[LCR]

3 Пикассо, Минотавр

«Откуда у меня эта способность к созданию,
изобретению форм? Я не знаю. Я думаю только об одном
– о работе. Я пишу, как дышу. За работой я расслабляюсь.
Безделье, визиты меня утомляют.
Часто я гашу свет в три часа ночи» -
говорил он Байелеру.
Патрик О’Брайен, Пабло Рюис Пикассо

Кристиан Мори : Ваши тщательно подготовленные каталоги помогли Вам стать известным музейным хранителям и коллекционерам, а также и самим художникам. Вы познакомились с Пикассо благодаря им?

Эрнст Байелер : В конце пятидесятых годов импрессионисты еще были для меня слишком дороги. Даже Матисс был мне не по карману. Продукция Пикассо была все еще доступна вследствие огромного количества работ. Я стал искать человека, который бы мог достать мне несколько холстов Пикассо. Один художник из числа моих друзей, Жан Планк – нам еще придется упоминать его имя – хорошо знал парижских галеристов и собирателей. Это он открыл мне современное искусство в 1953-1955 гг. Он помогал мне находить работы для моих выставок, привозил мне великолепные холсты, иногда пытался переубедить меня в оценке работ менее значительных. Приехав к Пикассо, он сказал ему, что работает для меня. Пикассо ответил, что получает каталоги нашей галереи и хранит их, и согласился принять меня.
Это было в 1957 г. За шесть лет до этого я выставил Любительницу абсента его голубого периода, которая происходила из Кунстхалле Гамбурга. Я повесил ее напротив Берега Матисса – оба полотна нацисты считали произведениями «дегенеративного искусства». Стало быть, Пикассо знал о существовании нашей галереи и том, как тщательно мы подготавливали выставки и каталоги. Так я впервые увидел его на его вилле Notre-Dame-de-Vie в Мужене.

Читать дальше... 

Какой он был, Пикассо?

Пикассо. Он был Пикассо. Как ответить по-другому? Я не знал, как вести себя. В комнате были его жена Жаклин и секретарь Мигель. Пикассо стоял передо мной и ждал, что я заговорю. Он улыбался, но взгляд у него был суровый, испытующий. Мы говорили об искусстве. Постепенно атмосфера разрядилась. Я не ученый, я не умею комментировать искусство. Но я вел себя и не как торговец-спекулянт. Мы просто беседовали – мудрость беседовала с энтузиазмом. Ни слова не было сказано ни о меркантильных соображениях, ни о зависти маршанов. Его интересовали мои выставки. Я рассказал ему о них. Ему понравилось. «Что Вы сейчас готовите?» - спросил он.

- Выставку художника, которого Вы не особенно любите, Боннара.
- Это хороший художник!

Он всегда был на стороне художников, что не мешало ему критиковать их, порой очень сурово. Когда он говорил, нужно было «читать между строк». Я несколько раз спросил у него, не продаст ли он мне что-нибудь. «Потом посмотрим» - ответил он. Я знал, что все продажи осуществлялись через Канвайлера, его эксклюзивного парижского маршана. Жаклин и Мигель дали мне понять, что нужно настаивать, но я не посмел. Я ездил к нему несколько раз, и однажды, взяв меня за руку, он ввел меня в зал и сказал: «Выбирайте». Внезапно я очутился в пещере Али-бабы – в зале было более восьмисот холстов… Я растерялся : не мог же я засесть в его мастерской на весь день! Потом я подумал о Канвайлере – Пикассо просто давал ему работы, которые желал продать… а мне он разрешил выбирать! Пикассо увидел, что я не знаю, что делать, и подбодрил меня: «Просто представьте себе, что Вы - Воллар! Он приходил ко мне в мастерскую, смотрел все работы. Обычно он хотел купить все. Мы договаривались о цене, потом он доставал из карманов бичевку, чтобы упаковать картины. Мы спускали их вниз и укладывали в такси. Так что не стесняйтесь, выбирайте!». В конце концов я отобрал сорок пять холстов. Пикассо посмотрел их и отложил двадцать шесть – их я мог купить. Меня потрясла простота, с которой была заключена эта сделка, и прямота Пикассо. Среди купленных мною работ было Спасение 1932 г., которое предвозвещает центральную тему Герники. Позднее Билл Рубин, хранитель Нью-Йоркского Музея Современного искусства, на выставке Пикассо повесил эту работу-провозвестницу прямо перед Герникой.
Иногда Пикассо был очень резким. Однажды его собака вцепилась Жану Планку в штаны. Пикассо смеялся и не реагировал. Он любил рассказывать всякие истории, разыгрывать сцены. Он говорил, что с возрастом накапливаются проблемы: его глуховатый старый бухгалтер, Макс Пелькер, задавая ему самые деликатные вопросы, кричал на всю улицу. Мне казалось, что Пикассо не старел. Я рассказал ему, что один посетитель галереи удивился, что в поздних его работах нет безмятежности, как, например, у Матисса. «И что Вы ответили? – Что Вы слишком молоды, чтобы писать поздние работы». Он хмыкнул.

Таким образом, Пикассо – центральная фигура Вашей коллекции, а теперь – Фонда?

Коллекция основана на кубизме и абстракции. Это – ее равновесие и, может быть, ее оригинальность по сравнению с собранием Канвайлера, который ставил прежде всего на кубизм в целом и на Пикассо, но не понимал ни Кандинского, ни Мондриана. Однако творчество и персональность Пикассо ставят его в центр всего искусства ХХ века. Он захотел превзойти всех; своей изобретательностью, аналог котором можно найти только у Леонардо да Винчи, он изменил всю историю. Попробуйте представить себе, чем было бы французское искусство без Пикассо. Это было бы искусство маньеризма. Пикассо подтягивал всех за собой. Он стимулировал Брака, Гриса, Матисса, Леже, Мондриана, многих других. Когда русские художники приехали в Париж, они пришли к нему в мастерскую. Она оставались там недолго, но вышли они из нее с совершенно обновленными взглядами – так родился конструктивизм.

