Был неистов во всем. Экспериментировал. Сделал специальный вращающийся станок, на котором и создавал работы. Разбрызгивал краски. Ляпал на холсты отпечаток своей ступни или голой руки. Терпеть не мог, когда искусствоведы обнаруживали в его картинах сюжет, фигуративность, пейзаж, натюрморт или портрет. Дескать, ой, а если отойти на десять шагов и вглядеться, то ваша работа «Горизонталь» – это же пейзаж в такой, знаете ли, китайской манере. Сразу отправлял таких беседовать к своей маме. Зато любил, когда фигуративность в его работах обнаруживали неискушенные в живописи люди. Это его интересовало.
Рисовал быстро и много. Говорил, что одну работу нарисовал за девять секунд. Как ни странно, это верная стратегия во всех искусствах, не только в живописи. Одна из верных стратегий. Либо ты долго и упорно работаешь над одним, тщательно и старательно, либо быстро и много работаешь над многим. Очень быстро и очень медленно – две единственно верные стратегии. Может, и вообще в жизни единственно верные.
Непонравившееся уничтожал. Сминал, сжигал или резал. У него есть работы, коллажи, составленные, склеенные из обрезков неудавшихся холстов. Работал с разными материалами, размерами. Чувствовал размер полотен. У него есть огромные работы. Есть миниатюры. Огромные до недавнего времени по большей части хранились в свернутом виде, в рулонах. Они были грамотно сделаны и потому нимало не пострадали от свернутости.
Любил рисковать. Друг-художник предоставил ему подвал: работай, экспериментируй. Он и экспериментировал. Размазывал по холсту нитроэмали, потом поджигал. Пламя сбивал рукавицей. Получался особый цвет – необычный, завораживающий. В конце концов вспыхнуло так, что пламя сбить не удалось. Ожоги рук и лица. Взрыв в подвале. Жалоба соседей. С подвалом пришлось распроститься.
Официально числился в Художественно-промышленном комбинате Ленинграда. Там лежала его трудовая книжка. Впрочем, что значит – официально числился? Он там работал и немало зарабатывал, если представлялась такая возможность. Выдувал стеклянные изделия, резал по дереву, оформлял дома и дворцы культуры. Дворец культуры в городе Череповце оформлен им. В один год он заработал 7 тыс. рублей – по советским временам, мягко говоря, немало. А были годы, когда и вовсе ничего не зарабатывал.
С ним было сложно. Он был резок, как всякий человек, знающий себе цену и понимающий, что цена эта не соответствует нелепому курсу цен. Его картины покупали ученые, физики, химики, математики, западные коллекционеры, чудом, правдами и неправдами протискивавшиеся через железный занавес в Советский Союз. Больше всего его работ хранится в Нью-Йорке у Норманна Доджа. Одна-единственная персональная выставка открылась в 1982 году в Доме культуры имени Серго Орджоникидзе. На выставке его друзья-музыканты играли музыку Ренессанса и барокко. Директор дома культуры турманом полетел со своего места за этот перформанс. Более всего возмутило звуковое оформление. Формулировка была такая: «За исполнение еврейской музыки».
Он дожил до перестройки. Почти дотянул до первой персональной выставки за рубежом, в городе Хельсинки. Умер в 1988 году, накануне. Был тяжело болен. Когда приехала «Скорая», врач осмотрел заросшего бородой и волосами человека, похожего на библейского патриарха, и коротко объяснил ситуацию: «„Скорая“ покойников не возит». Галерейщик, приехавший заключать договор с художником, протянул врачу деньги. Врач пожал плечами. Михнова-Войтенко погрузили на носилки. Он схватил за руку друга, присутствовавшего при сем, и прохрипел: «Спаси мои работы, спаси мои работы». С этими словами и умер. Не узнал о последнем скандале, связанном с его работами: на таможне они были задержаны, шесть полотен конфисковали и позднее передали в Русский музей.
Как смотреть его работы
Никак. Не понравилось – повернитесь и уйдите: чего себя мучить? Но если смотреть, то не в репродукциях. Великий бельгийский художник-сюрреалист Рене Магрит говорил, что вообще не понимает, зачем сейчас ходить в музеи, когда есть великолепные альбомы. Ничуть не умаляя заслуг этого художника, надо сказать, что его работы в самом деле не проигрывают в репродукциях. Не то – Михнов-Войтенко. Его работы надо смотреть вживую.
Как ни странно, для его таинственных метафизических работ важен размер. Какие они – большие, как «Война, мир и оно», или маленькие, как серия «Касания», или среднего размера, как серия «Благовест», – вот это важно. Глаз реагирует на физический размер так же, как на сочетание красок, линий, точек. А смотреть эти полотна и миниатюры стоит так же, как Михнов-Войтенко их создавал, – быстро. Ведь, в сущности, он рисовал одну огромную картину всю свою художническую жизнь – с 1957-го по 1988 год. Картина эта посвящена тому, что стоит за видимым, объектным миром. Он и сам говорил про это: «Я рисую грань между бытием и небытием».
