[Tamila]

Среди общих тем в текстах на выставке были семейные отношения, браки, разводы, дети, также кредиты, работа, религия и т. д. Для поляков религиозный вопрос оказался очень важным. Все рассказывали на интервью, ходят ли они в костел, соблюдают ли религиозные обычаи. Для русских актуальна политика, вернее отношение к ней. Многие считают себя патриотами, говорят, что любят Россию, но не нравится государство. Интересно на самом деле.
Выставка продлится до 26 июня.

Фотографии с телефона, так как у фотоаппарата село зарядное устройство.

фото 1
Лилия Обухова (85 лет)
«Калитку я закрываю на ключ»
Я еврейка. Родилась в Кракове. Предки моего отца – потомственные лесники из-под города Новый Сонч. Они пользовались большим уважением среди польского населения. Папа в семимесячном возрасте заболел корью и ослеп. Когда ему исполнилось семь лет, его отвезли учиться в Вену, где была школа для слепых детей. Он учился играть на рояле и скрипке, закончил Венскую консерваторию. После окончания приехал в Краков.

Читать дальше... 

Предки по маминой линии были раввинами, среди них был даже цадик. Только мой дедушка не стал раввином – у него было десять человек детей, и ему нужно было их содержать, а раввины
обычно сидят, целый день молятся, читают Тору и живут за счет подаяния. Все – кроме моей бабушки и мамы – умерли от эпидемии черной оспы. Мама выжила, но у нее до конца жизни по всему телу оставались шрамы и испортилось зрение, 12 и 14 диоптрий.

Мама с папой безумно друг друга любили. Мы жили на Паулинской, отец работал органистом в главной синагоге Кракова, руководил хором и одновременно давал уроки музыки, часто бесплатно. Родители дома разговаривали только по-немецки, но нам с младшим братом велели говорить по-польски: «Вы евреи. У вас должно быть хорошее польское прозношение и литературный язык, чтобы на вас не показывали пальцем».

Жили мы очень скромно. Летом часто ходили на Планты, мама сидела на скамейке и вышивала, а мы с мальчишками играли в вышибалы. Они ко мне очень хорошо относились, называли меня «наша мужинка» – «негритянка», поскольку у меня были черные кудрявые волосы. В долгие осенние и зимние вечера мы все садились за стол, с одной стороны папа с братом Эдиком играли в шахматы, а с другой мама учила меня вязать и штопать чулки или читала вслух. В последнее довоенное лето в городе чувствовались антисемитские настроения. Мама хотела уехать, но папа отвечал: «Не бойся, я знаю немецкий лучше всех в Кракове, они ничего нам не сделают». Когда мне было 14 лет, началась война. К нам пришли фашисты и забрали все вещи; хорошо, что не убили и не покалечили. Ночью мы бежали из Кракова. Днем прятались, по ночам шли через лес.
Я вела слепого отца, брат полузрячую мать. Мы радовались, что в таком лесу ночью нас никто не найдет. Нашли. Что было потом, я вспоминать не хочу. Крик, шум, все разбежались в разные стороны. Я осталась с папой. Маму и брата я видела тогда в последний раз..

На следующий день мы кое-как добрались до реки Сан, по которой шла граница Польши, занятой уже наполовину русскими. Нас окружили русские солдаты. Папу забрали в кутузку, а мне сказали – иди, куда хочешь. Я села у порога и стала плакать. Тогда ко мне кто-то подошел и сказал, чтобы я пошла в пустой дом и ждала папу там. Представьте себе – одна, голодная! Через несколько дней папу отпустили. Кто-то дал ему денег и сказал, чтобы мы шли до станции и садились в поезд до Львова.

Во Львове был дикий ужас, толпы беженцев. Папа ходил по городу и искал работу, но кому нужен слепой учитель музыки, который, к тому же, не знает русского языка? В первых числах января нас
посадили в теплушку. Нам уже было все равно, куда нас везут. Через месяц мы приехали в глубь России, на Урал.

В Магнитогорске папа не мог устроиться на работу. Меня взяли на первый курс училища по классу фортепьяно, и я получала небольшую стипендию – на это мы и жили. Голод был страшный. У нас не было одежды – у меня было только пальто, подходящее для польского климата, а не уральских зим, а у папы кепка. Однако до весны мы дотянули. Отец сочинил музыку в честь юбилея Магнитогорска, какой-то военный написал слова. Песня вызвала настоящий фурор, весь зал встал. Нам заплатили небольшой гонорар, и мы за эти деньги уехали в Москву.

