[tchaika]

Из воспоминаний друга Высоцкого переводчика и литератора Давида Карапетяна (его отец, Саак Карапетян, был председателем Совета министров Армении; в 1959 году Давид переехал в Москву и поступил в 1-й Московский педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза; работал переводчиком на «Мосфильме»):

«Мы одновременно ухаживали за Татьяной Иваненко, актрисой Театра на Таганке. Она нас и познакомила (в мае 1967). За Таней я ухаживал долго и без особого успеха, и однажды она мне призналась, что у нее есть любимый человек, из-за которого она даже развелась с мужем.
Я, конечно, как типичный представитель кавказской национальности, был страшно недоволен. «Кто это еще такой?» Она ответила, что ведущий актер, да еще и певец, назвала фамилию, которая мне ничего не говорила. Во мне бушевал посрамленный Кавказ: «Что еще за Высоцкий, мало ли актеров! я?!» Тем более что я тогда выглядел неплохо, да и одевался хорошо. Потом она принесла мне записи Высоцкого. Я решил, что это будет какая-нибудь очередная «рюкзачная» романтика, которую я не любил. Но когда начал слушать, то возникло совершенно необыкновенное ощущение: поет свободный человек. А песня «Спасите наши души!» меня просто ошеломила. И я понял, что это совершенно необычное явление в нашей советской стране, которую я считал безнадежной. А через некоторое время Татьяна пришла с Высоцким к нам в гости без предупреждения.

Открываю дверь, стоит Таня, улыбается белозубо, а рядом с ней какой-то парень. Я сразу понял, что это Высоцкий. Володя подошел к книжному шкафу. Вы знаете, это важный момент, ведь непонятно, наверное, почему Высоцкий – звезда – подружился со мной, армянским студентом. Что между нами общего? Сблизила нас любовь к поэзии. У меня была очень хорошая библиотека, жена Мишель привозила из Франции редкие книги. На полке стояли запрещенные поэты: Гумилев, Клюев».
(справка: француженка Мишель Кан десять лет жила в СССР; впоследствии перевела тексты песен Высоцкого на французский язык)

«Володя, к слову, очень трудно сходился с людьми. Это легенда, что он был эдаким рубахой-парнем. Между прочим, он был жестковат. Вел он себя тогда, во время нашей первой встречи, довольно холодно, хотя предельно корректно. Он вежливо поинтересовался, понравился ли мне очень модный спектакль о Маяковском «Послушайте!», который тогда шел на Таганке. А я честно сказал: «Нет. Потому что не надо унижать Северянина, чтобы возвысить Маяковского». Он начал защищать свой театр. Мы немного поспорили и распрощались. Потом Татьяна мне передала, что я Володе понравился».

В 1970 году Владимир Высоцкий и Давид Карапетян посетили на даче в Петрово-Дальнем опального Хрущева:

«Володя знал, что я увлекаюсь политикой, и однажды утром приехал ко мне и спросил: «Хочешь Хрущева увидеть? Поедем немедленно». Пока я удивленно хлопал глазами, Володя набрал номер внучки Хрущева Юлии. Она сначала отказывалась, но Высоцкому удалось ее убедить: «Да, прямо сейчас, да, с другом».
Предлог он придумал такой: двум актерам «Современника» срочно нужен совет. Через час мы были уже на даче Никиты Сергеевича. Я смотрел на него во все глаза и не мог поверить, что передо мной человек, от которого недавно зависела судьба всей страны. В Хрущеве была заметна вполне понятная настороженность, но в целом он вел себя раскованно.

Почти сразу речь зашла о Володиных проблемах. Выяснилось, что песен Высоцкого Хрущев не слышал, поэтому какого-то детального разговора на эту тему быть не могло. Тогда Володя в очень простых словах обрисовал Хрущеву свое положение: «Песни мои ругают, выступать не дают, на каждом шагу ставят палки в колеса. А люди хотят слушать... К кому из руководства мне лучше обратиться? Вы ведь там всех знаете».

Хрущев довольно долго не мог никого назвать, думал, перебирал. «Даже не знаю, кого вам посоветовать, - сказал он. - Лучше, наверное, идти к Демичеву: он более-менее молодой, прогрессивный, выдвигался при мне, лучше остальных в таких вещах разбирается». Но особой уверенности, что Демичев что-то сделает, в голосе Хрущева не чувствовалось.

Только уселись за столом, как вдруг… Володя спросил: «Никита Сергеевич, а у вас не найдется чего-нибудь выпить?» И спросил таким тоном, словно они с хозяином друзья-приятели и только вчера расстались. Я оцепенел: как отнесется Хрущев к подобной просьбе? Возмутится, будет скандал? Но он отреагировал на удивление спокойно: «Вообще-то есть» - и достал из кухонного шкафа початую бутылку «Московской особой». Володя сразу налил мне и себе, а хозяин отказался: «Мне врачи запретили, я не пью».

Спрашивали опального вождя обо всем: о Сталине, Берии, Бухарине, Микояне. «Как-то после войны, - рассказывал Хрущев, - приглашает Сталин нас с Микояном на обед в резиденции на озере Рица. Никого больше из Политбюро не было. И тут он, к нашему великому удивлению, разоткровенничался: «Я никому не верю, даже самому себе».

Мы слушали Хрущева, можно сказать, открыв рот. Спрашивали наперебой: как это он проморгал заговор против себя? Суть его слов была примерно такой: «Да вот этот, - здесь он мимикой и жестами очень похоже изобразил брови Брежнева, - предателем оказался. И о Суслове меня тоже мои люди предупреждали, советовали его убрать, но я не послушался. Потому что дураком был».Чем больше мы с Хрущевым разговаривали, тем больше он теплел.

Ближе к концу застолья Высоцкий спросил, есть ли в доме гитара. Но гитары не оказалось, на что он весело сказал: «Ну, в таком случае разрешите приехать еще раз, попеть для вас». Но встречи не получилось - Никита Сергеевич заболел. И Хрущев так и не услышал Высоцкого живьем».

«Почему Высоцкий не любил, когда его называли диссидентом? Многие диссиденты на этом своем протесте сделали себе имя. У него не вызывали восторга заявления: «Не люблю советскую власть!» Не любишь, так сделай что-нибудь, хотя бы напиши. Высоцкий был поэт, а поэт выше диссидентства и вообще политики. Уровень другой. Все его страдания оттого, что жил в это время, которое он сам назвал: «Мы дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас».