[Ухтомский]

«…близким соратником Татлина, личным и сердечным другом была Вера Пестель. Работающая в тех же творческих координатах, Пестель приняла и приютила Татлина в своей московской квартире в конце 1915 и в начале 1916 года и всегда почитала его как своего «гранд маэстро»».

«Портрет, который Пестель в 1915-1916 годах написала с Татлина - Татлин с бандурой, является единственным не фигуративным портретом Татлина, в происхождении которого мы уверены, и это кубистическое соединение тела художника с «телом» его излюбленного музыкального инструмента».

Николетта Мислер


ТАТЛИН

Я с ним познакомилась в 15-м году летом. В этом году я написала 2 кубистические работы. Портрет моей двоюродной сестры и еще один натюрморт с бидонами и чем-то красным, подносом, белым кувшином и деревянной стеной. У меня на даче мастерская с такими стенами. Все стоит на полу. Портрет был принят, натюрморт остался у меня. Так как я вообще 1-й раз, если не считать выставку у Фаворского — ученическую — в 11—12 г., решилась отвести свои работы на жюри, то понятно, как я ждала результата.

Была ранняя весна, март. Рада я была... Со своим маленьким 9-летним сыном мы на радостях уехали в Мухановское имение Шлезингеров — двоюродный брат моего мужа...

Татлин. В июле [1915 года] — мы тогда жили у себя на даче в Лахнерской, а Удальцова Н.А. снимала со своей семьей дачу по соседству. Она и привела Татлина (он приехал в гости к ним) ко мне. Я со страхом ему показала работу. Он уже пользовался авторитетом среди левых, и он одобрил очень и сказал, чтобы я готовила побольше работ на нашу выставку, которую мы этой зимой или даже осенью устроим в Москве вместе с ним.

Читать дальше... 

Осенью ему негде было работать. Он переехал к нам (муж был на фронте) и снял у нас комнату и для жилья, и для работы.

И вот началась очень интересная работа вместе. Он в кабинете строил свои контррельефы, а я в мастерской — рядом комната — писала свои работы.

Обедать Татлин ходил к Весниным. Иногда он говорил, собираясь туда: "Сегодня не стоило бы меня кормить — ничего хорошего я не сделал". В этот же вечер приходил верный друг Веснин и взволнованно и глубокомысленно смотрел на контррельефы в углу кабинета. Шторы спущены, потому что Татлин даже днем не подымает их, так как боится Малевича, который может пройти по Грибоедовскому переулку и увидеть в окно. Но это, по-моему, невозможно, так как перед домом, вдоль переулка еще узенький садик,

Веснин говорит, наконец. Он добр, жалостлив, но всегда правдив и искренен. — Знаешь, Володя. — И делает какое-то замечание, усматривает недостаток.

Татлин молча и мрачно сидит в углу. Он не идет пить чай. Говорит Веснину: "Ты знаешь, Шура, какую каменюгу ты мне подложил". Веснин чуть не плачет от сочувствия.

В эту ночь Татлин говорит, что он не может спать в кабинете, рядом с контррельефом, и он спит в столовой на диване.

Почти каждый вечер мы собираемся (обсуждаем выставку) на диване в столовой, и как хорошо Татлин играет на бандуре, поет белорусские песни вместе с гостившим другом и еще одну — испанскую: "То гидальго идет, его гордую поступь я слышу, брошусь я страстно на грудь и нет конца поцелуям". Несмотря на всю некрасивость, — он желтый весь, в глубоких морщинах, с каким-то большим носом, смотрящим вверх, худой, с бледно-голубыми, чуть выпуклыми глазами, правда — крупными, и только один рот неожиданно мал, изящен и с прекрасными зубами; фигура большая, очень худая, нескладная, красные руки и ноги громадны. Он, когда сидит, то всегда очень прямо и как фараон держит руки на коленях. Но — он очень нравится многим женщинам, моим приятельницам — Л. Рыбаковой и особенно... Толстой.

Она хочет стать его женой, очень за ним ухаживает, но Татлин, когда ее нет, говорит: "Ну как ты думаешь — жениться мне на ней или не нужно. Уж очень холодно".

Про некоторых других моих подруг он говорит: "И что ты с ними дружишь? Бульон из них что ли варить?".

Я сержусь и обижаюсь.

Тогда похлопывает мою руку своей громадной красной рукой (это утром за чаем). Он говорит: "Подожди, Пестель, мы тебя на выставке так высоко подкинем, не придется тебе стоять в передней, как мы стояли".

