[Магнолия]

Послушайте, как жемчужины Рубенса и Караваджо зазвучали у Марины Цветаевой.


МАГДАЛИНА

1

Меж нами — десять заповедей:
Жар десяти костров.
Родная кровь отшатывает,
Ты мне — чужая кровь.

Во времена евангельские
Была б одной из тех...
(Чужая кровь — желаннейшая
И чуждейшая из всех!)

К тебе б со всеми немощами
Влеклась, стлалась — светла
Масть! — очесами демонскими
Таясь, лила б маслá

[SPOILER]И на ноги бы, и под ноги бы,
И вовсе бы так, в пески...
Страсть, по купцам распроданная,
Расплёванная, — теки!

Пеною уст и накипями
Очес и пóтом всех
Heг... В волоса заматываю
Ноги твои, как в мех.

Некою тканью под ноги
Стелюсь... Не тот ли (та!),
Твари с кудрями огненными
Молвивший: встань, сестра!

26 августа 1923


2

Масти, плоченные втрое
Стоимости, страсти пот,
Слезы, волосы — сплошное
Исструение, а тот,

В красную сухую глину
Благостный вперяя зрак:
— Магдалина! Магдалина!
Не издаривайся так!

31 августа 1923


3

О путях твоих пытать не буду,
Милая! — ведь всё сбылось.
Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос —
И — слез.

Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла.
Я был наг, а ты меня волною
Тела — как стеною
Обнесла.

Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав...
Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.

В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.
— Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла
Как волна.

31 августа 1923

И еще приведу статью Иосифа Бродского "АНАЛИЗ стихотворенья М.Цветаевой «О путях твоих пытать не буду…» с сайта "Литературно-музыкальная гостиная".

Магдалина
(Отрывок из «Примечания к комментарию»)

Перечитаем цветаевскую «Магдалину». Для начала отметим, что весь этот цикл — это не диалог, но триалог; в худшем случае, драматическая композиция с введением — во втором стихотворении-связке — автора в качестве зрителя/комментатора. Это, впрочем, не существенно, или — пока не существенно. В данную минуту существенно, что самое значительное стихотворение этого маленького триптиха — третье, содержащее не обращение Магдалины к Христу, но Его к Магдалине.

«О путях твоих пытать не буду…» поразительно своим интонационным контрастом по сравнению с двумя предшествующими стихотворениями, главная ценность которых, позволю себе заметить, именно в том, что они этот контраст подготовили.

Причина этого контраста не только в избыточной лексической интенсивности (обычной, впрочем, для цветаевского стиха) «Меж нами — десять заповедей…», но и в двойственности его адресата. Цикл из трёх стихотворений начинается с обращения к конкретному, видимо, лицу и только в третьей строфе перерастает в подобие обращения Магдалины к Христу. Это — более любовная лирика, нежели трактовка евангельского сюжета, о чём в первую очередь свидетельствует сослагательное наклонение, в котором оно написано. Приём этот — типичен для цветаевской лирики: «Кабы нас с тобой — да судьба свела…» — типичен настолько, что двойной фокус «Меж нами — десять заповедей…» колеблется между автопародией и автобиографией: и «тварь с кудрями огненными» вполне может быть принята за перефразу цикла «Подруга».

Я хотел бы ещё подчеркнуть следующее. Обращение Цветаевой с Магдалиной в данном случае — вольное. Вольность эта — естественная не только для любовной лирики, но и для человека, воспитанного в христианской вере вообще. Магдалина для Цветаевой по существу лишь ещё одна маска, метафорический материал, мало чем отличающийся от Федры, или Ариадны, или от Лилит. Речь идёт не столько о вере, сколько о женском архетипе и о его чувственном потенциале, то есть о самопроекции. Самопроекция? Вряд ли. Скорей: проекция Христа на себя. При всей её внецерковности, Цветаева — христианка, и степень чувственности для неё суть иллюстрация степени любви: чувства глубоко христианского. Вполне возможно, что главная заслуга христианства именно в том, что оно сообщило этому чувству метафизическое измерение.

Самое замечательное в цветаевском цикле — это третье стихотворение. «О путях твоих пытать не буду…» производит в контексте цикла впечатление ошеломляющее и завораживающее ещё и потому, что в этом монологе Христа автор отрешается от образа страждущей женщины — от себя и, что называется, берёт нотой выше. Тональность этого стихотворения — тональность, совмещающая прошение, любовь и благодарность за любовь. Это и есть, боюсь, формула христианской любви. Замечательно вообще, а для нашего обсуждения в частности, что в стихотворении этом автор заговаривает голосом мужчины. То есть, отрешившись от себя и глядя на себя извне, героиня слышит голос, звучащий как постскриптум к её и её адресата существованию. Евангельский вообще и индивидуально для Цветаевой смысл третьей части цикла состоит именно в обретении тональности, во имя которой стоит отрешиться от своей собственной. Иными словами: там кто-то есть, и я попробую заговорить его/её/тем голосом.

Для нас, её читателей сейчас, «О путях твоих пытать не буду…» является прежде всего подтверждением существования этой тональности, равно как и мира, из которого эта тональность исходит.

До известной степени стихотворение это выпадает из традиционной версии сюжета Магдалины. С точки зрения канона, мы имеем дело с ситуацией/версией если не прямо еретический, то во всяком случае апокрифической. Более того, «Милая! — ведь всё сбылось…» могло быть сказано только снятым уже с креста, если не просто воскресшим… Это как бы в духе канонической трактовки, которая смешивает вообще трёх женщин: Марию, Магдалину и ещё одну Марию.

…Само имя — Мария Магдалина — анаграмматически содержит в себе имя Марина — тем более что для русского слуха «Мария» и «Марина» не слишком дифференцируются. Анаграмматичность только усиливается от повторяющихся гласных а/и/я и а/и/а и идио-синкратическим эхом в «Мироносица! К чему мне миро?» ещё закрепляется.

«Милая! — ведь всё сбылось…» и вообще всё стихотворение звучит как последние слова, сказанные в этом мире, ибо, в конце концов, Магдалина — последний собеседник Христа в этом мире. И последнее, что он говорит в этом мире:

Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.

Это всё уже говорится как бы оттуда, ибо это — воспоминание. При этом нам следует всё время помнить, что это женщина исполняет здесь мужскую партию, что это она смотрит на себя Его глазами извне. Что мы имеем дело с отрешением чрезвычайно радикальным: с переходом в другое качество, в другой пол. Это уже не литературный приём и не маска: это лирика не любовная, но духовная.

Примем во внимание тоже, что любой читатель, а в особенности мужчина, легко узнает свой голос — себя — в «Милая! — ведь всё сбылось…». Строчка эта — житейский выдох, повторяемый многократно, ибо в течение жизни «воскресать» приходится неоднократно, написанное сбывается неоднократно.

Представьте также, что написанное сбывается — и вы это знаете. Что сбывается написанное не только в Писании, но и самими вами. Что сумма написанного вами и есть то, про что сказано в Писании, и что этому пора сбыться, что чаша вас не минует. Что вы для того и пишете эти евангельские стихи, чтобы это сбылось.

И представьте, что Цветаевой, которая любила вас со всей возможной силой заочной любви, больше нет, но остался этот её пятистопный хорей с анапестическими провалами, и что он неотвязно звучит в вашем сознании.

Бродский Иосиф