[Кирилл Сызранский]

Перуцкий Михаил Семенович 1892, Славута Волынской губ. - 1959, Москва.

Борис Турецкий о Перуцком.
Михаил Семёнович Перуцкий был, конечно, еврей, хотя во внешности не было типично еврейских черт. Он был слегка ниже среднего роста. Заметно рыжеватые и редкие волосы, к которым он был почему-то, думается, равнодушным. Сильно сутулился. Носил всегда один и тот же коричневатый пиджак или костюм, который заметно обвис от носки. В другой одежде я его не видел. Говорил слегка, не то что, гундося, а как бы гундося. Был медлителен во всей своей манере, держаться, говорить. Но казалось, что не от природы, а от какой-то усталости.
В нашем классе Перуцкий был преподавателем по рисунку. Кажется, он всё время находился в классе. Говорил не много и не мало. Присутствие его чувствовалось в ощущении какого-то неторопливого и спокойного… (?) Но мне тогда казалось, что он преподаёт не так. Кажется, что ученики относились к нему с огромным доверием. И мне казалось, что это вроде обмана, что он обманывает их, не говоря всего об их работах. Обманывает их доверие.
Я видел, что некоторые прямо страдают от неудач, от бессилия. И при этом совершенно самоотверженно относятся к занятиям, как бы виня только себя, свою неумеху. И не думая, даже на секунду, обратить досаду на педагога. Прямо любовь. Мне же в основе их работы казались неверными, и я с неудовольствием думал, как Перуцкий может при этом что-то хвалить, и вообще делать приятную, деловую, дружескую обстановку. Мне казалось это обманом. Он часто говорил в слегка ироничном тоне в отношении к ученикам и работам их. Это тоже раздражало меня при том, что я думал о его преподавании.
Он был в классе. То садился поправлять, то ходил. Чаще сидел у какого-нибудь мольберта. Иногда что-то говорил. Во время его занятий почти не было острот, шуток. И вообще голоса. Больше был слышен, время от времени, его голос, замечания. А обычно, на других уроках или без преподавателя шутили и острили необыкновенно много. И если сдерживались при преподавателе, то это ощущалось именно как сдерживаемое и готовое в любой момент прорваться, вспыхнуть. Так рисуешь или пишешь и чувствуешь, сейчас кто-то чего-то скажет. Прямо ждёшь этого. Мешало даже. А у Перуцкого всё это никло, стихало. И почему – не знаю. То ли боялись не так хорошо сострить. То ли чего-то нарушить. В нём чего-то боялись. Хотя он совершенно не повышал тона, не отчитывал. Не был строг. Чего-то боялись. Или увлечены были делом. Казалось, что это дело – рисование – жутко трудное, прямо выматывающее. И нет желания, как будто, и острить.
Ему не давали ни каких прозвищ. Заодно не обыгрывали ни фамилию, ни имя, ни внешность. То есть совершенно. И в это прямо трудно поверить, когда всех остальных, без исключения, в этом отношении не оставляли в покое.
Вот так шло и шло.
LCR : "Многие из тех, кто у него учился, говорили о нем очень хорошо, с большой любовью - Лида Мастеркова, Вечтомов, Немухин..."

Лидия Мастеркова родилась в Москве в 1927 году. Различными искусствами она увлекалась с самого детства: училась музыке, брала уроки актерского мастерства у сподвижников самого Станиславского. В 1943 году она поступила в художественную школу на Чудовке, где преподавателями были опальные модернисты Роберт Фальк, Моисей Хазанов и Михаил Перуцкий, а учениками — многие будущие классики нонконформизма, такие как Михаил Рогинский, Борис Турецкий, Николай Вечтомов. Школу закрыли за "левый уклон", и Лидия Мастеркова продолжила обучение в училище имени 1905 года. Один из ее соучеников по школе на Чудовке, Николай Вечтомов, познакомил Лидию Мастеркову с художниками и поэтами, позднее образовавшими так называемую лианозовскую группу.