- Два часа езды от Парижа, чем-то похоже на Клаверак, только побольше, потому что это бывший замок, начало которому было положено в 13-м веке, а 18-м там жил господин, известный тем, что его голос был последним, которого как раз недоставало, чтобы отрубить головы Людовику XVI и Марии-Антуанетте. Потом, когда Бурбоны вернулись к власти, ему пришлось бежать, и дни свои он окончил в Англии. Но замок остался, теперь в нем живем мы, в нем находится моя уникальная библиотека, которую я строил в течение многих лет, и которая стала основой и моей преподавательской работы, и выставок в Музее воображения.
- Расскажите поподробнее о своих делах в России.
- Начнем с того, что Россия – большая, так что приходится по ней много ездить. Я стараюсь чаще бывать на родине отца, на родине предков – в Кабардино-Балкарии, работаю со студентами, устраиваю выставки в Нальчике. В Северной Осетии вот-вот откроется созданный мною многофигурный памятник, посвященный жертвам международного терроризма. Конечно, он связан с трагическими событиями в Беслане. Там будут фигуры и детей, и взрослых. Бронза, гранит. На громадном бронзовом листе, который “брошен” под “колесо судьбы”, будут вписаны даты и места самых страшных терактов – Нью-Йорк, Мадрид, Лондон... Я работаю также и с республиками, некогда входившими в состав бывшего Советского Союза. Например, с тем же хореографом, с которым мы когда-то делали постановку балета “Щелкунчик” в Мариинском театре – Кириллом Симоновым – мы сейчас в замечательном Вильнюсском театре оперы и балета новую версию “Коппелии”. Я - автор либретто, концепции, декораций и костюмов.
- Я чувствую, что в вас все больше проявляется преподавательская жилка, желание делиться опытом и знаниями. Это давно присутствовало давно – иначе вы не создали бы свой Институт воображения, который родился в Клавераке.
- Его содержимое сейчас почти полностью переехало во Францию – просто потому, что там подходящее помещение. Кстати, французы называют такие помещения в замковом пространстве эрмитажем. И там, в этом двухэтажном эрмитаже 18-го века площадью в 1000 квадратных метров мы с московским телеканалом “Культура”, на основе собранных мною материалов, сделали уже восемь фильмов. Каждый продолжительностью в 40 минут. Эти ленты были уже показаны в России. А вся серия, начатая еще раньше, в Клавераке, состоит (пока) из 22 фильмов. Это огромная работа, целый цикл, под общим названием “Воображаемый музей Михаила Шемякина”.
- Что являет собой этот цикл?
- Каждый фильм посвящен обычно одной теме. Первые фильмы, которые мы снимали еще в Клавераке – “Метафизическая фигура”, “Метафизическая голова”, “Гримаса в искусстве”, “Крик в искусстве”... Потом были “Образ смерти в искусстве”, “Ребенок”, “Пеленание в искусстве”... Мы анализируем, как раскрывается в искусстве разных эпох каждая тема.
- Но это можно продолжать бесконечно – “Рука в искусстве”, “Нога...”, “Прическа...” или еще уже – “Дерево в искусстве”. Есть что-то, чего искусство не затрагивало?
- Сегодня искусство настолько безгранично в своих поисках, что касается тем, которые лет 25 назад меня бы сильно озадачили. Скажем, “Моча в искусстве” или “Внутренние органы”. А теперь – ну возьмите американку Кики Смит – она работает с “потрохами” человека, выставляет это в бронзе. Или картины Энди Уорхола, которые сегодня стоят миллионы, а сделаны они были так: приходили в мастерскую его друзья, пили пиво, потом они мочились на холст, получались какие-то пятна, разводы. Сегодня это выставляется в музеях и на аукционах.
- Как же понять, где кончается искусство и начинается пустая игра или коммерция?
