Писать этюды к картине, которую Корин называл «Реквием» или «Исход», он начал в 1926 году, закончил — в 1937-м. Где-то посередине между этими датами Горький предложил дать другое имя полотну — «Русь уходящая». Оно и утвердилось в итоге. Организовать работу поначалу было нелегко. Художник ходил по монастырям, храмам, примечал характерные фигуры, яркие типажи, уговаривал позировать. Много раз получал отказ. На него смотрели с недоверием: какая там живопись посреди беснующейся Москвы? Помог митрополит Трифон, к которому обратился со своим затруднением Корин. Владыка был духовником многих столичных людей искусства и культуры, в том числе друга и наставника Корина — художника М. В. Нестерова, воспевшего в своих творениях Святую Русь. Митрополит Трифон горячо поддержал идею символического полотна — «последнего парада Православия». И он же стал первым, кто позировал Корину в его мастерской. Благословение и пример владыки сделали свое дело. В студию художника потекли чередой те, кто олицетворял собой «Старую Русь», кому новой, советской реальностью, предписано было исчезнуть в ближайшем будущем. Через мастерскую Корина, уходя в вечность, текла русская душа.

Время показало, что он не ошибался в выборе натур. Запечатленные на эскизах люди, известные поименно, явили себя исповедниками православия, мучениками за веру. Их молитву за всю Русь, наполнявшую до краев мастерскую художника, можно почувствовать и на общем эскизе «Руси уходящей». Это молитвенное стояние оставляет в душе трепет перед чем-то поистине величественным.

Однажды в мастерскую, исполняя монашеское послушание, пришла схимница Ивановского монастыря. Пока горела в руке свеча, монахиня стояла без движения, погруженная в молитву. В той же руке она держала крест. Когда огонь погас, жена Корина Прасковья Тихоновна предложила схимнице отдохнуть. Взяв у гостьи крест, она с криком выронила его, ожегшись о металл. «Как вы держали его?!» — «Так ведь я молилась...»

Среди позировавших художнику был и молодой монах Пимен. Его прямой, твердый, словно немигающий взгляд — глаза в глаза со зрителем, слегка набыченная голова, поза строго в анфас говорят о самоподчинении жесткой внутренней, духовной дисциплине. Свидетельствуют о том, что этот человек пойдет до конца раз и навсегда выбранным путем. И еще о том, что путь его будет тяжек. Этот 25-летний монах — будущий патриарх Пимен (Извеков), четвертый и последний в коммунистической России.

В юности Сергей Извеков не раз слышал от прозорливых священников, старцев предсказания на свой счет: «Быть тебе архиереем», «У тебя великий, но тяжелый путь». Блаженная старица Мария Дивеевская, увидев однажды юного паломника, закричала: «Смотрите, владыка к нам пришел!..» Но, пожалуй, пророчество Корина в этом ряду самое впечатляющее, потому что ясно показывает, насколько человек-творец связан своим даром с Богом-Творцом, направляющим судьбы и открывающим знание.

В 1925 году, окончив среднюю школу в подмосковном городе Богородске, 15-летний Сергей Извеков ушел в Сретенский монастырь. Чтобы решиться на такой шаг в то лихое время и в столь юном возрасте, нужно было обладать немалым мужеством и решимостью. В монастыре он принял начальный постриг с именем Платон. Юноша был музыкально одарен, обладал превосходным певческим голосом, получил хорошее образование — уроками вокала с ним занимался профессор московской консерватории А. Воронцов. Молодой инок сразу по приглашениям начал регентовать в московских храмах — руководить клиросными хорами. В одном из храмов его и увидел впервые П. Корин, тут же сделавший в записной книжке рисунок инока, который произвел на него впечатление. К наброску добавлена подпись: «Молодой монах. Регент... Всенощная. 10/23 ноября 1926 года». Много позже вдова художника припишет: «Будущий митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен». Еще позднее — «...затем Патриарх Московский и всея Руси».

