Галину Кречину, научного сотрудника отдела живописи 2-й половины XIX–XXI вв., в основном спрашивали о коллекции Окунева, ее приемке в музей и работе над каталогом, выпущенном в 1986 г. Поскольку и Кречина, и Баснер принимали участие в составлении каталога. Прокурор интересовался, естественно, вопросом: видела ли Баснер тогда темперу Григорьева «В ресторане», работала ли с ней, запомнила ли ее.
И тут выяснилось, что после того, как коллекцию приняли в ГРМ, работы сразу разделили по технике: живопись пошла в отдел живописи, а рисунки – в отдел рисунка. И сотрудницы отдела живописи, в том числе Кречина, рисунки уже не видели. И более того – ими не интересовались.
Прокурор. Выставка (коллекции Окунева – М.З.) – какие картины там выставлялись?
– Наши живописные – мы говорим про наши живописные. Потому что про графические я совсем не помню. Основная масса, я так вспоминаю, все, что экспозиционно легло по стенам, показали. <…>
Если Кречина не помнит графические работы из коллекции Окунева, то и Баснер в 2009 г. могла не помнить. В другой отдел молодые сотрудницы не ходили и всей коллекцией не интересовались.
Адвокат М.Янина (защита Баснер). Я правильно вас поняла, что работы из коллекции Окунева были поделены по отделам?
- По технике. Традиционно гуашь, акварель, рисунок – это графические. Пастель, холст, масло, темпера – мы. <…>
– Я правильно поняла, что работа Григорьева поступила в другой отдел?
– Да, конечно. Мы ею не занимались, я ее не видела.
– А другими работами, которые в тот отдел графики поступили, занимались?
– Нет, графикой занимаются графики (отдел рисунка – М.З.). На наше счастье.
– А вы помните, в ваш отдел живописи сколько работ поступило?
– Нет. <…>
– Вам лично поручали какие-то работы подготовить для выставки?
– Да. Кузнецов, он самый лучший, Лансере, Рерих <…> У меня было вещей 5 – 6.
– То есть вы помните только ту часть работы, которой занимались сами непосредственно?
– Да, конечно. Только свои. <…>
Это всё к вопросу о свойствах памяти.
В самом конце допроса возникло небольшое, но хитрое недоразумение. Прокурор задал свой коронный вопрос:
– А вам известно, какими художниками Баснер занималась?
– Группа авангарда. Ларионов, Гончарова…
– А Григорьев входил в перечень художников, которым занималась Баснер?
– Да. <…>
Однако, оказалось, что Кречина, говоря о Григорьеве, имела в виду не темперу «В ресторане», отправленную в 1984 г. в отдел рисунка, а живописную работу Григорьева «Девочка с бидоном» (1917) из цикла «Расея», которая поступила из коллекции Окунева и даже была изображена на обложке каталога коллекции. Прокурор, естественно, остался доволен ответом – из него можно было бы слелать неверный вывод о том, что и темперой «В ресторане» Баснер тоже занималась. Но тут сразу же включилась – к явному неудовольствию прокурора – бдительный адвокат Янина. И скорректировала поспешный и неконкретный ответ свидетеля Кречиной.
– Баснер занималась Григорьевым? Или Григорьев входил в группу авангарда?...
– <…> Вот то, что вот этой картиной (Б.Григорьев. «Девочка с бидоном» – М.З.) занималась Баснер, я знаю, потому что это шедевр. И когда принимали эту коллекцию, она занималась этой картиной непосредственно. Я помню, что она занималась Гончаровой, Ларионовым, потом Малевичем. А Григорьевым… Думаю, поступила вещь («Девочка с бидоном»), и это ближе к авангарду, и Баснер ею занималась. Занималась конкретной живописной работой Григорьева.
Прокурор. Вы имеете в виду при подготовке данного каталога. А в дальнейшем?
– Чтобы она занималась четко и им одним (Григорьевым – М.З.) – я этого не помню. Помню, что четко и им одним – Ларионовым, четко и ею одной занималась Гончаровой. И четко им одним – Малевичем.
