[LCR]

Галактика Вильденштайнов – Сын

Своего сына Жоржа Натан начал водить в музеи и в отель Друо, когда тому исполнилось шесть лет – там, показывая ему какой-нибудь предмет, отец спрашивал его: «Красиво это или безобразно?» - так он формировал вкус мальчика. Когда другие дети собирали оловянных солдатиков, Жорж начал коллекционировать средневековые анлюминюры. В восемнадцать лет он уже знал, что история искусства интересует его больше всего. Вся его жизнь прошла под знаком эрудиции. Он печатался в «Газете изобразительных искусств», стал ее секретарем, потом купил и развил ее. Он составил и издал сводные каталоги Мане, Шардена, Энгра, Ланкре, Моро, Фрагонара, став самым компетентным и влиятельным экспертом своего времени…

Читать дальше... 

«Однажды один английский историк искусства написал очень резкую рецензию на папиного «Гогена». Это был Дуглас Купер. В статье были и справедливая критика, и безосновательные упреки. Тогда отец предложил Куперу принять участие во второй редакции, и тот согласился. Он умер в 1984 г., проанализировав всю живопись Гогена. Но когда мы стали смотреть его работу, выяснилось, что есть проблема. Дело в том, что Купер был очень неуживчив и феноменально сварлив. Так вот, он никак не мог допустить, что картина, принадлежащая кому-нибудь из его врагов, может быть подлинной. А врагов у него было чрезвычайно много, клянусь вам. Он ужасно смешил меня, он говорил: «О, этот тип, ведь это просто поганая сволочь! И картина его – фальшивка!». И на таких основаниях он исключил из каталога работы, движения которых можно проследить от мастерской художника до нынешнего владельца. Нам пришлось реабилитировать незаконно репрессированные картины…».

В 1934 г. Натан умер. Деятельность галереи жестоко пострадала от кризиса 1929 г.:

«В конце 1920 гг. три человека купили в музее Эрмитаж большое количество шедевров. Двое из них хорошо известны: министр финансов США Эндрью Меллон и Талейран нефти Калуст Гюльбенкян.
Кто же был третьим? Разумеется, мой отец… Это он организовал сделку и вел все переговоры в Ленинграде. Вообще папа был домоседом, но когда речь зашла о такой сделке, он был согласен идти в Ленинград пешком – ведь это была сделка века! Теоретически такие сделки невозможны: вы же не можете купить картины из Лувра! Идея родилась у Горького: продать картины и закупить тракторы. В Париже к моему отцу обратился Илья Эренбург, писатель и будущий министр. Он подолгу живал во Франции и даже составил себе небольшую коллекцию. Он представлял советскую сторону. Мой отец поехал в Ленинград. Он никогда не рассказывал подробностей об этой сделке, но я знаю, что он накупил картин на феноменальную сумму. И одни шедевры. И на вес золота. Собственно, наша фирма никогда не скупилась, когда была возможность приобрести шедевр. Он купил Итальянских комедиантов Ватто, портясающих Рембрандтов, великолепных Рубенсов, для Меллона он взял Мадонну Альба, для Гюльбенкяна – шедевр Гудона – Венеру.

Ах, этот Гюльбенкян! Приезжая в Довиль, Гюльбенкян шел искать меня на плаж, где я строил замки из песка – мне было пять лет, - чтобы расцеловать меня. У него были очень большие ступни. Вообще он был невероятно, фантастически уродлив и так же фантастически умен. Он всегда очень хорошо относился ко мне, что не помешало ему попробовать «завербовать» меня, когда мне было двенадцать лет - очень характерно для Гюльбенкяна. Он обожал искусство и считал себя не клиентом моего отца, а его партнером. Отец никогда ничего у него не покупал, наоборот, это Гюльбенкян покупал у моего отца, покупал очень много. Но иногда они покупали вскладчину. Если представлялось дело, сулящее хорошую прибыль, без Гюльбенкяна не обходилось никогда. И вот, когда мне было двенадцать лет, он начал меня обхаживать: «Даниэль, а твои родители дают тебе деньги?». Я ответил: «Бабушка дает мне деньги на бега, мне хватает». Он продолжил: «Давай-ка я дам тебе немного денег на всякий случай… Знаешь, деньги могут понадобиться в любой момент… Скажи, ты ведь обедаешь за одним столом с дедушкой и папой, верно? Так вот, я попрошу тебя только об одном: пересказывай мне все, о чем они говорят за столом, ладно?». Он хотел знать, что мы покупаем, у кого, за сколько. Он хотел заручиться шпионом в стане противника. Я промямлил : «Нет, нет… нет… Я не буду этого делать…». Он не растерялся: «Молодец! Я просто проверял тебя! Ты славный мальчик!».

