[gorelov]

Сообщение от Konstantin

У нас бы застрелили шутника или ещё чего хуже.
Но это, конечно, свидетельствует о дикости наших нравов и цивилизованности французов.

Кстати, о французах неплохо Альфред Кох:

...Франция вступила во Вторую мировую войну в 1939 го­ду. Вступила она, правда, только на бумаге, поскольку ни­каких боевых действий не вела и вести не собиралась. Стояли друг против друга французские и немецкие войска вдоль границы и только шутливо переругивались. Так французы трактовали свой союзнический долг перед Польшей. Мол, мы Польше обещали объявить Германии войну, если та нападет на Польшу, вот мы ее и объявили. Но, в самом деле, мы ж не обещали воевать! Объявить войну — пожалуйста, а вот взаправду воевать — это уж слишком. Мы что, идиоты? Ишь что придумали — воевать! А вдруг убьют? Нашли дураков. Мы вот тут лучше красненьким разомнемся, в окопчике, вдали от жен, на пленэре...

А в это время Польша истекала кровью в неравной борьбе против Германии и Советского Союза. Интересно, если бы поляки знали, как им «помогут» союзники, они бы перед войной так же вели себя с Гитлером и Сталиным или как-то поаккуратнее, что ли? Немцы ударили весной 1940-го. В считанные недели от французской армии остались рожки да ножки, а англий­ский экспедиционный корпус едва успел унести ноги из Дюнкерка, да и то благодаря тому, что Гитлер дал им время эвакуироваться. Он тогда еще играл в благородство. В июне немцы вошли в Париж, и Франция капитулировала. Северную Францию присоединили к Рейху, а из южной соорудили марионеточное государство со столицей в Виши. Горстка офицеров во главе с де Голлем бежала за границу и продолжила борьбу в составе русской и английской армий, а большая часть солдат и офице­ров сняли военные мундиры и спокойненько, надев штат­ское, продолжили занимать­ся тем, чем занимались до войны: сеять хлеб, работать на заводах, торговать...

В Париже продолжали работать театры и рестораны, француженки начали заиг­рывать с немецкими солдатами, а французские заводы без перерыва производили военную технику, только теперь уже для вермахта. В порту Гавра стоял немецкий флот, из Нормандии уходили немецкие подлодки громить английские транспортные конвои, в том числе и на пути в Мурманск и Архангельск. Вся французская экономика, и промышленность, и сельское хозяйство работали на Гитлера. Французы не особенно комплексовали по поводу того, что они работают на врага. А что поделаешь, война проиграна... Раз наше французское государство оказалось настолько плохим, что проиграло войну, то значит так ему и надо. Это вовсе не повод рисковать своей башкой. Все французские деятели культуры ужасно страдали во время немецкой оккупации. Им в горло не лез круассан, они давились кофе со сливками. Вот как страдали за поруганную честь Родины. А по вечерам выходили и пели и плясали для немецких офицеров. И Эдит Пиаф, и Морис Шевалье. Один только Жан Габен надел американскую военную форму и честно воевал с врагом. А остальные как-то обошлись без этого. У них был чисто духовный про­тест. И у Сартра, и у всех остальных...

Немцы вывезли из северной Франции всех евреев в концлагеря. Вишисты спросили их: а что же делать с евреями нам? А делайте что хотите, — сказали им грязные боши. А мы тогда их вышлем в северную Францию, — ответили гордые галлы и отправили своих евреев на верную смерть. Даже генерал Франко не выслал своих евреев, а на­оборот, принимал в Испании беженцев из Виши, а французы — нет. Не таковский народ французы, чтобы евреев спасать. Уж коли они свою собственную Францию не ста­ли защищать, то уж тем более не станут они рисковать из-за каких-то жидов.

Нет, конечно, во Франции было антифашистское подполье, т.н. «маки», но подполье было везде, даже в Германии, я уже не говорю об Италии. Однако же это подполье не играло той значительной роли, которую ему задним числом приписали послевоенные историографы. Наверное, Францию можно было отстоять. Для этого нужно было любой ценой стабилизировать фронт, провести тотальную мобилизацию, масштабные реквизиции, развернуть партизанскую войну в тылу противника. Еще нужно было начать террор против собственного населения — пораженцев, дезертиров, просто пацифистов. А это означало, что для победы необходимы колоссальные жертвы. Миллионы и миллионы людей должны были погибнуть. А они остались живы, у них родились дети, а потом появились внуки. Сейчас, когда мы ездим во Францию, мы встречаем этих стариков. Стариков, жизнями которых не заплатили за победу. Или иначе — поражение, это была плата, которую заплатила Франция за их жизни...