[Ольга Озолина]

Сообщение от klimvor

Увидел С.В.Заграевского в 1000 лучших художников мира.... орден мужества некой степени ему больше бы шёл... боже как я пьян.

В какой-то из веток форума пьянство художников обсуждалось, а я на эту тему вспомнила и нашла статью, которую мы лет 10 назад публиковали в "журнальном" приложении к ЕХР (вып. 4). По-моему, замечательно.

Никита Иванов
ПЬЯНСТВО КАК СРЕДА ОБИТАНИЯ ХУДОЖНИКА

В русском искусстве (по крайней мере, в его сюжетном арсенале) никогда не было натуралистических «пирушек» Адриана Браувера с такими отталкивающими подробностями, как драки и поножовщина, с такими малоприятными персонажами, как упившийся до риз гуляка и его молодой собутыльник. Самое откровенное в этом плане, что присутствовало в российском изобразительном сюжете, это периферийные образы передвижнической живописи: подвыпивший армейский офицер и оскоромившийся батюшка, пьяный подмастерье и с устатку заливший глаза крестьянин.
Наперечет помним мы бражные сюжеты живописной классики XIX века – «Последний кабак у заставы», «Свежий кавалер», «Ерофеич», кружальные сценки и помутившиеся лики замечательного и единственного в своем роде Соломаткина. В чем-то «погребки» и «питейные дома» последнего в истории искусства определенно можно сравнить с народными типами Веласкеса в его известных «бодегонах» (от испанского – «харчевня»). А грустная жалоба Леонида Соломаткина в конце загубленной жизни может служить эпиграфом к этой статье в целом: «Умираю от пьянства – оглох, ослеп... Как видишь, в чахотке... Еле ноги волочу... Терплю нужду страшную...».

Читать дальше... 