- Я надеюсь, что люди увидят две картины из моей серии, которые как раз посвящены этим проблемам. “Кто мы такие? К чему мы пришли?” - фильмы задают эти вопросы в связи с русским искусством, потому что меня, как человека, в России родившегося и там сформировавшегося, это особенно волнует. Я сегодня озадачен и встревожен тем, что там происходит в сфере искусства. Идет охота за деньгами российских “богатеньких”, а поскольку эти люди большим интеллектом не отличаются, то им хочется быть модными. Вот и идет процесс околпачивания. Ну представьте: человек заработал деньги – кто на цветах, кто на туалетной бумаге, кто на гробах и могилках. Но ему хочется попасть в “высокое общество”, выглядеть умным, понимающим... Тут уже разработана система: по совету “специалиста” человек покупает замаринованную акулу или свинью, разрезанную пополам, за 10-15 миллионов фунтов стерлингов, или какое-нибудь пластиковое сердечко работы Джеффа Кунса за столько же, и помещает в свой дом. Придет к нему гость и видит: на этой стене висит десять миллионов, а тут стоят двадцать, и все ультрасовременно. Это становится неким знаком принадлежности к определенной, “элитной” группе. Это устоявшееся уже сегодня понятие – художественная мафия, которая благополучно околпачивает большую группу не только российских, но и американских бизнесменов, и китайских, и прочих.
- Я как раз вспомнила, что тот же Джефф Кунс давно представлен и в частной коллекции, находящейся в городе Далласе, где сконцентрированы, как известно большущие нефтяные деньги, и – с недавних пор - в Киеве, где у него есть другой коллекционер – Виктор Пинчук.
- А вот французов так просто не возьмешь. Они держат оборону крепко. Они говорят: может быть, это и хорошо, но не для нас. И вообще у нас нет таких денег. В свое время магнат Франсуа Пино, собравший огромную коллекцию современного искусства, предложил свою коллекцию Франции, но французы отказались. Он, раздосадованный, уехал в Венецию, купил там Палаццо Грацци, купил здание Таможни, сделал там феноменальный ремонт и напичкал эти помещения своей коллекцией. У французской интеллигенции такое искусство не вызывает того ажиотажа, какое оно вызывает у бизнесменов, которые хотят быть интересными.
- Эта история не новая.
- Конечно. Вспомним “Голого короля”.
- Только в последнее время людей на площадке миллиардеров становится все больше и больше, и соответственно растет число людей, поставляющих им искусство. И это представляет собой немалую проблему – в том числе и для музеев.
- В музеях есть смычка с художественной мафией – точно так же, как в некоторых государствах есть смычка власти с мафией другого рода.
- Но вот Музей Метрополитен купил “Акулу” Дамиана Херста, и стоит она в отделе современного искусства, и очень хорошо там смотрится, и это ведь своего рода знак времени.
- Как исследователь искусства, я тоже отношусь к этому с интересом. Знаете, в России в сфере искусства в основном все настолько затхло, неинтересно, что когда я получаю журнал “Art in America”, кажется, будто форточку распахнули, и повеяло свежим воздухом. Люди ищут, придумывают, и ты чувствуешь – да, это наш, 21-й век, с его уродством, с его криком, искажениями понятия о том, что есть человек, что есть жизнь, все это современно.
Однако в России всегда крайности. Раньше на все и всех давил соцреализм, а теперь концептуализм, минимализм... Поэтому художникам, которые по-настоящему сегодня что-то ищут, им сложно. И я стараюсь помочь молодым понять, что такое сегодня путь художника, к чему он, художник, может прийти, чем может заниматься. В России ведь по-прежнему мало информации о том, что происходит в других местах. И далеко не все могут ездить по миру. Россия предельно обеднела. Иной человек не может приехать даже в Петербург, чтобы в Эрмитаж попасть: билеты безумно дороги, отелей нет... Куда уж ему знать, что происходит в МоМа или Гуггенхайме. Тем, у кого нет денег, нет доступа к широкой культурной информации. Мои приезды, мои лекции – это попытка создать хотя бы группу современных художников, которые смогут со временем выступать на международной арене. У России – колоссальный потенциал, множество талантливых людей, но, как говорил Достоевский, у нее “свой путь” - в изобразительном искусстве, по крайней мере.
