В старое время, когда человеческое сознание не было замутнено еще философией мещанской морали, человек чувствовал себя единым с Творцом и с космосом. Он не отворачивался от ужасов смерти. Понятия жизни и смерти были связаны у него воедино, и любой крестьянин в своем мудром взгляде на проявления Бога вокруг него и в нем самом мог «дать фору» любому современному болтуну с кафедры философии. Безумные празднества, сопровождающиеся пьяной обжираловкой, сменялись мрачнейшими погребальными процессиями, оглашаемыми воплями кающихся. Люди веселились на свадьбах и на рождествах для того, чтобы зачастую, из-за эпидемий и неумения бороться с болезнями, хоронить на следующий день своих близких. Смерть и жизнь шагали в ногу с людьми, и люди любили это и воспринимали как нечто естественное.

Один из продолжателей доброй французской традиции в литературе, бытописатель страстей человеческих, Эмиль Золя, в романе «Чрево Парижа» как бы воскрешает раблезианские моменты в описании средоточия жизни Парижа, знаменитого Ле Аля. Ле Аль сосредоточил в себе все. Здесь была кровь, здесь переливались всеми цветами радуги овощи, фрукты, окровавленные туши, шкуры дичи, и пестрело оперение фазанов, уток, гусей и лебедей. Громадные тушеподобные мясники носились по Чреву, взвалив на себя многопудовые мясные глыбы. Святились огнями ночные рестораны типа «Поросячьих ножек», в которых праздные гуляки и любители ночной жизни предавались священному делу Гаргантюа, для того чтобы наполнить и развеселись свое чрево, бродить по Ле Алю и глазеть на эти ожившие фламандские картины Снайдерса, повествующие о торжестве жизни над смертью. На улицах слонялись здоровенные проститутки, поджидающие, когда тушеноши, относившие свои кровавые грузы, опрокинув последний стаканчик аперитива, прихватят их в грошовый номер отеля, чтобы вкусить неких благ и от другого мяса. Тут же крутились стаями нищие — «клошары» — которым бросались ошметки со стола этой громадной кухни, именуемой «Чрево Парижа». К шести часам утра, отдавши дань Бахусу и изобильным столам ресторанов, празные гуляки — среди которых можно было увидеть и черные цилиндры аристократов, и стройные фигуры дорогостоящих парижанок — направлялись к воротам «Мезон дэ ля Сантэ», знаменитой французской тюрьмы. В шесть утра ворота открывались тюремной стражей, и публика, вдоволь наглядевшаяся крови четырехногих животных, могла насладиться зрелищем крови двуногих, ибо в шесть часов утра гильотинировали преступников, приговоренных к смертной казни.

Меняются времена. Несмотря на протесты большинства французов, снесено «Чрево Парижа». Париж «лишился живота». Как считают многие французы, Париж стал мертвым. Но люди по-прежнему едят кровавые бифштексы, обжираются в «Поросячьих ножках». Отменена гильотина, но они не прочь поглазеть, как отрубают головы на экранах телевизоров. Только проститутки бессменно стоят на улицах, где когда-то стоял Ле Аль.

Мне посчастливилось застать живым «Чрево Парижа». Зная, что оно подлежит уничтожению, я провел там год, выходя в двенадцать часов ночи и возвращаясь с него в восемь утра, запечатлевая его в фотографиях и рисунках. Таких фотографий при подсчете оказалось свыше 5000. Больше всего меня интересовали тушеноши. Эти люди-гиганты, с легкостью взваливающие на себя четырехсоткилограммовую тушу, эти парижские силачи — воплощение силы и какой-то чудовищной грации. Они единственные, которым доверялось нести тело усопшего короля до усыпальницы Сан-Дени, ныне место, которое хорошо известно любителям поглазеть или воспользоваться услугами проституток. В выставке «Чрево Парижа и фантомы Ле Аля» я постарался создать свой гимн труду тушенош и показать круговорот единства жизни и смерти, смех радости и оскал смерти».
(Очерк к выставке «Чрево Парижа и фантомы Ле Аля»
Книга: А.Петряков «Зазеркалье Мастера». Москва, 2007).

Владимир Высоцкий во время своих визитов во Францию немало времени проводил в парижской мастерской своего друга Михаила Шемякина. Именно там он знакомится и с серией работ Шемякина «Чрево Парижа». Под впечатлением от увиденных работ, а также от рассказов Шемякина поэт за одну ночь написал стихотворение «Тушеноши».

«ТУШЕНОШИ»

"И кто Вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядёте — в Мекку ли, в Мессины?
Модели ли влачёте к Монпарнасу?
Кровавы Ваши спины, словно туши,
А туши — как ободранные спины.
И рёбра в рёбра Вам, и мясо к мясу.

Ударил Ток, скотину оглоуша,
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша
И дюжие согбенные детины,
Вершащие дела нечеловечьи.

Кончал палач — дела его ужасны.
А дальше те, кто гаже, ниже, плоше,
Таскали жертвы после гильотины:
Безглазы, безголовы и безгласны
И, кажется, безсутны тушеноши,
Как бы катками вмяты в суть картины.

Так кто Вы суть, загубленные души?
Куда спешите, полуобразины?
Вас не разъять — едины обе массы,
Суть Сутина — «Спасите наши туши!»
Вы ляжете, заколотые в спины,
И Урка слижет с лиц у Вас гримасу.

Слезу слизнёт и слизь, и лимфу с кровью
Солёную людскую и коровью.
И станут пепла чище, пыли суше
Кентавры или человекотуши.

Я ротозей, но вот не сплю ночами —
В глаза бы Вам взглянуть из-за картины!
Неймётся мне, шуту и лоботрясу, —
Сдаётся мне хлестали Вас бичами?!
Вы крест несли и ободрали спины?!
И рёбра в рёбра Вам, и нету спасу."

Литографии из серии «Чрево Парижа», увековечившей знаменитый рынок. В Париже в 1972-73 годах была создана большая серия фотографий «Чрево Парижа». Серия литографий «Чрево Парижа», принесшая М. Шемякину европейскую известность, создана им в 1977 году, в период его проживания в столице Франции, насчитывает 15 листов (включая титульный лист) и изображает фигуры мясников, волокущих разделанные туши так, что они почти скрывают под собой тела людей, придавая им зловеще-фантасмагорический облик.