В Эрмитаже открылась выставка Ансельма Кифера
30 полотен вдохновлены творчеством Велимира Хлебникова
В Эрмитаже открылась выставка «Ансельм Кифер — Велимиру Хлебникову». Это первая персональная экспозиция художника в России, причем созданная специально для Петербурга — все 30 огромных картин написаны по заказу музея.
Михаил Пиотровский определил Кифера как «сумрачного германского гения», воспользовавшись блоковской строкой. «Германец» родился в Донауэшингене во конце Второй мировой, когда исход войны был ясен. Мифы немецкого народа и холокост, неизбывные вина и травма нации, болезненные шевеления памяти и трагическая предначертанность — вот излюбленные темы художника.
Действительно, Кифер «сумрачный» — и в жизни тоже. Фотографироваться не любит, интервью и автографов не дает, на вернисаж не пришел. Правда, незадолго до открытия выставки в Эрмитажном театре он встретился с публикой и ответил на вопросы. В частности, об отношении к России.
—
Когда прошлым летом я впервые приехал в Петербург, то ощутил, что как будто много раз здесь бывал, — признался Ансельм Кифер. — Я очень рад приглашению в ваш город, которое продолжает неисчислимые связи немцев с русскими. Я прочитал, пожалуй, всего Достоевского.
Картины Кифера разместились в Николаевском зале рядом с Белой столовой, где находилось под арестом Временное правительство. Впрочем, неожиданное, технически сложное оформление зала не заигрывает с имперской пышностью: внутри него сооружен белый павильон современного дизайна, делящий пространство на три части. Только паркет, роскошные люстры да капители колонн, выглядывающие за стенами павильона, напоминают о парадном интерьере.
30 пейзажей на стыке живописи, скульптуры (краски и смеси, которые кладутся на холст, так объемны, что это уже рельеф) и инсталляции издалека выглядят как абстракции. Картины, развешанные на одной из стен аж в три ряда, объединены не по сюжету, а по колориту и ритму. Но вглядываешься — и распознаешь реальность, правда, увиденную как бы сквозь тусклое стекло: мрачные леса, размытые дороги, заросшие пруды. Одна из работ называется — с оглядкой на Рембо — «Пьяный корабль»: кажется, Кифер пишет пейзажи, где «лежат и гниют плавники баснословного Левиафана». Поэты начала XX века явно привлекают художника. А Хлебниковым он увлекается еще с 1970-х.
—
Меня восхищает в Хлебникове его понимание истории и математический подход к ней, — рассказал Кифер. — Так, Хлебников вычислял цикличность войн и пришел к выводу, что фатальные морские битвы происходят каждые 317 лет. Считают, что я отражаю этого поэта мистично. Он ведь пытался войти в ту сферу, где разум бессилен; изобретал иной язык, чтобы высказать нечто, невыразимое в «нормальной» жизни. Но для меня идеи Хлебникова более реальны, чем всё, что пишут историки.
Как в фильмах Тарковского, границы материи у Кифера размыты и за пейзажем таится нечто большее, чем то, что доступно глазу. У Сокурова бывает, что химические процессы, которые происходят с пленкой, не менее важны, чем собственно объект изображения. Так и здесь: возникает ощущение, что картина окислилась, заржавела, покрылась застывшей лавой, старой корой или мхом.
На одной картине узнается Пизанская башня: вот-вот упадет, но каким-то чудом держится. Испепеленная книга, к которой прикоснись — рассыплется. Перед одним из холодных величественных пейзажей закреплена решетка с шипами, напоминающая и о колючей проволоке концлагерей, и о терновом венце.
Сочетая природу с остатками цивилизации, Кифер ставит вопрос о хрупкости нашего мира.