Друг степей бурят
Ксения Воротынцева
В Государственной Третьяковской галерее проходит выставка Зорикто Доржиева «Воображаемая реальность».
Накануне «Культура» побеседовала с известным бурятским художником о величии Степи, жизни в Улан-Удэ и знакомстве с Умой Турман.
культура: Вы изображаете жизнь кочевых народов. Это требовало специальной подготовки — походов в библиотеки, музеи?
Доржиев: Поначалу да. Потом, когда уже чувствуешь себя «в теме», начинаешь импровизировать. Всегда объясняю, что я не сторонник документализма и этнографии в искусстве. Конечно, опираешься на исторические и культурные сведения. Но, как и любой художник, мечтаешь привнести что-то свое.
культура: Современным искусством интересуетесь?
Доржиев: Почему нет, люблю смотреть концептуальные, масштабные экспозиции. И сам, может быть, сделал бы что-нибудь не фигуративное, не работал с красками вообще. Но у художников принято считать: если получается легко и естественно — это призвание. Поэтому работаю по старинке, как ведет рука. Иногда пытаюсь экспериментировать, а потом все равно возвращаюсь к холсту и карандашу. Наверное, внутри я очень консервативный человек.
культура: Ваши картины — диалог Востока и Запада?
Доржиев: Можно и так сказать. Я приехал в Красноярский художественный институт из степного азиатского региона. Был выучен в традициях русской реалистической школы — европейской по сути. Вот оно — соприкосновение Востока и Запада.
культура: Вы не раз обращались к образу Чингисхана: делали эскизы костюмов для фильма «Монгол», иллюстрировали роман Исая Калашникова «Жестокий век». Кто Вам ближе — мягкий и человечный полководец, как у Бодрова-старшего, или более суровый, как у Калашникова?
Доржиев: Для монгольского мира Чингисхан — знаковая фигура. Считается: это был воспитанный, умный, по-своему жестокий воин. Конечно, режиссер — тоже художник, имеющий право на свое видение. Однако человек, который покорил полмира, мне видится менее лиричным и романтичным. Поэтому чуточку ближе образ Чингисхана в романе «Жестокий век». Пожалуй, это самая мощная книга о великой Степи.
культура: Вы нередко изображаете кочевника. Что этот образ значит для Вас?
Доржиев: Зрители часто принимают его за меня. Ведь я много езжу по миру. На самом деле, как художник больше ценю тишину и покой. Пытался работать в Москве, жил некоторое время в Нью-Йорке... Но у мегаполиса сложная энергетика, которая мешает уловить тонкие вибрации. Гораздо лучше чувствую себя в одиночестве. Или в степи. Там будто ветром выдувает из головы чепуху. И возникает ощущение, что весь мир концентрируется на тебе. Может быть, это чувствует каждый кочевник. Не знаю. Ведь я никогда не ночевал в юрте, не жил в кочевьях. Видимо, генетическая память. Еще вариант: современный урбанизм, засилье цифрового мира с терабайтами информации выталкивают человека в естественную среду. Могу придумать миллион объяснений, у меня со студенческих лет это хорошо получается (улыбается).
культура: Вы сознательно остались в родном Улан-Удэ?
Доржиев: Да, здесь мой дом: дети ходят в сад, школу. А еще — неспешный ритм, который вполне устраивает. Пребываю в каком-то вневременном состоянии — хотя вроде бы идут выставки, пишутся картины. То ли время для меня остановилось, то ли я где-то остановился. Иногда спрашивают — откуда берете идеи. Говорю: это некие радиоволны, которые талантливые люди улавливают антеннами. А гениальные — знают, где находится радиостанция. Или отвечаю, что в голове есть почтовый ящик. Просыпаешься утром, а там: бац, письмо! И надо каждый день доставать «конвертик», иначе «ящик» захламится. А потом и почтальон перестанет приходить.
культура: Что для Вас важнее всего?
Доржиев: Наверное, семья. Мне нравится путешествовать, но, когда долго не видишь детей, на сердце становится тоскливо. Может быть, в такие минуты нужно браться за кисть. Но не могу. Наоборот — для работы должен находиться в гармонии. Поэтому стараюсь беречь это ощущение. Последнее время начал писать своих детей. Раньше прообразами героев выступали друзья и я сам. А теперь рисую дочь. Не знаю, с чем это связано. Может, старею.
культура: У Вас немало поклонников по всему миру. В том числе Ума Турман?
Доржиев: Ее отец Роберт Турман — основатель «Тибетского дома» в Нью-Йорке. Он, кстати, буддийский монах, поэтому детям дал особые имена. Например, Ума — англоязычный вариант «Ом».
Довольно забавно: встречаешь американцев со скандинавскими корнями, светловолосых викингов, а по именам они практически твои земляки. С Умой мы были заочно знакомы давно: еще в 2009-м она побывала на моей выставке в Нью-Йорке. А встретились уже в 2013 году на благотворительном аукционе «Кристис», который устраивал «Тибетский дом». Я подарил каталог и пообещал при следующей встрече передать картинку.
В 2014-м в Нью-Йорке вновь проходила моя выставка и аукцион, однако Ума оказалась занята. А когда я позвонил сообщить, что уезжаю, предложила приехать на съемочную площадку — в Бронкс. Это даже интереснее — все равно, что попасть в мастерскую к художнику. Посидели в студийной столовой, попили чаю. Она очень милая и позитивная. Сказала, что в то время, когда у меня будет выставка в Третьяковке, собирается в Москву. Может быть, и увидимся...