Как пишет Любовь Агафонова: «Для странного всегда стоящего особняком даже «среди своих» — Михаила Рогинского — характерно более тесное, чем у других художников московского андеграунда 1960-х, — взаимопроникновение внутреннего «я» автора и произведения. Его искусство личное и искреннее. Лирический герой Рогинского исповедален, робок и стеснителен.
Он обряжает этот грустный, неустроенный мир в причудливые одежды, которые могут жить на картине сами по себе или быть одетыми на плоские фигуры людей-функций в огромном городе. Люди в сером у Рогинского оказываются сродни персонажам литературы иного времени, они балансируют между кафкианской тоской и розановской попыткой избавиться от нее… Рогинский — художник ретроспективного проживания».
Большую часть своих картин художник писал по памяти, уже пребывая в парижской эмиграции. Уровень «накаленности», — что в ранние 1960-е, что в поздние 2000-е — един. Его картины оказались сродни некой машине времени, которую вдруг заело. Его пиджаки, брюки и пальто могут висеть где угодно. Его бутылки и чайники могут стоять на кухне в любом городе любой страны. Но только на эту кухню, именно в этом пальто может войти грустный лирический герой Рогинского.
|