[ранжер]

Необъяснимый парадокс. В соседней теме несколько человек как курицы цыплят защищают «звёзд» «советского нонконформизма» от не слишком известных художников. Стоило мне намекнуть на отчаянное подражательство двух из этих «звёзд», администрация сразу и строго навесила ярлык очернителя. Вообще, с благословения владельцев сайта, бытует представление, что это единственное наше всё в новейшей истории искусства России.

И вот открывается тема выставки героя этого движения, бесстрашного ратника Бульдозерной схватки, человека, перенёсшего персональною газовую атаку ядерной державы, называемого ленинградским Рабиным (а если продолжить это сравнение, то и ленинградский Солженицын в живописи), прославленного Юры Жарких и почти никакой реакции. Всего 42 просмотра (4 из них мои) и ни одного отклика ! (Пока писал появился один отклик) Даже штатный владелец двоичного рейтинга не вынес свой сакраментальный и безапелляционный вердикт « Художник музейного уровня ».

Кстати, может быть, кто-нибудь ему подскажет, что можно слегка расширить градацию. Например, ввести звание « Кандидат в художники музейного уровня », а также « Художник музейного уровня федерального, республиканского, областного, муниципального и т.д. » Можно добавить категории. « Художник республиканского значения 1-й, 2-й, 3-й и т.д. категорий ».

Даже обидно за соседа по хоумлэнду. Представляю, каких усилий стоила галерее эта выставка. Даже не спрашиваю про расценки блестящего беллетриста Михаила Германа.
Столько хороших, душевных слов в адрес именитого экспозанта, а на сайте любителей и профессионалов инвестиций в искусство результат стремящийся к нулю.

Надо признать, что порой дифирамбы и славословия приводят к обратным, от желаемых, результатам.

Обсуждавшийся на форуме парижский жаждущий до колик в паху славы полуреставратор, полуактёр, полуиздатель, приехав в перестроечную Москву, говорил знакомым журналистам: « Плачу 500 рублей за любую заметку в любой газете обо мне, 1000, если это будет скандальная, ругательная статья, 2000 – если в « Правде » или « Известиях ».

Хочу всё же поддержать интерес к художнику Жарки и поместить здесь отрывок из книги его современника. На форуме уже звучали призывы к публикациям очевидцев тех, так быстро погружающихся в хлябь времени, событий.

Я намеренно не называю автора и призываю покуда не раскрывать его имени тех, кто знает или догадывается, дабы тень или отблески личности пишущего не отвлекали нас от существа содержания.

Юрия Жарких я хорошо знал в России. Морячок из Кронштадта, самоучка в искусстве, довольно нагло, на зависть питерской богеме влез в московский «дипарт», самый доходный лионозовский клан. Он быстро снюхался с толкачом «Лионозова» Александром Глезером, и стал его постоянным поставщиком картин.

Читать дальше... 