Вскоре в скиту Троице-Сергиевой лавры инок Платон был пострижен в монашество с именем Пимен. Именно в храме Пимена Великого в Сущах (у метро Новослободская), названном в память египетского подвижника, несколько лет регентовал молодой монах. Хор этой церкви насчитывал тогда 60-70 человек. О том, каким регентом был Пимен, сохранились воспоминания, правда, связанные с другим храмом — Богоявленским в Дорогомилове. Протоиерей Анатолий Добролюбов рассказывал, что, услышав во время службы ангельское пение хора под руководством Пимена, он со слезами упал в алтаре на колени, тут же вспомнив послов князя Владимира, посланных для испытания разных вер. О богослужении в константинопольском соборе Святой Софии послы сказали князю: «Не знали мы, где были, на земле или на небе».

Всю дальнейшую жизнь, пройдя путь от иеромонаха до патриарха, Пимен сохранял любовь к торжественным богослужениям с проникновенными песнопениями, которые не мешали бы, а помогали молиться. «...Молитва и пение проникают друг в друга...— говорил он, будучи патриархом. — Пение вносит в церковную службу искусство, идущее от сердца, имеющее своими истоками древнюю культуру, религиозную и национальную, понятную нашему верующему народу во всех его поколениях...» На патриарших службах иногда звучал и «великолепный лирический баритон» самого Святейшего.

В середине 1930-х годов в короткий промежуток между службой по призыву в армии и арестом Пимен жил в Москве фактически нелегально. В это время его и пригласил к себе Корин. Друг семьи художника и впоследствии старший научный сотрудник музея П. Корина (филиал ГТГ) В. В. Нарциссов со слов Прасковьи Тихоновны рассказывал: «Всецело подчиняясь воле художника, он замирал, позируя. Писать эту необычную, тогда весьма эмоциональную натуру было непросто; этюд потребовал многих сеансов... Однако плод многотрудного творчества художника оправдал все усилия — образ молодого иеромонаха Пимена стал одной из самых крупных жемчужин в галерее образов «Руси»».

В 1936 г. Пимена арестовали и приговорили к «исправительным работам». Два года он выживал на строительстве канала Москва — Волга, где смертность была такой, что трупы закатывали бульдозерами под землю прямо на стройке. Потом — ссылка в Среднюю Азию, с 1941-го — фронт, тяжелое ранение. После войны — постепенное восхождение по лестнице церковной иерархии. Под конец жизни — тяжкая ноша патриарха и внутреннее одиночество. «Владыка был очень мягкий, легко ранимый, хотя внешне казался суровым, иногда неприступным, величественным», — вспоминал келейник Святейшего.

Патриарх Пимен был художественно одаренной натурой. Помимо пристрастия к музыке и пению, он имел склонность писать стихи. Простые, безыскусные, они запечатлевали духовную летопись страны в ХХ веке. «...Мне в этой жизни очень мало надо, / И те года, что мне осталось жить, / Хотел бы я задумчивой лампадой / Пред ликом Родины торжественно светить».

«Задумчивой лампадой» желал светить России и Павел Корин. Понимание своего дара как Божьего, вероятно, и сближало этих двоих. Божье должно быть и посвящено Богу, возвращено Ему. «Твоя от Твоих Тебе приносяще...» Монаху, как ни странно, в стране советов это сделать было проще, чем живописцу-монументалисту. Знакомые Корина в конце его жизни видели на лице художника взгляд изнуренного страданием человека. Частыми в его устах были слова, что он не выполнил своего предназначения. Несколько десятилетий он вынашивал план своей главной картины, но огромный заготовленный холст так и остался девственно чистым.

В ряду советских художников Павел Корин — явление особое. Он принадлежал вечному, а не сиюминутному измерению России и хотел запечатлевать русское вечное — душу, а не злобу дня с ее быстро проходящими увлечениями и поветриями. «Эта порода людей сейчас вымирает, — писал М. Нестеров о братьях Кориных, Павле и Александре, — и, быть может, обречена на полное уничтожение. И, однако, пока они существуют, я не устану ими любоваться». Потомственный иконописец родом из Палеха, Корин и не мог, по-видимому, быть иным.

Перед Первой мировой войной Корин вместе с Нестеровым расписывал Покровский собор Марфо-Мариинской обители (которую уже в годы советской власти ему удалось отстоять, не дать уничтожить). Эта работа, по словам В. Нарциссова, и «пристрастила» его навсегда к монументализму. Самый яркий и известный пример этого монументального стиля в творчестве художника — центральная часть триптиха «Александр Невский», написанного в годы Великой Отечественной войны.

