[Тютчев]

МАСТЕР НЕВОЗМУТИМОГО ПРОТЕСТА

Для России художник Юло Соостер — скандальный лидер андеграунда, для Эстонии — наивный сюрреалист

Слишком тонкая грань отделяет позицию от позиционирования, дружескую компанию от успешного проекта... Особенно если перед нами — «гуру андеграунда», а на дворе — 2006 год.

Он казался пришельцем из собственных «марсианских» пейзажей. Блистал «буржуазным» искусствознанием и европейскими языками. Свел к одному эстетическому знаменателю вальяжную Эстонию и нервную Москву. Курил трубку и сторонился «предержащих», смущая акцентом, а паче невозмутимостью, зарвавшегося на «Манеже» Хрущева. Приучил персонал «Аэлиты» к тому, что в кафе ходят не есть, а рассуждать. А когда из кафе сделали пельменную, завел у себя в доме знаменитые «вторники». И постоянно рисовал. В лагере, на воле. Сжигая рисунки во время шмона и уничтожая забракованные чиновниками варианты смелых иллюстраций и театральные макеты. Без тени сомнения в собственном таланте.
Он был старше всех шестидесятников и ушел раньше всех, кристаллизовав богемную иронию, желчь и ревность шестидесятых в светлую память, сентиментальную икону, созвучную имени Юло Соостер.
Гуру — для Жутовского. Для Кабакова — философский антипод, для сына Тэнно — творческий мотив. Для остальных — пример художнического стоицизма и независимости, следовать которому сегодня по-прежнему могут далеко не все.
Для русских Юло навсегда остался лидером протестующего андеграунда. Для Эстонии — наивным сюрреалистом, заставившим философствовать простой можжевельник.
Два фильма — мультипликационный, Андрея Хржановского, и игровой, Иво Ахо, лепят эти два национальных образа под обманчивыми названиями «Пейзаж с можжевельником» и «Крыжовник». И, наконец, полузабытый, в отличие от Неизвестного, диссидентский Соостер и Соостер известный, коллекционный, дорогой.
Первого представляла в семидесятых выставка в «Грузинке», Тарту и Таллине, в девяностом — «Гулаг-Арт» общества «Мемориал» и МОСХа и персональная выставка в галерее «Ковчег». «Тогда, — рассказывает ее директор Сергей Сафонов, — удалось лишь собрать, но не опубликовать каталог. Тексты, которые написали по нашей просьбе друзья-сподвижники — Илья Кабаков, Юрий Соболев, Юрий Герчук… так и не были оплачены и позже частично публиковались в разных изданиях».

Читать дальше... 

А нынче в галерее «Романовъ» открылась новая, уже коммерческая, международная и даже династическая выставка отца и сына — Юло и Тэнно Соостеров. Вышел и каталог. Тексты — воспоминания жены Лидии, эстонская и русская художественная критика. Куратор — младший товарищ (на знаменитом «Манеже» ему было всего 20) Борис Жутовский.
Разные выставки, разный Соостер. Оппозиция Соостера — Кабакова, замкнутого яйца и вылетающей в окно птицы, хуторской центростремительности, замыкающей в хитиновый круг и овал можжевеловые иглы и углы, и городской центробежности, оставляющей зрителю лишь обрывки речи, теперь достояние критики.
«Романовский» Юло подобен самодостаточному гнезду, вокруг которого вьется Тэнно — уже не живописец, не портретист, а мультипликатор и график. Живущий во взрывоопасном, но все же вольном и демократичном Израиле. Может быть, поэтому все его работы — наружу, в иронию, конфликт и злобу дня. Не богоподобные клоуны, как у отца, но двусмысленные клоны. Не соблазнительная женщина-лошадь, но костная формула, не погружение в фон, но вставка в рамку, не открытие, но вывод.
Тэнно строго и печально твердит: «Берегите шестидесятые. Они не вернутся. И будут дорожать». Трудно не согласиться.



Тэнно Соостер и Борис Жутовский — мои собеседники.

— В наследии вашего отца есть интереснейший пласт: забракованные чиновниками варианты книжных иллюстраций и «неудачные» макеты декораций. То и другое вызывало восторженные отклики друзей. Что-нибудь сохранилось?

Тэнно СООСТЕР: Да, действительно, отцу приходилось по пять раз переделывать работы. После «Манежа» ему даже пришлось временно работать под другой фамилией — Смородин. «Брак» уничтожался. И если бы только иллюстрации! Единственная копия первой версии мультфильма «Стеклянная гармоника» Андрея Хржановского, с музыкой Шнитке, который рисовал отец, была порублена в куски топором, о чем был составлен акт. Акт хранится у наших друзей. Фильм же подвергся нещадной переделке — например, в кадры были вставлены титры о том, что действие происходит не у нас, а на Западе.
«Гармоника» шла в кинотеатре «Россия» ровно две недели. На нее буквально ломилась московская интеллигенция. А потом она была снята и 20 лет пролежала на полке.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Все же иллюстрация была спасением: мы чувствовали хоть какую-то востребованность. Но ситуация была двусмысленной: через пару лет после «Манежа» сняли Хрущева. Властям было непонятно, что делать с опальными художниками опального генсека. И вот в канун 50-летия Октября состоялось крупное совещание, к которому мы так тщательно подготовились, что тогдашний замминистра культуры Владимир Попов поставил нас в пример нашим же оппонентам. Мы насобирали лестных отзывов о нашем творчестве в зарубежной коммунистической прессе, распределили, кто и что будет говорить, и были практически неуязвимы. Настолько, что, когда Попов задал каверзный вопрос о том, как мы готовимся к юбилею революции, Юло ответил: «Если вы нас не зовете в будни, какие могут быть общие праздники?».
Соостер далеко опережал советскую книжную иллюстрацию и, конечно, «наступал на мозоль» редакторам. А для всей нашей компании Юло играл роль учителя по одной простой причине: фундаментального художественного образования в его классическом, «буржуазном» смысле никто из нас не получил. Ни Суриковка, ни «левый» Полиграфический институт не могли дать того, что дал Соостеру Тартуский художественный институт. Нам лишь «прививали вкус», а учиться мы должны были сами. К тому же Юло с его семью годами лагерей был на порядок нас взрослее. Юло знал языки, читал иностранную литературу, и у него была какая-то внутренняя миссия — генерировать идеи. У нас ходила шутка о том, что именно за идеи и должен платить художникам ЦК.