Евгению Михнову-Войтенко ничего не было нужно, кроме красок и линий, кроме грани бытия и небытия (из цикла «Касания», 1960)
Фото: новый музей современного искусстваПоэтому и работы, как правило, не называл. Просто композиции или серии: серия «Квадраты», серия «Благовест», серия «Касания», серия «Стояния». В крайних случаях – посвящения. Посвящение своему другу замечательному поэту Леониду Аронзону, покончившему с собой в горах Тянь-Шаня выстрелом из охотничьего ружья. Посвящение своей маме, бесконечно верившей в талант сына, помогавшей ему всю его жизнь. Посвящение любимому композитору Баху, любимому художнику Босху. Посвящение Моцарту. Подписывал он эти посвящения по-рыцарски: Hommage.
По-русски – оммаж, то есть не просто посвящение, но присяга на верность. В нем было немало рыцарского, как и во всем этом поколении – особом советском поколении. Он родился в 1932 году. Вырос в стране, которая победила фашизм и долго была заморожена по-настоящему, отсечена, отделена от всего мира подлинной железной стеной. И вдруг стену просквозило: он и его сверстники увидели Пикассо, прежних русских авангардистов. Увидели, как можно рисовать – неожиданно, необычно, нескучно.
Их стали воспитывать и обучать уцелевшие во время сталинского погрома люди вроде Николая Акимова. У этих ребят не было страха, они были отчаянными. Их отцы были победителями. Сохранились ранние фотографии Михнова-Войтенко – тех времен, когда он учился в Театральном институте и пытался играть на сцене, ставить спектакли. Потрясающая фактура. Поразительная смесь Жан-Поля Бельмондо, Николая Олялина и Евгения Урбанского. Настоящий социальный герой. Ему бы Маяковского играть. А он и сыграл. То есть даже и не сыграл, а прожил жизнь, какую мог бы прожить Маяковский, не обмороченный социальным или государственным заказом. Жизнь рыцаря от искусства, каковому ничего не нужно, кроме красок и линий, кроме грани бытия и небытия.
В юности он пытался оформить и поставить собственную инсценировку чеховского рассказа «Черный монах». Рассказ удивительный для такого стихийного, природного материалиста, каковым был доктор Чехов. Потому что речь в этом рассказе идет о праве человека на странность, на, если угодно, безумие. О неуловимой грани между видимым материальным миром и миром метафизическим, невидимым. Сам Чехов ни в какую метафизику не верил, но как опытный врач давал грамотный совет. Если кому-то хорошо и счастливо в нематериальном мире, не пытайтесь человека исправить, сделать нормальным с вашей точки зрения. Как поет нынешний замечательный бард и один из лучших современных поэтов Михаил Щербаков: «Когда ж ты выучишь закон стальной – того не вылечишь, кто не больной».
Так вот, даже в том случае, если в вас нет ни грана метафизической жилки (как в докторе Чехове), если вы знаете и чувствуете, что ничего, кроме объектов материального мира, не существует и существовать не может, то есть в том случае, если вы – стихийный, природный материалист (как доктор Чехов), даже в этом последнем случае вам могут понравиться картины Михнова-Войтенко.
Они на редкость праздничны. По-хорошему декоративны. Даже если он работает с черным и белым, с коричневым, сама энергия его работ недепрессивна. В юности он все же называл свои полотна. Говорил про это так: «В молодости, когда я был злым, я называл свои картины». Злость помянута здесь оттого, что названиями он навязывал свое видение зрителю. Заставлял его воображение двигаться в предуказанном направлении. Ограничивал его свободу, а ограничение свободы всегда связано со злостью, агрессией в той или иной мере.
Тем не менее если вы увидите его огромное, пестрое, из множества четких точек состоящее полотно «Карнавал», то согласитесь: «Да, именно так, веселый разноцветный карнавал, нечто фантастическое, детское, вспыхивающее настоящим праздником». О детском Михнов-Войтенко тоже говорил. Художник должен баловаться, считал он, сталкивая несовместимые, казалось бы, вещи: долженствование и баловство, игру; нечто насмерть серьезное и нечто абсолютно, принципиально несерьезное. Собственно, в этом-то и заключается главная загадка искусства – в сочетании баловства и долга. Насмерть серьезная игра – вот что такое искусство. Михнов-Войтенко эту игру сыграл.
Новый музей современного искусства, персональная выставка. Евгений Михнов-Войтенко, «Блуждающие множества»
http://www.expert.ru/2010/11/8/vystavki/