Папа обратился в Министерство просвещения, чтобы ему нашли работу. Там мы встретили директора школы для слепых детей, которая находилась в лесу в селе Чуварлеи в Чувашии. И когда он узнал, что папа преподает музыку и знает алфавит Брайля, то сразу его взял. Там мы провели весь остаток войны. Папа преподавал музыку и немецкий язык, создал детский оркестр; ребята очень его полюбили, он был счастлив. Я пошла в сельскую школу.

В 1945 году я вышла замуж за слепого учителя математики. Зрение он потерял из-за того, что в него стрелял лучший друг! Он был намного старше меня, но очень мне нравился – умница, музыкальный, трудолюбивый. Мы прожили 38 лет. В Чувашии я родила первую дочку. Когда ей был месяц, мы ехали на поезде вместе с двумя сотрудницами школы. Была осень, холодно. Вдруг кто-то меня позвал. Ребенок спал, завернутый в одеяло. Когда я вернулась, дочка лежала вся голая. Я закричала: «Зачем вы ее раскрыли?», на что они ответили, что «хотели посмотреть, все ли в порядке». Ночью у дочки был жар. Ко врачу мы не успели, она умерла от крупозного воспаления легких.

Мы переехали в Москву и, продав все, что у нас было и взяв ссуду в банке, купили дом. Вскоре случился страшный пожар. Это сделали наши соседи, из зависти. Я не хочу об этом говорить. Нам
было очень тяжело, но постепенно мы восстановили дом.

Мы жили вчетвером: я, муж, свекровь и папа. Муж работал в школе для слепых. Мне ежедневно нужно было его провожать и встречать. Я родила дочку и подрабатывала обучением инвалидов
войны азбуке Брайля. Потом у нас появился сын, я стала работать дома с папой, мы переписывали ноты для слепых. Одновременно готовилась к поступлению в институт.

Я окончила факультет дефектологии. Затем поступила на работу в школу-интернат для слабослышащих детей. Я очень любила свою работу. Верила, что можно устроить мир по-хорошему. Была комсомолкой, но в партию меня не приняли. Почему? Потому что я еврейка! Работа была моим самым счастливым периодом в жизни.

Я организовала Клуб интересных встреч. Наша школа стала первой в Москве, куда приехал космонавт! Вы слышали, что есть слепо-глухо-немые люди? Я доказала, что с ними можно общаться – писала им на руке буквы, и они мне отвечали. В 70-е гг. я организовала школьную экскурсию в Германию, но директор меня не взял, поехали другие – ходили слухи, что я хочу остаться на Западе. Я, у которой двое детей, слепой отец и муж, пожилая больная свекровь?!

Четырнадцать лет я была депутатом в нашем округе. Именно по моей инициативе в 60-х гг. в нашем поселке провели газ и воду. Я издала четыре книги об интересных людях. Рукопись пятой лежит, но никто не хочет ее издавать. Жизнь меня научила такой энергии. С работы я ушла в 78 лет.

Я никогда не хотела вернуться в Польшу. В Кракове выжила сотня евреев. Что я там буду делать? Кого я там знаю? Кому я нужна?

Мое отношение к религии? С моей подачи здесь восстановили церковь. Родители соблюдали еврейские праздники. Я до сих пор зажигаю свечи на Хануку и покупаю мацу на Песах. У нас была православная няня, и мама разрешала нам ходить с ней в церковь. Когда свекровь крестила моих детей, я не возражала. Сама я ни в церковь, ни в синагогу не хожу, но считаю, что религия нужна для того, чтобы умерить злобу и ненависть к другим людям.

Я живу в доме, 74 м, у меня есть сад – 3,5 сотки. Еще сотку у меня отняли «хорошие люди». Поэтому я все загородила, калитку все время закрываю на ключ.

Больше всего в жизни я боюсь злых людей.

У меня двое детей, трое внуков и трое правнуков. Я мечтаю о том, чтобы мои правнуки были такие же честные и порядочные, как их родители.

В Израиль я бы ни за что не поехала. Я привыкла к русскому языку, к русскому обществу. Чувствую себя русской патриоткой. Здесь я стала человеком. Я хочу, чтобы в России было хорошо.