У меня в подвале он появился в 68 году. Приехал покорять Москву. Морячок рисовать совсем не умел и не видел цвета, но кто сейчас обращает внимание на такую чепуху?
Работать много и одинаково научил его я. Тогда он показал мне самый беспомощный набросок, где что-то изображалось, но что, никто не знал, ни он, ни я.
- Сделай мне десяток таких вещиц в большом размере и маслом, все продам иностранцам, - сказал я ему.
Несмотря на существенные профессиональные дыры, Жарких обладал редким упорством в работе и чувством конкуренции. Так и вышло. Он сделал десяток холстов, правда, на кривых, самодельных подрамниках и все продал немцам за хорошие деньги. Я видел эти вещи в их квартирах, они отлично держались в самом опасном соседстве московских «звезд»: Плавинского, Калинина, Харитонова, Зверева. Конечно, находились ядовитые критики, как Васька-Фонарщик, обзывавший эти декоративные картинки «кучей соплей», но морячок вписался в московский андеграунд и желал славы и денег погуще.
Тактика питерского бойца была проста и действенна от начала – дарить свои вещи, если не продаются. Например, высокомерный Михаил Шварцман считал, что его творения изменят лицо мира и, следовательно, непродаваемы как иконы в церквах.
Мой подвал Жарких быстро оставил и перебрался в квартиру А.Д.Глезера, взявшего на себя роль маршана московского искусства.
На пустырь 1974 года Юрий Жарких вырядился как на свадьбу, в черное с бабочкой, - ленинградцы обожают уличные праздники. Его земляк Евгений Рухин не уступал ему в нарядной роскоши. Их там побили, картины сожгли и посадили в участок за хулиганство, правда, выпустив арестантов утром с пожеланием творческих успехов.
Долгое время я считал вдохновителями «бульдозерного перформанса» молодых художников. Замечание О.Я.Рабина («Мемуары», 1981), что «идея показа картин на свежем воздухе возникла в бане деревни Софронцево, где я парился с питерским другом Рухиным» малоубедительно. Опытный художник не нуждался в деньгах и славе, они постоянно капали на него с 60 года.
Прошло много лет. Я сочинял очерк о «бульдозерной выставке», и опрашивал ее участников с глазу на глаз. Больше всех старались осветить драматическое происшествие люди непричастные к нему, мирно стоявшие на тротуаре в качестве свидетелей. В 1984-м это событие считалось незначительным эпизодом, диссидентским мероприятием, а не феноменом русской культуры, а в 1994-м официальная Россия торжественно признала большое культурное значение «бульдозерного перформанса». Юбилей по высшему разряду. Выставки и банкеты в Париже, Нью-Йорке, Москве. Радио, газеты, телевидение. Впервые за двадцать лет меня пригласил русский посол на званый вечер. Я чувствовал себя не хулиганом, а спасителем Москвы, как герой-сибиряк в 41 году.
Национальный праздник, чего там!..
Конечно, гладким праздник не прошел. На телевизионном шоу в Москве художники Борух Штейнберг и Леонид Талочкин единодушно высказались, что организаторами перформанса были не Рабин, живущий в Париже, а Комар и Меламид, живущие в Нью-Йорке, чем вызвали гневный протест адептов другой схемы. В русском посольстве в Париже я встретил Юрку Жарких, шепнувшего мне на ухо:
- В парной бане Тарусы, между пивом и водкой, возникла идея пленерной выставки в Москве.
Ну, подумал я, видно, в парной бане всегда решается судьба русского государства. Я просил его документально подтвердить сенсационное сообщение. Жарких прислал мне целый мемуар, написанный размашистым почерком крепко выпившего человека. Письмо в военно-морском стиле с употреблением таких фраз, как «спортивная рота», «рыболовные сети», «прибрежные дома», - хотя какие в московском предместье могут быть «берега» и «сети»?
«В Тарусе родилась и вызрела идея этой выставки, я помню, мы долго ломали голову, как на это дело увлечь Оскара, т.к. эта выставка Оскару практически (продажа картин) ничего не давала, он наоборот сразу не понял, что инициатива шла от меня (хотел продавать) и от Сашки Глезера (расширялся круг художников для его коллекции), и долго был настроен скептически до тех пор, пока не увидел реальный список имен на пригласительном билете. Включился в этой выставке после того, как на него наехал бульдозер».
Здесь Жарких сплющил два события, имею в виду и выставку в Измайловском парке.
Оскар Рабин отлично знал, что соввласть не простит ему картину «Еврейский паспорт», расфасованный в авторских копиях иностранным потребителям. Евгений Рухин крестился в православие, но как говорил Пушкин: «Жид крещеный, что вор прощеный». Эльская, Комар, Меламид, Брусиловский, Борух, Глезер не собирались креститься и постоянно толкались у Большой московской синагоги. Такой «сионистский кагал» годился лишь на репатриацию в Израиль, а не на всесоюзную выставку авангарда. Его необходимо разбавить славянским элементом, и появление в «реальном списке имен» инициативного морячка и потомственного кубанского казачка оказалось настоящей находкой. Такими героическими пешками затыкают дыры в любой шахматной партии. Жарких получил почетное «шестое место» в списке участников. Уламывать Лидию Мастеркову, профессионала высокого уровня, долго не пришлось. Ее сын, начинающий акварелист Игорь Холин собирался за границу по «израильскому вызову».
И дела пошли как по маслу. Всемирная слава борцов за свободу творчества. Очередь на картины. Дипломаты, журналисты, аспиранты, туристы.
После моего отъезда за границу Жарких немедленно перебрался в мой доходный подвал и очень ловко продавал свои картины, пользуясь известным адресом, куда по привычке тянулись покупатели, попадавшие в руки цепкого ленинградца. Его политический вес был высок в эти годы (1975-79), а в Питере вообще стал «политруком» знаменитых диссидентских выставок. На Запад он выехал по приглашению немца, - случай немыслимый в то время (1979), - и знал, что это не туризм, а изгнание, и готовился к нему заранее, запасая картины, связи, протекции. Немцы на дух не выносили эмигрантов. Поляки у них косили траву, турки копали ямы, евреев в стране не было. Осмотрев развалины рейхстага и берлинскую стену, Жарких направился в Париж, где начал танцевать с Глезером, от пустой и холодной печки «неофициального искусства». Года через три ненадежных снов на гвоздях «по Чернишевскому», с мечтой о коммунальном счастье, что совершенно немыслимо в западных условиях, он с Глезером порвал.
В Европе я опять его «вывел в люди». Он сошелся с лупастой черногоркой, рисовавшей букеты. Я их часто навещал в парижском пригороде и дал совет победить Францию в качестве бродячих живописцев. Они купили грузовичок, забили его картинами и посыпались выставки в далеких клубах, заказы, знакомства, деньги.
На «тухлых балтийских берегах», как он выражается в письме, место Жарких кто-то занял в его отсутствие. Его выставка в Мраморном Дворце прошла незамеченной и питерские музеи не приценились к картинам. Оставался зимний сезон на лыжном курорте Куршевель, где тусуется русская денежная знать, а летом Лазурный берег, где он продает картины в пляжных ресторанах и гостиницах.
Сытно и незаметно живет питерский морячок Жарких в Европе!..