За этим малым исключением, живопись русская по преимуществу была довольно стыдлива и нелюбопытна по отношению к пьяному русскому быту. И надо сказать, этот быт состоял не только из пьяниц-обывателей и простолюдинов. Высокий процент пьющих на Руси всегда давала богема – актеры, поэты, музыканты и, конечно, художники. Вот именно, с лицевой стороны холста мы могли созерцать прекрасный, гармоничный, умиротворяющий пейзаж, а с обратной стороны на нас глядело горькое, испитое лицо бедолаги автора.
Уже нарицательным примером спившегося художника стал гениальный пейзажист Саврасов. Можно сколь угодно оправдывать падение этого замечательного живописца, педагога, родоначальника жанра драматического пейзажа печальными и унизительными обстоятельствами его жизни, но он был никак не исключением из общего правила «добропорядочности, благолепия и трезвости» в среде русских художников.
Увы, пьянство было и остается скорее среднестатистической нормой, чем удивительным феноменом в мире жрецов искусства. Да и само искусство – некий род исступленного запоя, а не высокое духовное таинство, как любят утверждать патетически настроенные святоши. Поэтому русскому искусству на редкость органичны и соприродны как дикое винопийство, так и тихое, рутинное пьянство. Конечно, не поголовное, – ведь были и непьющие классики, да еще какие! Был долгожитель, моралист и вегетарианец Репин. Был рафинированный интеллигент и богоискатель Нестеров. Был вдохновленный буддизмом на подвиг совершенства Рерих...
Многие прекрасно выглядели в своей трезвой, целомудренной экзистенции и как художники, и как граждане. И все же большинство было подвержено хоть и не какой-то гомерической дипсомании, но стойкой, генетически заданной традиции пьянства. А те, кто не пил, воспринимались скорее невольниками абстиненции, чем сознательными последовательными стоиками. В наши дни их зовут «завязавшие», «подшитые», «кодированные».
Корни пьянства людей искусства в прошлом можно было искать в социальной несправедливости, отсутствии идеалов, в общем фоне серой, тривиальной жизни. Советский художник, напротив, был угнетен как раз идеологизацией и патетизацией жизни. Пьянство становилось формой побега от фальшивой реальности, ходульности социальных символов. Постсоветский художник в наше время ужасается уже совсем-совсем иному – цинизму и жестокости отношений между властью и творцом, коммерциализации искусства, приоритету маркетинга в самой тонкой сфере человеческой деятельности, своему космическому одиночеству.
Что ж, одиночество вообще удел художника, а алкоголь – неплохой амортизатор всех его сомнений, треволнений и бед. К тому же пьянство на Руси в интеллигентской среде являлось, как сказал классик, «содроганием о зле», признаком боли души, точнее, даже ее наличия. Как же можно не дурманить мозги, если они не выдерживают агрессии зла, безобразия реального мира? Тоталитарное общество, обнесенное «колючкой», настолько же враждебно художнику, как демократическое зловонное болото, где потеряны все ориентиры. Поэтому вино – форма защиты и ассимиляции художника в обществе, в государстве, в мире зла.
В ХХ веке вырисовываются три основных типа пьющих художников – мастера благополучные, обласканные властью, пьющие вкусно, без надрыва, в приятной компании культурных, хорошо одетых людей; художники, ради заработка и возможности творить идущие на компромиссы, конъюнктуру и даже халтуру, поэтому утоляющие совесть вином, истерически-пьяно презирающие свое вынужденное двуличие; наконец, художники попроще, без особых рефлексий, но также каждую заработанную деньгу несущие в кабак, также по-своему пытающиеся в угарном дыму зажмуриться, не думать, забыть и забыться...
Хорошо вести общие рассуждения о нашем общем пороке или, с другой точки зрения, – о нашем «великомученичестве в этом губительном грехе» (мысль уважаемого современного священнослужителя). Хуже, когда называешь какие-то имена, пусть даже в деликатном тоне обсуждаешь чьи-то судьбы. Одно может здесь служить извинением – и твоя собственная причастность к этой беде или анекдоту, и, соответственно этому, твой отстраненно-хроникерский тон или сдержанно-безобидный юмор.
Говорят, Филонов ценил водку за ее вкусовые качества и пил прямо из блюдца. Мастерская Коненкова была рядом с шикарным магазином «Армения», и друг Есенина уже в почтенном возрасте в перерывах ваяния любил выпить бутылочку «Айгешата» или «Аштарака». Корин попивал оттого, что власть его приспосабливала и привечала, а коллеги относились замкнуто и недоверчиво. Виртуоз историко-революционной темы Соколов-Скаля по пьянке чудил – шел в магазин за поллитрой в адмиральском мундире с кортиком из своего богатого костюмного реквизита. Кончаловский сибаритствовал, как и его собутыльник «красный граф» Толстой, хороша характерная картина классика «Миша, пойди за пивом!». Нисский из-за любви не только к живописи считался умершим задолго до фактической смерти – много лет, как овощ, лежал в богадельне. Певец спорта, здоровья, силы и красоты Дейнека умел красиво и сильно пить. Тончайший русский пейзажист Ромадин употреблял горькую, не только дабы согреться зимой на этюдах, – а, употребив, мог со слезами на глазах хвалить работы коллег и, обнимаясь, называть безвестных собратьев гениями. Стожаров же, наоборот, в подпитии имел обыкновение буянить и драться. Живописец от Бога Радоман за похмельную кружку пива с закрытыми глазами рисовал официантке Есенина. А недавно на могиле Радомана на Ваганьковском кладбище неизвестные отвинтили и украли его бронзовую голову (Боже, что перед этим каннибальским злодейством наше скромное пьянство!). Слишком рано сгоревший блистательный график Пиков взялся иллюстрировать ленинский шедевр «Материализм и эмпириокритицизм». Такое и выговорить-то без стакана трудно, а уж иллюстрировать!
А дальше драматизм нарастал. Попков при выходе из питейного заведения по нелепости застрелен инкассатором. Гущин убит собутыльниками, которых по щедрости души без разбору угощал на приличные «комбинатские» суммы. Сын президента Томского Толя удавился, не выдержав унижения подмастерья и интеллигентного алкаша. Колтунов выбросился в окно, а перед этим пил и пожег много изумительных рисунков. Зверев продавал за рюмку будущие шедевры будущим ловким коллекционерам. Царство небесное и скромному труженику карандаша и пера Коленкову, упавшему насмерть с дерева на пленэре в Тарусе! О, эти дома творчества художников – особый разговор, особый вид коллективных творческих возлияний!
На недавнем вернисаже, посвященном 75-летию Петра Оссовского, известный пионер «сурового стиля» грустно признался, что путь к его знаменитой серии о Псковщине лежал через длинный строй бутылок, так как немного попозировать герои из народа соглашались только через магазин. Поэтому немало пришлось хлебнуть с ними и самому художнику.
Закончить же хочется скорбной эпитафией умершего в возрасте Христа «от того же диагноза» поэта Дмитрия Блынского: «Все пропито до нитки, до креста!». Но талант не пропьешь! Все это были удивительно талантливые художники.
Мне и в голову не приходит выводить из этой национальной муки какую-то грошовую мораль, строить нравоучительные гримасы, просто хочется плакать о них и не забывать. Тем более, я ни в кого не бросаю камень, меня самого этот камень все время тянет вниз.