фото 2
В Рита Сушек (21 год), Познань
"Чувствую себя художником"
Рита изучает киноведение на филологическом факультете в Познани. Живет в студенческом общежитии «Ягенка» с двумя подружками на 15 квадратных метрах.

Читать дальше... 

- Я не та, у кого в жизни только одна страсть. Думаю пойти изучать теат¬ральное дело. Учу испанский. Хожу в те¬атральную студию, занимаюсь пением - все касается творчества и психологии. Вообще-то я стараюсь развиваться. Это же учеба! Это как раз то время, когда мне самой необходимо понять, что я из себя представляю. Другого такого шанса в жизни уже не получишь, или нужно будет за него побороться.

Рита родом из Люблина. Мама на пенсии, папа - электрик. Она была харцеркой, но перед университетом бросила активную службу и передала свой отряд.

- Затишье - вот слово, которое ассоциируется у меня с Люблином. Огра¬ниченность, нежелание перемен. Я чув¬ствовала себя здесь подавленной. В По¬знани меня поразило количество возможностей - концерты, студии, выставки. Я была в ужасе от того, что не могу всего увидеть!

- Когда закончу университет, со¬бираюсь эмигрировать в Штаты, хотя рассматриваю и Великобританию. Я хо¬тела бы пожить за границей, подышать другим воздухом.

О религии она говорит: - Я отхожу от католической церкви. Больше всего мне не нравится лежащее у ее основ убе¬ждение, что мужчина доминирует над женщиной. Это не для меня. Но я не хочу совершать ошибку, которую совершают молодые люди, когда, отворачиваясь от костела, отворачиваются и от духовно¬сти.

- Я чувствую себя художником. Я не считаю, что художник - это тот, кто выставляется в галереях. Все что угодно может быть искусством, если к этому творчески подойти. Я так стараюсь отно¬ситься к своей жизни.

В холодильнике у Риты котлеты, которые ей присылает бабушка.

фото 3
Павел (45 лет) и Мажена (38 лет) Шимчаки с детьми, Познань
«За нами серость»
Оба были воспитаны здесь, в рабочем районе Познани. Их отцы работали на заводе Цегельского. – И эта серость идет дальше, – говорит Павел, объясняя, почему считает себя простым поляком. У них среднее образование. Павел начинал электриком на заводе Цегельского, в возрасте 30-и лет пошел в полицию. Работает в патруле. – Я не пробивной, у меня все потихоньку. Мажена готовит в познаньском зоопарке еду для животных.

Читать дальше... 

– Богачами мы никогда не были, – говорит Павел. – Редко когда выдается свободный выходной, жена вот уже третьи выходные подряд работает. У нее ставка и сверх того еще уборка, по 10 часов в день. Мы работаем нон-стоп. Когда-то было еще хуже. Мы смогли выкупить квартиру и вздохнули свободнее. Детям сложно – не получают денег на карманные расходы. Но мы не жалуемся. Мы настроены оптимистично.

Павел и Мажена поженились 18 лет назад. Свадьба была скромная, праздновали на садовом участке.
– Ни у его родителей не было денег, ни у моих, – говорит Мажена.

Получили от города двухкомнатную квартиру, которую 10 лет назад поменяли на большую, трехкомнатную. Машины у них нет. Из своего богатства перечисляют троих детей, трех котов и собаку. Теща помогает, иногда обед приготовит, иногда с ребенком посидит.

– Каждый ребенок был запланированный. Когда мы решились на третьего, то устроили вечеринку и всем объявили, что будем над этим работать, чтобы потом нас не жалели, – смеется Мажена.

В поляках их раздражают вечные жалобы.
– У поляка вечные претензии, – говорит Павел.
– А меня раздражают водители автобусов и трамваев, которые двери закрывают у пассажиров перед носом. Я это каждый день на себе испытываю, бегу на двойку – еще 3 секунды и успела бы.
Павел: – Я никогда не хотел эмигрировать. Не люблю перемены. Учу английский, но как-то не идет у меня, в таком возрасте уже сложно определенные вещи усваивать. И кроме того, может, это прозвучит смешно, но я патриот в своем роде. Я воспитан на идее мученичества польского народа.
Мажена: – Я не патриот. Политики не патриоты, а почему тогда я им должна быть?

О чем мечтаем?
– О доме в Пущикуве под Познанью, – отвечают хором. – Куры, собаки, кошки… И чтобы маму к себе забрать. А лучше всего, чтобы сестра жены с детьми тоже могла с нами жить.