Бой тары с учетом интересов
В классическом «Собрании на ликеро-водочном заводе» М.Жванецкого упоминались водители Ларионов и Кутько, которые «обещали сэкономить тонно-километров вдвое и бой тары произвести с учетом интересов». Бессмертная и универсальная фраза.
Чувствовалось, что М.Черкасова готовилась к появлению в суде долго и подготовилась тщательно. Потому что не могла не иметь в виду два обстоятельства. Первое сформулировал Г.Голдовский (в тот момент – и.о. зам. директора ГРМ по научной работе) в своем комментарии (Новая газета. 2015. 13 апреля). В числе прочего он сказал: «К сожалению, многие слова наших сотрудников, произнесенные ими на заседаниях, говорят о том, что они не очень поняли, что выступают в суде». Прочитать это можно и так и эдак, в том числе как «не болтать в суде лишнего! Мол, нашли место, чтобы откровенничать». Иными словами, надо соблюдать корпоративный интерес ГРМ.
Черкасова, как мне показалось, чутко уловила и другое обстоятельство, которое я упомянул в предыдущей статье. Речь там шла о письме заместителю министра культуры А.Бусыгину, подписанном 15 августа 2012 г. двумя заместителями директора ГРМ, И.Карловым и Е.Петровой. В письме было сказано: неизвестно, что делалось с работой Григорьева в 1913 – 1946 гг. (вторая дата – приобретение рисунка Окуневым), а также в 1946 – 1984 гг., когда работа находилась в коллекции Окунева. Смысл понятен: надо отвести подозрения от ГРМ, прозрачно намекнув на то, что копию или подделку сделали в период домузейного бытования вещи.
Обосновать эту спасительную для музея концепцию и входило в задачу Черкасовой. Но и я написал, да это и так всем понятно, что при жизни Григорьева (умер в 1939 г.) рисунок не могли подделать, а потом это не имело смысла, поскольку в СССР Григорьев считался белоэмигрантом, и подделывать его работы вряд ли кому-то пришло бы в голову. К тому же коммерческой ценности поддельная темпера Б.Григорьева не имела вплоть до конца 1980-х гг., когда в СССР возник арт-рынок, а коллекция Окунева уже хранилась в ГРМ.
С учетом этого М.Черкасова предложила версию столь же изощренную, отчасти сенсационную, сколь и бездоказательную. Артефакт, приобретенный потерпевшим А.Васильевым, заявила она как версию, был сделан между 1968 г. и 1970-ми, но, естественно, до поступления артефакта в ГРМ в 1984 г. Черкасова долго объясняла, что именно доказывает непринадлежность артефакта руке Григорьева, и одним из важнейших индикаторов указала на увиденный ею в инфракрасном диапазоне графитный рисунок, подробный настолько, что он охватил даже узоры на одеждах нарисованных людей. Причем обычно у Григорьева карандашные рисунки «слитны с самим произведением. Они никогда по отдельности у него не выступают». А в подделке возникло «неустойчивое равновесие между живописными частями и самим рисунком. Надо удалять, если делать фальшивую вообще-то…» (привожу дословно). Т.е. карандашный рисунок не закрыт живописью, они не совпадают. Кроме того поверх темперы видны следы лака (ненужного при темперной технике, поскольку эта краска не размывается) и еще следы фузы – это остатки краски, счищенной с палитры. И т.д.
И затем, отвечая на вопрос адвоката потерпевшего, Черкасова обосновала датировку просто:
Чем позже, тем более изощренные подделки. Скопировать вот так вот вяло вещь, находящуюся в Русском музее, нереально. <…>
- Изготовителю нужно было смотреть…
– Нужно было не один день смотреть и сидеть.
– С подлинника?
– С подлинника. Не фотография, нужен подлинник. Нужно сидеть рядом, чтобы это делать. Даже в том виде, в котором она находится сейчас.
Судья. Термин «вяло» употребили – что вы имели в виду? Объясните.
