[Кирилл Сызранский]

Сообщение от Pavel

так там прочно укоренились его толчки и воспринимается это как чернуха.

"Толчки", как Вы выражаетесь - повседневный быт десятков миллионов россиян, а не чернуха.

Зураб Церетели:

- Я в восторге. Такой скромный человек - и такой художник! Только скромный человек может создать такую грандиозную выставку. И всюду добрые лица на вернисаже - всем нравится. Кажется, что я должен сопротивляться такому искусству. Но это только кажется: мы получили одинаковое художественное образование с Кабаковым, и я умею ценить чужой талант.

Екатерина Дёготь:

Пока что в современной России имя Ильи Кабакова чаще всего упоминается как имя нарицательное. Люди, которые никогда не видели его инсталляций, могут сказать о чем-то, что стоит перед их глазами: ну, это прямо инсталляция Кабакова.

Так в XIX веке хвалили природный ландшафт — «картина кисти Айвазовского».

Таким образом, есть инсталляции Кабакова (или теперь Ильи и Эмилии Кабаковых), а есть «инсталляции Кабакова». Последние всё еще рядом с нами, особенно чуть подальше от Москвы. Полуразвалившаяся будка, украшенная короной из лампочек в виде надписи «СССР». Бетонная автобусная остановка с мозаичными пионерами на боку. Деревенский туалет с пятиконечной звездой на двери. Стенд по технике безопасности с картинками-инструкциями, на которых мужчины в длинных шароварах делают что-то очень полезное. Длинный ряд столов с зелеными лампами и бюрократическими карточками, исписанными мелким почерком. Сатирическая стенгазета, к которой прикреплены клетка с живой канарейкой и большая резиновая галоша.

Читать дальше... 

В известном смысле «Туалет» — не про СССР. Не про прошлое, а про будущее, наступавшее как раз в 1992-м. Обитатели «Туалета» — не изобретательные Самоделкины: таких больше нет. Они вообще не жители СССР. «Туалет», показанный в Касселе первым постсоветским летом, — это, как теперь совершенно очевидно, инсталляция о перемещенных лицах, о грустной реальности миллионов беженцев, даже если им не пришлось никуда бежать, чтобы стать беженцами из СССР. Они утратили внутреннюю связь с советской эпохой, они чужие в этом белом памятнике народного модернизма. Ведь, в самом деле, не похоже ли это простое и функциональное геометрическое здание на наивный, но все же конструктивизм? Новые жители покидали в нем свой скарб, но их внутренний диалог с этой архитектурой утрачен. Они не в стиле. И смотреть на это так же грустно, как в 1917-м грустно было смотреть на солдат, впервые в жизни попавших во дворец и не знавших, для чего предназначены порфировые вазы.

Щемящую жалость в «Туалете», если она здесь возникает, вызывают теперь не его обитатели, но само это здание — несостоявшийся, не увиденный никем модернистский павильон, похожий на те самые бетонные советские автобусные остановки шестидесятых. В них была такая жажда нового, будущего, такое желание воссоединиться с мировым модернистским проектом — и никто это желание не услышал, никто не ответил на него.

Наверное, в сегодняшней России мало кто вообще примет «Туалет» на свой счет. У нас теперь насквозь богатая страна, даже бедные живут получше. Можно вообще все забыть, как кошмарный сон, — и нищету, и творчество, и независимость от быта, и свободу.