\тил себя деловому праву, сказал мне:

- Я только что выиграл очень важный процесс против Кассирера, знаменитого немецкого торговца искусства.

Я встал в стойку:
- И кто же твой счастливый клиент?
- Амбруаз Воллар.

Я схватил его за руку:

- Потрясающе! Ты знаком с Волларом, с великим Волларом!

Он улыбнулся:

- Конечно, я с ним знаком. Если хочешь, могу тебя представить ему – я как раз еду к нему.

Вот так я и очутился в знаменитом особняке на улице Мартиньяк.

Я был очень возбужден и взволнован, боялся, что что-нибудь сделаю не так. В это время Воллар стал уже чем-то вроде живой легенды.
Он ждал нас в большой столовой на втором этаже.
«Креольский Будда» - это выражение Пьера Лёба пришло мне в голову, как только я его увидел.
Он был очень большой, толстый и сонливый – как наевшийся вдоволь медвель. Веки почти полностью закрывали ему глаза, пожтому казалось, что он все время созерцает свой собственный живот…

Брат представил меня, сказав, что я интересуюсь живописью и хочу стать маршаном искусства.
Огромный людоев поднял одно веко и измерил меня взглядом, полным лукавства.

- Ах вот как, - сказал мне добродушно, но небрежно, - Вы хотите стать маршаном?
- Это мое самое горячее желание.

В надежде оставить на него хорошее впечатление я стал рассказывать ему о Кислинге и Сутине.
Он кивал головой, казалось, что он был заинтересован. Впоследствиии я понял, что оба этих художника совершенно его не интересовали.
Надо думать, что я сам заинтересовал его больше. С этого дня я стал постоянным посетителем этого дома.
Покровительство Амбреаза Воллара помогло мне стать одним из самых крупных маршанов искусства в Париже.

Амбруаз Воллар сыграл определяющую роль в истории французского и международного искусства. Он не только торговал живописью, не только был самым крупным, самым значительным маршаном: он страстно любил живопись, и у него был настоящий дар «открывать» художников. Тот, кто хочет понять характер этого человека, долден прежде всего учесть, что Воллар всегда действовал ради собственного удовольствия, а не из страсти к наживе.

Воллар родился в 1868 г. в Сен-Дени-де-ля-Реюнион, он был старшим из десяти детей. Отец его, переселившийся на остров Реюнион, работал клерком в нотариальной конторе. Скопив денег, он сумел выкупить эту контору. Это был суровый, холодный человек, одержимый желанием подняться по социальной лестнице. Сын его был ему полной противоположностью…

Окончив школу, молодой Воллар поехал в метрополию. Судьба его была предопределена : он должен был изучить право и заменить своего отца в нотариальной конторе.
Отучившись два года на факультете права в Монпелье и получив степень лицензиата, Воллар поехал в Париж подготавливать докторскую диссертацию. Отец выплачивал ему ренту, которой хватало на скромную жизнь.
Но Париж оказал непредвиденное на Воллара влияние, которого его отец не мог предвидеть: он стал ходить по выставкам, сдружился с богемой. Право его совершенно не интересовало, и перспектива возвращения на свой остров абсолютно его не прельщала.
Его ужасно привлекало искусство, особенно живопись, но на вопрос о том, как совместить эту любовь с необходимостью зарабатывать себе на жизнь ответа у него не было.

Тем не менее, в двадцать лет он зажмурился и прыгнул в воду: забросив право, он пошел работать продавцом в галерею искусства.

Галерея эта называлась «Художественный союз», и по правде говоря, это было необыкновенное место: «Художественный союз» претендовал на защиту искусства от тогдашних безумцев и революционеров, тех, кого называли «непримиримыми», а критика окрестила «импрессионистами». В «Художественном союзе» в чести были только художники, покрытые почестями, получавшие государственные заказы – Фальгьер, Жером, Бонна, Даньян-Бувре. Они считались «честью нации» и продавали свои произведения по сказочным ценам: в 1893 г. маленькая картина Бонна шел нарасхват за 20000 франков (тогдашних!). Через несколько лет мощные течения современной живописи начисто смели со сцены эту академическую продукцию…

Несмотря на свои грандиозные амбиции, «Художественный союз» вел довольно скромное существование. Его директор, Дюма, который сам был художником, продавал свои произведения, а также картины не слишком талантливых худоджников, которых он подвигал, с большим трудом – один из этих «беговых жеребят» специализировался на портретах лошадей по заказу клиента.