Весной 1925 года в Москве произошло событие, под впечатлением которого Корин и пришел к замыслу «большой картины». Похороны патриарха Тихона в Донском монастыре с огромным, бесконечным людским потоком создали в его душе великий и трагический образ «последнего парада» православия, Церкви, старой Руси. Там, в душе, зазвучали первые ноты реквиема, песнопений Страстной недели.

Об общем замысле художника можно судить по эскизу, создававшемуся более 20 лет (1935-1959). По сути, это икона Руси ХХ века. На ней в молитвенном стоянии запечатлена вся гонимая, исповедническая Русь 1917-1990 годов во главе с тремя патриархами, ее хранителями: Тихоном, Сергием, Алексием I и будущим четвертым — Пименом. Собор мучеников, исповедников, подвижников, кому выпало жить во времена разбрасывания камней. Сама Русь на этой иконе предстает как молитва. Молитвой она создавалась, строилась, закалялась, росла, побеждала. С молитвой погибает и ею воскреснет.

Эта исповедническая Русь еще не была прославлена, а икона уже создавалась. Она была предназначена не для современников, а для потомков. Именно поэтому интерес к ней со временем только растет. Поэтому, возможно, картина и не была написана: художник боялся солгать для будущего, которое будет одновременно и трепетать перед подвигом этой Руси, и судить ее по делам ее.

«Для меня заключено нечто невероятно русское в понятии «уходящее», — сказал как-то Корин. — Когда все пройдет, то самое хорошее и главное — оно все останется». Так и случилось — плевелы сгорели, а добрые зерна, умерев, дали новые всходы.

Русь уходила. Но не из истории, а из обезобразившегося мира, как уходили пустынники в горы, дебри, норы, в глушь, чтобы быть там светом миру. Корин создал икону не уходящей, а непреходящей Святой Руси. Исход ее затягивался и мог уже вообще не состояться. Если в 1925 году художник думал об «уходе исторически обреченных», то с течением времени в нем крепла надежда: «Русь была, есть и будет. Все ложное и искажающее ее подлинное лицо может быть пусть затянувшимся, пусть трагическим, но только эпизодом в истории этого великого народа». А вслед за надеждой выходила на первый план задача — остановить уходящую Русь.

«Останови процесс забвенья! / Судьбой России не играй! / Из поколенья в поколенье / Напоминай, напоминай! / Не безымянно-монотонно, / Не для казенного словца, / А с болью! Страстно! Поименно! / Не расслабляясь! Без конца...» Эти стихи патриарха Пимена — о таких, как П. Корин, сделавших одним из главных смыслов жизни культурное хранительство. Не дать ничего забыть, утратить, не позволить народу загасить лампаду памяти — этим вдохновлялась и многолетняя реставрационная деятельность Корина (27 лет он возглавлял реставрационную мастерскую ГМИИ им. Пушкина), и его собирание древних икон, старинных рукописей с миниатюрами, и участие в патриотическом движении по сохранению памятников старины.

Трудно сказать, когда вновь пересеклись пути художника, уже именитого, со званием народного, и будущего патриарха. В 1963 году владыка Пимен занял должность митрополита Крутицкого и Коломенского. Видимо, с этих пор их встречи стали более частыми. В. Нарциссов вспоминал, что «с годами дружба художника и будущего Первосвятителя и взаимная привязанность возрастали... Встречались в Переделкине, на даче у общих знакомых... Несколько раз... владыка Пимен навещал друга-художника в его мастерской на Пироговке, и супруги Корины бывали в резиденции митрополита...» Перед воскресными днями и праздниками митрополит Пимен служил всенощную в кафедральном Елоховском соборе. Под елеопомазание к нему подходил и П. Корин, каждый раз слышавший от владыки поздравление и приглашение в гости: «Машина ждет вас у алтаря».

В 1967 году, 22 ноября, Павла Корина не стало. Отпевание его в Успенском соборе Новодевичьего монастыря возглавил митрополит Пимен, произнесший над гробом похвальное слово художнику-христианину, верному сыну своей Родины. Через четыре года владыка Пимен стал патриархом. Корин не дожил до возвращения православной Руси. Патриарх Пимен увидел его начало.

Сбылось пророчество ненаписанной картины — Русь никуда не уходила.
(Наталья Иртенина)
http://www.vrns.ru/culture/52/714/#.Uq7FOSjB2_U