Вот яркий пример. Статья "Экспертиза второй свежести", выложенная на этом форуме сегодня. (Кстати, почему журнал перестал печатать эти отчеты?). Столь восхитившая "Артема" подробность отчета о судебном заседании.
На самом деле это не так. В суде был оглашен не только фрагмент об изучении Баснер коллекции Окунева после ее поступления в ГРМ, но занимательный текст о том, как происходила экспертиза этой подделки в музее. Правдивый и дотошный господин Золотоносов ее отрезал. Кастрировал, можно сказать, собственную песню.
Заранее приношу извинения некоторым упомянутым персонажам, но это собственноручная писанина Елены Баснер, выполненная задолго до предъявления ей обвинения и до проведения судебной экспертизы музейной вещи в ГТГ. Как писал Крученых, "УЧИТЕСЬ ХУДОГИ":
"Я знаю, что картину должны были принести в музей 9 марта 2011. Записала эту дату. Через какое-то время ко мне в гости пришла реставратор НН, рассказавшая мне, как по просьбе нашего общего знакомого Андрея Васильева (тут я впервые услышала его имя в связи с этой историей и даже сперва решила, что, может быть, это какой-то другой Григорьев: до этого момента имя Васильева не звучало) принесла в музей превосходного Григорьева, как технологи, посмотрев пигменты (я думаю, они положили картину под рентгенфлуоресцентную установку) в один голос заявили, что работа первоклассная, как даже Марина Черкасова, склонная к тому, чтобы отметать с порога любую вещь – меньше ответственности, наверное, считает она! – даже она сказала, что это просто эталонный Григорьев.
В общем, НН рассказала, что ни у кого никаких сомнений в доброкачественности этой вещи не возникло и что заведующий отделом Сергей Сирро сказал ей, что они напишут положительное заключение «в три минуты». НН отзвонилась Васильеву, чтобы передать ему радостную новость. Дальше началось что-то непонятное. Картина лежит и лежит, заключения на нее не дают и не дают. НН спрашивает Сирро, когда же наступят эти обещанные три минуты, и тот произносит фразу, которую от него многие слышат: «Вы же понимаете, что в Русском музее существует мнение лишь одного человека, и только это мнение будет считаться окончательно верным». Это все мне НН рассказывает там же, у меня на кухне, уже со злобой. «И что же ты думаешь? – говорит она. – Приезжает Петрова и начинается какой-то переполох. Твоя любимая Юлечка бегает в дирекцию каждые пять минут, ходит вся сама не своя, дрожит как осиновый листик. Сирро старается со мной не пересекаться. Спрашиваю, когда дадите подтверждение на Григорьева, - туманно отвечает, что здесь не все так просто и однозначно. Ну Лена, что происходит!?»
Я догадывалась, что происходит. Каким-то образом Петрова узнала, что картина побывала в моих руках, я ее подтвердила, и это стало для картины приговором. Ведь для Петровой любая возможность опорочить меня – как подарок на день рождения! (Кстати, я ведь не давала письменного заключения на эту работу, сейчас вспомнила точно!) И тем не менее, мне не хотелось явно проявлять свою заинтересованность в этом вопросе, и даже НН я ничего не сказала. Пусть все идет как идет. Никаких фактов, как Вы понимаете, у меня не было. Кроме того, мне всегда казалось, что такие вещи, как личная неприязнь – и к кому? ко мне?! – это как-то несолидно для женщины, давно превратившей огромный музей национального искусства в свою феодальную вотчину."