Что до Эндрью Меллона, это был крупный банкир. Он решил создать Вашингтонскую Национальную Галерею, профинансировал ее на 100% и оставил ей всю свою коллекцию. А коллекция у него была замечательная! Он покупал у всех – у Дьювина, у Кнёдлера, у нас…Это он поручил нашей нью-йоркской галерее купить для него в Эрмитаже все, что его интересовало. У него были все списки. Собственно, у нас они тоже были. Эрмитажные картины мы знали наизусть. Гюльбенкян, конечно, тоже. Он перечислил моему отцу вещи, которые он хотел получить – сам он категорически отказался ехать в СССР, он был уверен, что там его убьют.
Эта поездка в Ленинград чуть не разорила нас – сразу после нее разразился кризис 1929 г. Нам пришлось продать картины, купленные в Эрмитаже, за 20% заплаченной нами цены…».

Но Жорж не только устоял, нет, он сделал больше – он развил международную деятельность своей галереи: преимущество галактики Вильденштайн перед прочими состояло не в развитой ими сети галерей и не в покупательной способности, но в сочетании этих двух элементов: какой-нибудь куртье обнаруживал у старой дамы из провинциального городка работу Гогена. После долгих уговоров, дама, наконец, соглашалась доверить ее ему на продажу. Куртье мчался в галерею Х. «Ах, Гоген! – восклицал маршан, - ну хорошо, оставьте его мне, я потом посмотрю его…».
Через неделю куртье звонил в галерею: «Нет-нет, я не забыл, позвоните мне через недельку…». Старая дама начинала волноваться, куртье нервничал – ведь если она передаст своего Гогена кому-нибудь другому, прощайте, комиссионные! – и звонил Вильденштайну :

-У меня присевшая на корточки таитянка Гогена, 100х81, подпись в правом углу…
- Интересно… Сколько?
- Пятдесят…
- Нет, давайте за сорок.
- Ладно.
- Ну, приносите своего Гогена.

Этой способностью молниеносно оценивать картину Жорж Вильденштайн был обязан своей любовью к архивам. Всю свою жизнь он пополнял свою библиотеку, в которой было сто тысяч фотографий, триста тысяч книг, сто тысяч каталогов – это позволяло ему моментально установить состав какой-нибудь австрийской коллекции или просчитать стоимость запаснииков галереи в Рио де Жанейро.

Однажды, незадолго до начала Второй мировой войны, на каких-то затрапезных торгах в отеле Друо он увидел портрет монаха. Он тут же вспомнил увиденную когда-то гравюру, очень похожую на этот холст – эта гравюра входила в состав каталога графики Ватто, составленного Жюльеном. Жорж Вильденштайн поручил своим сотрудникам купить полотно.
Вечером, когда он возвратился с бегов на ипподроме Лоншан, работа лежала на его рабочем столе.
- И сколько? – спросил он.
- Четыреста двадцать.
- Черт побери, четыреста двадцать тысяч! Дороговато, однако!
- Да нет, сударь, четыреста двадцать франков.

Пошли за Жюльеном: Жорж не ошибся, это была работа Ватто – теперь она находится в одном из музеев США.

Начиная с 1955 г., он решил проанализировать все архивные документы до 1850 г. «Это работа для трех поколений» - говорили ему. «Ничего, у нас есть время» - отвечал Жорж. Со свойственной ему щедростью он публиковал все найденные материалы, которые оказались полезнывми многим его коллегам.