фото 4
Божена (59 лет), Роман (57 лет) и Радослав (22 года) Рутковские, Помехувек
«Мы ощущаем себя простыми, потому что не богаты»
- В тяжелые времена нам приходилось зарабатывать. Я учительница, поэтому, понятно, никогда много не зарабатывала.

Читать дальше... 

Они живут в Помехувеке в не¬большом скромном доме, полученном в наследство от родителей. Рядом с до¬мом стоит старенький citroen, семья все еще выплачивает пятилетний кредит. Божена - преподаватель техники и информатики в гимназии в Помехувеке. Работает там уже 38 лет. Закончила техническую специальность для учителей в Варшавском политехническом институте. Недавно ей пришлось повышать квалификацию, чтобы сохранить ставку. Закончи¬ла аспирантуру по информатике.

У Романа среднее образование. С 95-го года он работает водителем в администрации района Влохи. Работает 8 часов плюс 4 часа на дорогу. Раньше у него было свое дело. - Не очень у меня получилось. Не дал мне Боженька талан¬та к торговле. В 89-м я купил грузовик и оказывал транспортные услуги, потом у меня был магазин с автомобильными запчастями. В конце концов жена сказала, чтобы я не строил из себя бизнесмена, а занялся нормальным делом. Где-то около года я был безработным.

Сын с сентября работает учителем-стажером физкультуры в той же гимназии, что и мама. Заочно изучает пе¬дагогику и физическое воспитание в Плоцке. - Это было так, - рассказывает он. - Никак я не мог понять, чем мне хочется заниматься. А что тебе больше всего нравится? - спросила мама - Спорт. - Вот и иди в физкультурный институт.

По воскресеньям вся семья садит¬ся за обеденный стол.
Радек: - Потом я иду с друзьями в бассейн, поиграть в баскетбол, в кино.
Божена: - Я бы съездила в Вар¬шаву на какую-нибудь выставку.
Роман: - Я от телевизора никуда не хочу уходить.

Роман боится болезней, боится потерять работу. Божена: - Безденежья я уже не боюсь. После стольких лет уже привыкаешь и минимализируешь свои потребности.

фото 5
Алексей Пятковский (50 лет)
«Перед сном читаю книги о русско-японской войне»
Меня зовут Алексей Пятковский. Мой отец был профессиональным военным, офицером, мать – журналисткой и редактором сатирического журнала «Крокодил». Политикой она не интересовалась и в партии не состояла. Мой отчим, второй муж мамы, был партийным человеком и делал то, что велела партия: руководил районным отделом культуры или был флотским комиссаром. Когда я учился в средней школе, его послали в трехлетнюю командировку на Камчатку. Мы жили в поселке, окруженном тундрой, я ходил в школу, мама работала на местном телевидении и радио. На севере можно было неплохо заработать. Зарплаты там были на 60 % выше, чем в Москве.

Читать дальше... 

Я регулярно слушал западные радиостанции. До мамы тоже доходила информация о реальном мире. Она могла рассказать не только о том, что писали в газете, но и о том, чего в ней написать не могли. Эти сведения скапливались год за годом и затем соединились в моей голове в единое целое – я понял, что этот режим лживый и преступный. Тогда я почувствовал себя оппозиционером.

По возвращении в Москву я не стал поступать в вуз – это бы вынудило меня заучивать и повторять лживые коммунистические лозунги. Я начал работать, но везде вступал в конфликты с руководителями, которые заставляли ходить на собрания и слушать разные глупости: «Повысим качество, сделаем быстрее, лучше» и т.д. Или, например, заставляли ходить на субботники, когда мы во имя Ленина бесплатно убирались в офисах, на заводах и фабриках. За одиннадцать лет я менял работу тринадцать раз. Работал, в том числе, дворником, сотрудником Исторического музея, слесарем на фабрике телевизоров «Рубин», старшим библиографом в книжной палате и т.д. А про себя мечтал уехать на Запад и нести правду своему народу в русской редакции радио «Свободная Европа».

Открыто озвучить свои намерения и вступить в оппозицию я не рискнул. Разве что читал самиздат. Меня охватывало чувство безнадежности, я думал, что до конца жизни буду вести такую бессмысленную жизнь. Перестройка стала для меня прекрасной неожиданностью. Когда она началась, я почувствовал, что передо мной открываются двери к настоящей жизни, к свободе, ко всему. Это была огромная радость.