— А сейчас нет-нет да и услышишь от кураторов, что суть современного искусства в идее, а мастерству можно научиться и на Арбате, рисуя портреты за сто рублей. Тогда я вспоминаю Константина Батынкова, и мои собеседники быстро идут на попятную.

Тэнно СООСТЕР: Абсолютно согласен. Мастерство — это качество исполнения, и отцу удавалось сочетать его с идейным новаторством. Для меня рисование от руки — род медитации, уход в себя. Я долгое время занимался компьютерной анимацией и в конце концов понял, что подлинной творческой свободы в «ящике» не найду. Казалось бы, блестящая возможность делать все самому от начала до конца, а все равно чувствуется чье-то невидимое присутствие. Вечно нужно ставить какие-то блоки, заслонки, пароли… Так и живу — зарабатываю на компьютере, а душу отвожу карандашом.
Для отца рисование было и потребностью, и средством выживания. В лагере он рисовал углем на внутренней стороне шахматной доски. Нарисует и сотрет, чтобы место расчистить. Ремесло спасало от кошмара. И, конечно, любовь, которую он встретил в тюрьме.

— Расскажите об эротическом цикле Юло. Казалось бы, все «ню» — ракурсы и позы — давным-давно открыты. Однако у Соостера все, как в первый раз. Да еще эти нежные мутанты.
Было от чего прийти в восторг Юрию Норштейну, когда он рисовал эскизы к фильму Хржановского.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Молодого парня в лагере можно понять. Но когда я вижу, как органично вращается на плоскости его трехрукая и трехгрудая танцовщица, я начинаю лучше понимать Матисса, и мне он кажется как-то даже проще… Движение Соостера — от умения рисовальщика, от этих бесконечных разговоров с учеными о мироустройстве, от внутреннего убеждения. Будто каждая его фигура — единственная и последняя на земле.

— Тэнно, откуда у вашего отца такая страсть к процессу, я бы сказала, миророждения — из яйца, из контакта предметов, из композиции? Можно ли тут сослаться на влияние Стругацких, работу над иллюстрациями к журналу «Знание»? Или это голос предков?

Тэнно СООСТЕР: Юло-философ — отдельная, неразработанная тема. Говорят, если бы Соостер не был художником, он был бы физиком. О его выдающихся способностях в области физики и математики говорил Виктор Тростников, чьи книги отец иллюстрировал. Вообще отца интересовало все, он много экспериментировал, искал то, что за гранью.

Борис ЖУТОВСКИЙ: Физики вообще были привилегированным сословием. Власть не трогала их, ведь они отвечали за оборонку. И поэтому могли думать о мироздании все, что угодно, изъясняться на «птичьем языке», общаться с иностранцами. Надо сказать, что благодаря книгам вообще и научно-популярным в частности художники-иллюстраторы быстро набирали интеллектуальный потенциал. Еще в лагере Юло дружил с одним академиком и вел с ним длительные беседы.

— Перед нами во всех отношениях знаковая фигура. Борец с тоталитаризмом, стихийный естествоиспытатель, настоящий эстонец и искренний сюрреалист.
С таким лидером московскому андеграунду завести бы теперь свою «нехорошую мастерскую» с музейной коллекцией, выставочным планом и толстой периодикой.

Тэнно СООСТЕР: Мысль о музее московского андеграунда — хорошая. Но мастерская отца сгорела в числе многих, так что о каком-то помещении пока говорить трудно. С другой стороны, наша выставка — начало большого проекта под рабочим названием «Отцы и дети».

— А чего не успели сказать многочисленные современники и потомки о Юло Соостере?

Тэнно СООСТЕР: История его любви загадочна. Задолго до встречи с матерью отец нарисовал портрет своей мечты. Получилась восточная девушка, сильно напоминавшая будущую Лидию…
Очень интересна тема общения эстонских и русских художников, которое вел и курировал мой отец. Мне думается, он был одним из проводников культуры распространенных на Западе богемных салонов в советскую Москву. А знаменитые кухонные посиделки кажутся мне сейчас результатом закрытия артистических кафе.
И, конечно, стойкость. Какая-то невозмутимая европейская, цеховая манера оставаться художником в любой обстановке. Вот это интересно.

Юлия КВАСОК