- Но я думаю этот “свой путь” и раньше, и ныне, и в будущем не может состояться без взаимодействия с остальным миром. Не знаю, получили ли бы мы основателя абстракционизма Кандинского, продолжай он оставаться в Москве вместо того, чтобы отправиться учиться в Мюнхен и потом путешествовать по другим странам.
- Да, и Брюллов, возможно, не был бы Брюлловым, не отправься он в Италию. А если бы в свое время КГБ не решило меня “спасти” и не отправило меня на Запад, то, возможно, я бы сидел там в сумасшедшем доме или спился.
- Не пора ли нам обратиться к новой выставке в вашем Музее воображения в Хадсоне?
- В этом городке вообще сейчас проходит много интересного. Ежегодно, например, проводятся фестивали искусства с большим числом всевозможных художественных экспозиций, там есть много магазинов старины. В нашем музее каждый год мы делаем новую экспозиции, связанную с какой-нибудь темой в искусстве. В этом году – башмак. И название выставки, которое придумала моя супруга – Сара Декей, ныне – Шемякина, “Не для ходьбы”. Музей открыт в субботу и воскресенье, с часу до пяти. Как правило, такие выставки вызывают большой интерес, приезжает много студентов, много американцев. Она будет длится около года, чтобы люди успели посмотреть. В Хадсон можно поехать на поезде, а от станции – пешком. Адрес музея – 217, Warren Street. На выставке есть и фотографии, изображающие разные произведения искусства, и оригиналы. Например, один абхазский художник прислал странную на первый взгляд картину, изображающую человека с башмаком на голове. Хорошо, что он прислал к картине объяснение. Оказывается, во времена Византийской империи абхазцы настолько почитали византийского императора, что сшили себе головные уборы в виде императорского башмака. И носили их. На этой выставке много интересного – и из сферы искусства, и из реального мира.
- Мне жаль, что посетители не увидят вашего панно на ту же “обувную” тему, находящееся в Клавераке.
- Что же делать, его невозможно перенести, оно написано прямо на стене моего дома. Дело в том, что в нижней зале с огромным столом, некогда принадлежавшим Хемингуэю, мы решили немного переделать интерьер и сломали большой стенной шкаф. Но за ним обнажилась очень уж уродливая стена. А поскольку когда мы пьем чай, буквально носом упираясь в эту стену, то я, разозлившись, взял в руки фломастер и начал рисовать на стене громадные мушкетерские сапоги, потом нарисовал башмак наподобие того, в котором летела Маша в нашем “Щелкунчике”, ну и еще кое-что и так получилось это панно. Скоро стену начнут утеплять, полотно замажут, и останется оно только на фотографии, которую сделал мой друг, художник Аркадий Львов.
- Не одиноко ли вам во Франции?
- Я ведь уже когда-то провел в Париже десять лет. Остались друзья, коллекционеры. В двух с половиной часах от меня живет к тому же Слава Полунин, один из величайших мимов мира, с которым у нас есть очень любопытный совместный проект, к которому присоединился другой мим и актер – Антон Адосинский. Кстати, он сыграл в моем “Щелкунчике” Дроссельмейера, где его увидел Сокуров и после этого пригласил сыграть Мефистофеля в “Фаусте”, который Сокуров снимает по легенде, не по Гете. Вот мы с Адасинским и Полуниным начали снимать импровизационно-музыкально-игровой фильм. Его условное рабочее название – “Гофманиада”. И какие-то фрагменты мы уже показали на фестивале независимого кино в Петербурге, где их очень хорошо приняли зрители. И, конечно, ко мне все время приезжают люди из России – им это намного легче, чем когда я жил в Клавераке.
http://nrs.com/print/301009_175723_51102.html