Воллар появился в этой цитадели самого оголтелого конформизма – как слон в старой лавке, торгующей фарфором. Он тихо посмеивался себе в усы, но и раздражался, конечно…
Он получал 125 франков в месяц, на которые он умудрялся не только жить, но и покупать на набережных картины для перепродажи. В то время на набережных можно было найти гравюры Ропса, Форена и Стейнлена по вполне разумным ценам. /А кроме этого, он покупал – буквально за копейки – холсты молодых художников, не имевших никакой котировки…

Однажды, исключительно из любви к провокации, он предложил своему директору работы этих неизвестных художников – их звали Дега, Ренуар, Сезанн. Дюма пришел в ярость: это было серьезное оскорбление «прекрасного вкуса» его галереи, которым он так гордился…

После такой безобразной выходки, Дюма стал относиться к молодому великану очень подозрительно. Еще хорошо, что он не знал, что тот продал работу Сислея одному из коиентов «Художественного союза»!
В 1890 г. они расстались «по несовместимости характеров».


Воллар остался без работы, но с небольшой, но отборной личной коллекцией. Он совсем не собирался продавать ее маршанам, которые со своей стороны вовсе не стремились ее приобрести – она была слишком «революционна».

Тогда он решил стать дилером и самостоятельно находить себе клиентов.
Он снял небольшую квартирку на улице Апеннин, перевез туда свои сокровища и отправлися на охоту за клиентом.
Его первым покупателем стал торговец вином, который купил у него Форена – в течение всей своей жизни Воллар питал к этому художнику особую слабость, наверняка в память об этой сделке. Поздее Форен стал завсегдатаем знаменитых волларовских «ужинов в погребе».

В 1893 г. Воллар из дилера превратился в маршана – он снял небольшую лавку в доме номер 39 по улице Лафит, котора тогда была специализирована на торговле жиыописью, антиквариата и вообще старья. Такая специализация объяснялась просто-напросто близостью этой улице к отелю Друо. Теперь там размещаются и букинисты, нумизматы и филателисты. В то время там было также много мазагинов, продащих материалы для живописи, пожтому художники часто прохаживались по ней, чтобы закупить себе красок, а заодно и посмотреть, что делают их собраться по искусству. Среди них были Матисс, Пикассо, Руо, Вламинк…

Рядом с непритязательными лавочками находиолись витрины крупнейших маршанок того времени: Дио, Жерар, Майер, Бенье, Тамплер, и самые главные – Дюран-Рюэль и Молодой Бернхайм. На протяджении многих лет улица Лафит была колыбелью нового, жиывого искусства.

Неполадеку от улицы Лафит находилась улица Лё Пеллетье, очень на нее похожая. Там размещался магазин Лё Барк де Бутвиль – это был скромный маршан, течение долгих лет он продавал работы старых мастеров и вдруг на Салоне Независимых полуил откровение – откровение нового искусства. Он продал все свои старые картины, перекрасил свой магазин, повесил на входе вывеску «Импрессионисты и символисты» и стал продавать Боннара, Вюйара, Лотрека и Мориса Дени. На видном месте в магазине висела доска, на которой были перечислены имена его «беговых лошадок», Мане, Сислей, Моне и Пикассо занимали там почетное место. Иногда, когда какой-нибудь молодой художник его разочаровывал, он закрашивал его имя с этой доски почета…

Стало быть, Воллар седентаризировался, сел в директорское кресло – хотя говорить о директорском кресле можно только метафорически, так как практически никакой мебели в магазинчике не было. Честное слово, лавочка имела жалкий вид! Малюсенькая, с микроскопической витринкой, но неважно: Воллар не задерживатся на деталях. Он занялся тем, что перевез туда все свои холсты, теперь оставалось только сделать себе имя.

В 1893 г. он скупил у вдовы Мане целую стопку рисунков и выставил их. Эта выставка осталась совершенно незамеченной… хотя не совсем…
Писарро писал своей дочери: «Один молодой человек только что открыл маенькую галерею. Он любит нашу школу. Это настоящий энтузиаст и он знает свою работу » - фраза эта – ключ к пониманию феномена Воллара.

Молодые художники, эти «подрывные элементы», маргиналы, почувствовали, что наконец-то появилс человек, который их понимает, который сможет продавать их работы, помочь им найти место в мире искусства. Ведь двери салонов, на которых экспонировалось официальное искусство, были для них закрыты, стало быть, единственной надеждой на известность были для них маршаны, которые бы осмелились продвигать их живопись. Воллар идеально соответствовал этому критерию…

Писарро и Ренуар пришли познакомит ься с «молодым человеком». Он им понравился, несмотря на свой вечно сонный и вид – ка будто все на Земле ему давно наскучило – и почти всегда пустую галерею. Они посоветовали ему обратить внимание на совершенно неизвестного художника по имени Поль Сезанн.

Воллар послушался их совета. Он нашел способ посмотреть работы Сезанна, и сделал это очень внимательно.

Можно ли сказать, что он сразу понял величие поисков Сезанна? Что его сразу взволновала абсолютная искренность и одинокое мужество его работ? Во всяком случае ясно одно – что-то он в них почуял и тут же объявил, что эта живопись ему нравится.