Он кроме контррельефов еще работает над декорациями к "Жизни за царя". Он пишет их на левкасе яичными красками. Говорит мне, что это деньги, и предлагает помогать. Но я не верю, и вообще мне неинтересно помогать, и я отказываюсь.

Все это приобрела Третьяковская галерея — и декорации, и эскизы костюмов (они на бумаге).

Татлин интересно рассказывает про то, как он был матросом, был борцом, а потом ездил в Париж бандуристом. Оттуда он и вернулся с контррельефами в голове.

Но вообще он ничего не рассказывает подробно. Иногда ругает Ларионова, с которым был другом.

Говорит, что он "поросенок", а вообще о том, что он же все-таки замечательный художник, этого он никогда не говорит. Хотя я знаю, что он это знает и чувствует.

Он же сам Татлин... может быть в 100 раз больше Ларионова. Так, наверное, кажется мне, он думает. Поэтому и не говорит.

У него нет ни одной работы Ларионова, ни одной репродукции. Книги, репродукции вообще для него не существуют. Но чутье на талантливые вещи и талантливых людей у него необыкновенно верное. Он всегда увидит хороший рисунок и живопись. Он никогда не читает. Он пишет, рисует — конструирует.

Очень много сидит и просто думает и курит, играет очень хорошо с детьми. Они его очень любят.

Он очень мало пил, но хитро говорил: "С пьяными я пьяный, с трезвыми — трезвый".

Играет на бандуре и поет. Беседует с друзьями. Но о простом; не философствует об искусстве. Вообще ничего отвлеченно не говорит. Говорит о самих художниках и главным образом о современниках. Но тоже мало.

Общество любит и всегда приводит то одного, то другого художника или поэта. Так, раз он привел Клюева.

В поддевке, с большим серебряным крестом, как у священника, на груди, с бородой и с русыми волосами, подстриженный под скобку, как бояре в старину. Небольшой и коренастый.

Клюев, не смущаясь, сидит на диване и хитро улыбается. Говорит: "Соловья я вам привез замечательного. Поэт молоденький — Есенин. Надо его послушать".

Татлин предлагает мне звонить к Трояновскому. Он председатель "Эстетики".

Звоним и вечер назначается.

Есенин и Клюев в "Эстетике". Присутствуют — кого помню: Брюсов В., М. Цветаева [нрзб.], Мандельштам, Бруни. Из художников: Удальцова, Попова. Других не знаю, но народу было полно.

Есенин в голубой рубашке, в черных бархатных шароварах, причесан по-крестьянски, кудри светло-русые. Стихи говорит свои, этого времени. Мне не очень нравится.

Но, очевидно, этот вечер ввел Есенина в круг Мариенгофа и других ему современных поэтов, так как с тех пор о нем стали говорить.

О Клюеве я ничего больше не знаю...

Вера Пестель

ФРАГМЕНТЫ ДНЕВНИКА. ВОСПОМИНАНИЯ.
"О ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ"

«Амазонки авангарда» / Отв. ред. Г.Ф. Коваленко; Гос. ин-т искусствознания М-ва культуры РФ. - М.: Наука, 2004. - (Искусство авангарда 1910-1920-х годов). - с. 241-258.

Самая известная работа Веры Пестель (1887-1952) — активной участницы авангардных выставок 1910-х годов — десятилетиями считалась просто абстрактной композицией. В Челябинский музей изобразительных искусств она поступила из Русского музея под названием «Кубизм. Музыкальные инструменты». В середине 1990-х исследователь Георгий Коваленко нашел старую открытку, на которой картина фигурировала как портрет Татлина. После этого на холсте тут же разглядели и абрис человеческой фигуры и, собственно, бандуру, игрой на которой Владимир Евграфович был знаменит. Именно как бандурист он в 1914 году попал на кустарную выставку в Берлин, а потом на заработанные деньги съездил в Париж, проник в мастерскую Пикассо и разведал все секреты кубизма. По крайней мере, так гласят многочисленные легенды.
Атрибуция полотна стала важным событием в жизни Челябинского художественного музея, а само произведение из образца авангардного искусства превратилось в жемчужину музейной коллекции.

https://www.forbes.ru/forbeslife/453...arch%3Ftext%3D



Пестель (Бальи) В. Е. Художник Татлин и бандура (Кубизм. Музыкальные инструменты). 1916 г. (Челябинский государственный музей изобразительных искусств):