Что преобладало в характере Пикассо?

Его грандиозная личность подавляла. Он мог себе позволить абсолютно все и знал это с детского возраста. «Ребенком, - говорил он, - я рисовал, как Рафаэль. Я положил всю свою жизнь, чтобы научиться рисовать, как ребенок». Он не имел ничего общего с идеальным человеком в нашем представлении – вежливым, симпатичным, любезным, человечным. Это был король, это был бог. В Мужене матери приходили к нему предлагать своих дочерей. Это был Минотавр, и он знал это. В нем была жизненная сила Минотавра, и в то же время он был способен на удивительную и подлинную нежность. Говорили, что он скуп. Но кто может быть щедрым после жизни в нищете? Да, он считал, он умел считать. Но в то же время он много давал, в частности, во время войны, когда нужно было помочь художникам бежать из Парижа. Он много давал, иногда об этом забывают.
Работа для него была важнее всего. Он работал все время. Стоило ему посмотреть на что-нибудь – и начиналась внутренняя работа. Знаете, Пикассо не был бы Пикассо, если бы у него не было невероятной зрительной памяти. Как у Моцарта, который с детства мог записать все, что слышал. Пикассо запоминал все, что видел. Я совершенно отчетливо понял это, сравнивая две его работы. Я тогда только что купил Женщину в зеленом, портрет Доры Маар. Я распаковал ее и положил на свой письменный стол недалеко от Госпожи Сезанн в желтом кресле. Выражение лица, пропорции, расположение в пространстве на обеих работах показались мне очень родственными. Тогда я поставил их друг рядом с другом и присмотрелся. Руки у моделей сложены одинаково. Бюсты написаны с одной силой, волосы – собранные в шиньон у госпожи Сезанн, распущенные у Доры Маар – выражают одинаковую суровость. Сезанновский шейный платок у Пикассо заменило декольте. И на обоих портретах за левой рукой видна стена, у Сезанна – едва намеченная, у Пикассо – более акцентированная. Так что же это, дань почтения Сезанну? Реминисценции от увиденного полотна? Совершенно ясно, что Пикассо видел этого Сезанна у Воллара и транспозировал его. Так что у меня были два полотна необыкновенной силы, а холст Пикассо был еще к тому же наделен абсолютной, безумной динамикой. Оба холста находятся в нашей коллекции.

Прислушивался ли он к людям из своего окружения?

Он прислушивался к художникам, много разговаривал с ними. Слушал ли он маршанов ? Не думаю. Однажды я увидел у него метровую пастель, очень красивую, полную свежести. Я сказал ему, что она великолепна, но очень хрупка и поэтому ее будет трудно продать, особенно американцам, которые покупают для вечности. Только пастели Дега хорошо продавались в США, потому что Дега покрывал их лаком, чтобы сохранить их. Пикассо не поверил. «Я считаю, что покрывать пастель лаком – это портить ее. Через два дня вся свежесть исчезнет» - сказал он. И он сравнил пастель с впечатлением, которое на него производили танцовщицы Дягилева: «Сначала кажется, что их танец – почти как акт любви, но когда видишь их во второй раз, это уже совсем не то». Он так никогда не покрыл свою пастель лаком.

После того, как в Базеле референдумом было решено купить два холста Пикассо, выражал ли город ему свою благодарность?

Было два проекта. Сначала в Базеле предполагалось установить большую скульптуру Пикассо, но городские власти все медлили. После его смерти мы получили от Бернара Пикассо маленькую скульптуру, которую увеличили и поместили за Базельским музеем, на площади Пикассо. Потом был проект заказать витражи для собора. Был организован конкурс, но его результаты оказались неудовлетворительными. Я попросил Пикассо подумать об этих витражах. Позднее он мне признался, что в то время, когда я сделал ему это предложение, он не мог его принять, но что потом он увидел, что сделал Матисс в часовне в Вансе. «Как ты можешь расписывать часовню?» - спросил он Матисса. «А что такое? Что часовня, что бордель, это же все равно!» - ответил Матисс. Когда Пикассо согласился создать витражи для Базельского собора, к сожалению, было уже поздно.

Вы организовали две крупные выставки из принадлежащих Вам работ Пикассо, «Пикассо 1900-1932» и « Пикассо 1932-1965». Какова была его реакция?

Он всегда был доволен качеством наших каталогов. Но после того, как я купил лот рисунков, мы смогли организовать другие выставки. К его девяностолетию я предложил ему сделать выставку девяноста рисунков. «А почему бы и не сто скульптур к моему столетию?» - ответил он. Мы сделали эту выставку рисунков. Чтобы доставить ему удовольствие, я привез ему массу афиш. «Как зовут Вашу жену?» - спросил он. «Хильди».
Он взял рисунок, изображавший Жаклин в профиль, раскрасил его и написал посвящение: «Для Хильди Байелер». Потом он взял другую репродукцию: «Как зовут Вашего лучшего друга?». Я назвал ему имя, еще одно, еще… Пикассо раскрасил около шестидесяти репродукций и написал на них дарственные надписи. «Вы увидите, они будут довольны» - сказал мне, подписывая их.
- О, у меня есть один друг художник, он будет очень польщен, когда получит Ваш подарок. Но это художник… абстрактный.
- Абстрактный художник? Все художники братья. Как его зовут?
- Марк Тоби.