Энергетика Крыма срабатывает даже тогда, когда художники «отвлекаются» от своего замечательного крымского окружения. Так, в виртуальной галерее Артема Пучкова после его путешествия на Тибет, в Гималаи, Пакистан, Индию появились пейзажи, в которых не только – экзотика мотивов, отмеченная внимательным взглядом пришлого наблюдателя, но и поистине Рериховское проникновение в духовную ауру «гения места». И все же – это его слова: «Я почувствовал Гималаи через крымские горы, (…) хотя масштаб Тибета – грандиознее». Особенно тонок художник в интерпретации световых феерий – мистического золота в отблеске заходящего светила на постройках горного буддийского монастыря или скального пика, похожего на сказочный замок; безмятежно умиротворенного светового флера, единящего море, небо и берега; щемящих душу ранних медовых сумерек на Карловом мосту или кипарисовой аллее, серебристой отстраненности заснеженных гор или классических фасадов. Реальный мир на полотнах А. Пучкова все же (воспользуемся подсказкой А. Бенуа) огражден «от случайностей росчерка, от мишурного блеска, от лишних, а потому безвкусных подробностей». Он благороден, классически выдержан даже в работах, несущих в себе свежесть первого взгляда.

Адресная конкретика вовсе не играет роли в творчестве Ирины Зайцевой (художница еще выступает под псевдонимом Зира). Ключевая роль в её представлении о мире, на который она смотрит «широко закрытыми глазами» играют собственные видения. Визионерство, мифологизация свойственны ее художественной природе. Несовершенство формы образов, которые только на первый взгляд кажутся творением самоучки, наивного детского почерка, составляет весомую долю суггеситвности её полотен. Её цельный в своем постоянстве, но и причудливый, мир – на грани фантазии и реальности, с узнаваемыми персонажами, но ни их, ни их окружение (пейзажное или предметное) не возможно подвергнуть логическому анализу, вмонтировать в координаты, диктуемые смысловой логикой повседневности. Нежнейшими полутонами чувств, (от легчайшей иронии до гипнотической эротики, от исповедального лиризма до печали), насыщены подтексты ее картинных пространств. Эта внутренняя деликатность проявляется даже в тех работах, где художница без опаски использует яркие, зовущие краски, дерзко-провокационные композиции.

Сергей Матяш весь проникнут карнавальной, по-детски азартной игрой в перевертыши. Даже когда интонация картины, казалось бы, делается эпически серьезной, в ней явственно ощущаются гротескные обертоны. Очень интересно следить за изобразительными «дразнилками» на его холстах: формы или персонажи на наших глазах готовы отказаться от своей автономии, вступить в немыслимые связи с «соседями», слиться с ними, подыграть им, или вовсе намекнуть на некую иную свою ипостась (как царь-рыба «ёрш» над орнаментальными волнами прибоя из далекого Крита с плотоядно-эротично напомаженным ртом).

И все же по сравнению с «голубым периодом» Виктора Панченко магический мир двух последних художников кажется вполне полнокровным, наполненный возможностью выхода в реальность. Панченко более простодушен, но и более рафинирован. (Речь идет не о характере самого художника, хотя и это, вероятно, имеет место быть, а об образном строе его живописи, а значит о позиции). Визуальность его полотен метафизична. Словам, толкованиям нет места. Все строится на интуитивном восприятии-воспроизведении, подчиняясь звучанию эмоционального камертона, нежнейшей минорной мелодии. И минор здесь – не трагедия и не депрессия, а более всего светлая ноктюрная (может же такое быть!) лирика. И в то же время в его «наивных» фигурах, образах проскальзывает нечто притчевое, но только из фольклора того народа, о котором остались лишь мифические воспоминания.

Гуго Шауфлер сам по себе является персоной, персонажем, о котором в Крыму творятся мифы и слагаются легенды, хотя замечательный мастер уже много времени живет и работает в Германии. Но Крым притягивает его к себе, и он, не в силе противостоять этому зову, ежегодно бывает и, конечно, работает здесь. Из представляющихся сегодня Москве художников он самый опытный. И опыт в данном случае вовсе не означает утерю душой непосредственности взгляда, умения удивляться и удивлять, радоваться и радовать. Это обстоятельство тем более следует отметить, потому что перипетии биографии, ее маршруты были воистину крутые. Свершения на пути этого архитектора, графика, живописца, педагога были результатом, конечно же, Божьего дара, выдающегося таланта, но и личной воли, несгибаемости характера. На первый взгляд, его творчество сугубо объективистское. Точный взгляд зодчего позволяет делать городские пейзажи, сродни тем, что создавались в жанре ведуты. Так возникают в его композициях и Сан-Джиминьяно, и узкая улочка Флоренции с феерический «кодой» – сияющим собором Санта Мария дель Фьоре (архитектор не мог не поклониться таланту Филиппо Брунеллески), и заснеженная крепость Зальцбурга. Однако тщательность воспроизведения узнаваемого мотива не гасит, повторяю, чуть ли не этюдной непосредственности изображения. Особенность художественного дарования Шауфлера делает необходимым для него не столько поиск экзотики, театральную броскость, сколько узревать праздничность в самых простых картинах мира и заражать зрителя своим восторгом перед «скромными» шедеврами природы и человеческого таланта. И Крым постоянно предоставляет мастеру эту возможность. Впрочем, как и весь мир.
В художественной смеси сегодняшнего дня, такой динамичной, но и, казалось бы, теряющей человеческое тепло, человеческие параметры бытия, выставка пяти крымских художников словно представляет «немного солнца в холодной воде».