Мне было 28 лет. Я поступил в Московский историко-архивный институт на заочное отделение, начал заниматься историей демократического движения в России. В 88-м году здесь, в моем районе, я возглавил отделение Московского народного фронта. Во всей Москве нас было, наверное, около тысячи человек. Мы испытывали большую надежду на перемены, надежду, что Россия станет цивилизованной европейской страной. Тогда же я стал писать в независимой прессе о движении так называемых неформалов, то есть людей, противостоящих системе.

С 90-го года я зарабатывал исключительно как журналист. Сотрудничал с пресс-агентством «Демократического союза», первой в России демократической партии, журналом «Столица», новостными агентствами «Постфактум» и «Интерфакс», был заместителем главного редактора агентства «Партинформ». Голосовал, конечно, за либералов, за партию Гайдара. В 99-м году объединенная либеральная партия (СПС) получила только 8 % голосов на думских выборах.

В 2004 году, когда Путина избрали на второй президентский срок, я понял, что больше нет политики, о которой хотелось бы писать, и я ушел из журналистики. С этого времени я работаю в единственном в России частном институте исторических исследований. Изучаю историю демократического движения, пишу о диссидентах и неформалах.

Наши надежды не сбылись, я страшно разочарован и вновь ушел в принципиальную оппозицию. Для описания сегодняшнего руководства страны мне уже не хватает слов. Это режим чекистов, который приватизировал власть и собственность, присвоил себе целое государство.

Месяц назад я вступил в оппозиционное движение «Солидарность». Не для того, чтобы совершить какой-то переворот – я уже не верю, что в России можно что-то изменить. Скорее из чувства солидарности с идеей демократического государства и с людьми, которые остаются неравнодушными. Я просто хочу быть среди них. За свою жизнь я уже не дождусь перемен. Большинство россиян любят сильную власть и имперские лозунги. А что до молодых, то они копируют своих родителей. Я что-то не вижу среди них много активных и деятельных людей, которые бы стремились к изменениям. Правда, бунтовщиков всегда мало, в любом обществе. Только в Польше их в целом больше, чем везде, и за это я, собственно, люблю поляков. К Польше и полякам я испытываю романтическую симпатию. «Безумству храбрых пою я песню», как писал Горький. Уже 24 года я учу польский, сам, по учебникам. Наверное, это можно включить в Книгу рекордов Гиннеса. Вообще-то у меня есть и кое-какие польские корни: родители моего деда были поляками, беженцами с восточных окраин во время Первой мировой войны.

На всем белом свете мой любимый город – Краков. Любой отпуск я провожу там. Кроме Польши, из заграничных стран я был только в Чехии. Дальше меня как-то не тянет, не испытываю интереса к другим странам. Мне хватит и Польши, я моногамен.

Моя мечта – когда-нибудь там поселиться. Но это нереально, только мечты. У каждого они должны быть. Но нужно и деньги зарабатывать, а это непросто.

Когда-то я был женат, дважды, но это было так давно, что уже и не помню. Детей я завести не успел, потому что с каждой женой прожил лишь по полтора года.

У меня ничего нет, только эта старая квартира, 48 метров. Хотя это необычная квартира, это – квартира-музей моего имени. У меня здесь свои архивы, журналы, книги. Автомобиля у меня нет и никогда не было. Для советского человека машина была за пределами досягаемости.

Чего я боюсь? Всего. По данным соцопросов, россияне больше всего боятся милиции, собак и бандитов. И я, пожалуй, не исключение.

Я атеист, патриот и космополит. Я очень ценю свое свободное время, потому что в моей жизни его осталось не так много. Так что я не растрачиваю его на такие бессмысленные вещи, как уборка. Я большой лентяй. Досуг провожу за пивом, беседами с интересными людьми, за телевизором. Он меня, конечно, раздражает, но я кое-что смотрю – канал «Культура», футбольные матчи, новости на Рен-TV, единственную в меру не контролируемую государством новостную передачу. Художественную литературу я читаю мало, даже очень мало. Предпочитаю старую публицистику. Когда я не могу заснуть, читаю книги о русско-японской войне. По этой теме я прочитал уже несколько десятков книг и несколько сотен статей. Это меня успокаивает: мои собственные проблемы уходят на второй план, и я спокойно засыпаю.