В 1938 г. в галерее Вильденштайнов «Изобразительные искусства», переехавшей на улицу Фобру-Сент-Онорэ состоялась совершенно невероятная выставка сюрреалистов. Организаторами ее были Андрэ Бретон и Марсель Дюшан. Среди экспонатов фигурировали «угольные сталактиты», «дождливые такси», «улица манекенов» и другие чудеса, авторами которых были Макс Эрнст, Дали, Миро, Джакометти…


«Выставка была – сдохнуть со смеху! Хорошо, что дедушка ее не видел, он бы такого не пережил… Хотя вообще-то не факт. Скорее всего, он бы посмеялся от души.
Дали был любимчиком моего отца. Знаете, Дали был совсем не сумасшедшим, о нет! Тот еще был хитрец – исправно играл свою роль на публику. Роль безумца. Чтобы поддержать его, папа покупал у него работы. В некотором смысле он был его артистическим директором. Это он направил Дали к Жюльену Леви, знаменитому нью-йоркскому маршану современного искусства, и в 1941 г. тот организовал Дали выставку в Нью-Йорке. В то время Дали едва ухитрялся сводить концы с концами. Мой отец сказал ему: «Ты все делаешь не так. Ты должен придумать что-нибудь этакое, чтоб тебя заметили!». Получив приглашение от Уитни, прославленных коллекционеров и невероятных снобов, Дали заявился на прием в пижаме и с козой на поводке, предварительно бросив камень в витрину Тиффани. Вот что он придумал, чтобы его заметили. И тут уж его правда заметили, не вопрос…».

Богатство запасников галереи трудно вообразить: в наше время в нью-йоркской галерее хранятся четыреста итальянских примитивов; один Фра Анджелико, два Ботичелли, восемь Рембрандтов, столько же Рубенсов, три Веласкеза, восемь Эль Греко, пять Тинторетто (один из них четырехметровый), три Тициана, двенадцать Пуссенов, восемьдесят Фрагонаров, семь Ватто… Что касается живописи модернистов, которая переходит из рук в руки чаще, то в галерее всегда имеется не менее двадцати Ренуаров, пятнадцати Писарро, по десять Сезаннов, Ван-Гогов, Гогенов, Сера и Коро и двадцать пять Курбе.

Жорж Вильденштайн стал заниматься и современной живописью, однако всегда следовал своим вкусам и без колебания отделывался от работ, которые ему не нравились: так, говорили, что перед войной он ликвидировал двести пятьдесят работ Пикассо (Вильденштайн-внук опровергает эту версию). Он не любил ни Матисса, ни Миро, ни андинского, но ценил сюрреалистов за «техническую законченность»…

Во время Второй мировой войны семья Вильденштайнов укрылась на юге Франции. В июне 1940 г. Вишистское правительство лишило их французского гражданства. БОльшая часть принадлежавших им картин была конфискована. В январе 1941 г. им удалось уехать в США. Роже Декуа, директор лондонской галереи Вильденштайн, согласился представлять их интересы в Париже во время Оккупации в качестве «управляющего делами» и попытался «арианизировать» фирму, чтобы избежать ее ликвидации, но нацисты отказались подписать документы об этой «арианизации». Они назначили временного администратора, который создал фирму, взявшую в лизинг галерею Вильденштейнов со всем ее содержимым.

Надо сказать, в 1995 г. во Франции вышла книга историка Эктора Фелисиано «Пропавший музей», в которой он дает Жоржу Вильденштайну несколько двусмысленную характеристику - с одной стороны, он «пострадал от нацистов, его имущество было расхищено», но с другой – «параллельно он продолжал через подставное лицо осуществлять свою деятельность во время Оккупации». Даниэль Вильденштайн и его сыновья Алек и Ги подали на Фелисиано в суд за то, что он оклеветал их отца и деда. В 2000 г. апелляционный суд признал себя некомпетентным, но счел, что у Фелисиано были некоторые основания трактовать таким образом роль Жоржа Вильденштайна во время войны.


«Мой отец жил искусством и ради искусства. Все остальное не имело значения. Все или почти все. Отец был олержим мыстью о смерти и невероятно, неправдоподобно суеверен. Он знал все приметы, абсолютно все!.. Не класть туфли на кровать– кто-нибудь умрет. Не проходить под приставной летницей. Не носить зеленого. Не открывать зонтика в доме. Но все это – еще ничего. У нас было кое-что поинтересней. Например, мой отец никогда на наступал на черные плиты. Соответственно, когда он возвращался домой, - а в прихожей пол был вымощен черными и белыми плитами, - он ступал только на белые плиты. В галерее плиты были белые и красные, там ему было все равно, на что ступать. Но на черную плиту наступить было нельзя – это была стопроцентная гарантия, что в доме будет покойник! Я говорил ему : «Ну давай уберем эти чортовы черные плитки и вымостим весь пол белыми?». Он отвечал : «Нет, нет, нельзя – эти плитки были здесь, когда папа купил дом…». Между прочим, прежде чем войти в дом, необходимо было потрогать стену ограды…».