– Она очень простодушна как подделка. Отдельно рисуночек… <…> При копировании существовали раньше сетки. Чтобы перенести точно этот фрагмент, нужна сетка, чтобы не промахнуться. В вашем случае это целиковая картина, сделанная, похоже, с кальки. <…> Во-вторых, чтобы написать вашу работу именно вот этим тоном, нужно, чтобы первоначальная вещь была очень и очень грязной и покоробленной. И вещь г-на Васильева больше по размерам, что типично для копии. Именно на тот кусок, который обычно закладывается на копирование: 9 – 10 см. <…> Ощущение такое, что она не претендовала на заведомую подделку. <…> Есть в ней какая-то слабость, ученическая, потому что профессионал не стал бы так писать, а скопировал бы гораздо лучше.
Васильев. Правильно я вас понял, что это слабая подделка?
– Это копия. Изначально она не была заведомой подделкой. Я расцениваю ее как какую-то очень раннюю копию. <…> Все в ней кричит о том, что она не нарочитая, она слабая, вялая, но копия, а не подделка.
Все это имело бы отношение к подсудимой, если бы Баснер обвиняли в изготовлении копии/подделки, но Баснер обвиняют в мошеннической реализации. Поэтому все сказанное Черкасовой в этой части имеет отношение исключительно к выведению из-под удара ГРМ и подтверждению того, что нужно руководству, – смещению датировки на домузейный период. Хотя единственным аргументом является несовершенство подделки.
Вместе с тем и сама Черкасова, и все прочие, кого об этом спрашивали, – Солонович, Соломатина, Козырева, Свенторжицкая – все в один голос утверждали, что при простом визуальном осмотре копия/подделка казалась подлинной, а Соломатина и сама Черкасова заявили, что только при специальном технологическом исследовании выявилась «неподлинность». Поначалу артефакт приняли за подлинный и в центре им. Грабаря. Значит, не так уж эта копия/подделка была плоха, если и Баснер, и все прочие, включая Васильева, приняли ее за работу Григорьева. Я уж не говорю об утверждении, что раньше подделки были примитивными, а потом более умелыми. Это, наверное, зависит от мастера.
Во всяком случае, для продажи и этого «слабого мастерства» хватило. К тому же странно, что те злодеи, которые решили копию выдать за подделку, не удалили «рисуночек» и прочие следы «ученичества». Наконец, если «все в ней кричит», что она «слабая», то как же Баснер и все прочие этого не увидели? Черкасова увидела, а все остальные – нет?
Противоречие в словах свидетеля очевидно. Тем более, что про Баснер Черкасова сказала, что она «блестящий специалист по авангарду», но что визуально, когда артефакт г-на Васильева стоял один, т.е. без сравнения с картинами-эталонами, без инфракрасных лучей и пр. оборудования сказать, что это подделка, было невозможно. Т.е. получается, что Баснер вполне могла ошибиться – дома у нее инфракрасного излучателя точно нет.
Определенное количество слов Черкасова затратила на то, чтобы обосновать отсутствие необходимости делать исследование на наличие фталоцианинов в 2011 г. Это была личная инициатива Сирро, результат его научного любопытства, а то, что это не Григорьев, Черкасовой было ясно и так. Правда, это противоречит тому, что сказал сам Сирро 19 марта (что тест на фталоцианины – это основное, что позволило утверждать неподлинность темперы, представленной Васильевым), да и датировка, предложенная Черкасовой, – 1968 – 1970-е гг. – сделана именно по тому времени, когда фталоцианины начали входить в СССР в употребление, но задача была подправить неаккуратные изречения Сирро. Что Черкасова и сделала. Кстати, и Голдовский в «Новой газете» подчеркнул, что необходимость определения фталоцианинов возникает редко.
Смысл всей этой суеты понятен: не было в ГРМ в 2011 г. аппарата для выявления фталоцианиновых пигментов – так и не надо было. Кстати, Черкасова сообщила, что в 2013 г. масс-спектрограф в музее появился, так что теперь и фталоцианины можно выявлять. Но если не очень и надо было, то зачем купили?
Неужели лжесвидетельство?
Можно было бы воспринимать заявления свидетеля Черкасовой всерьез, если бы не два немаловажных обстоятельства.
Первое – это два консультационных заключения, официально сделанные в ГРМ, датированные 05.12.2008 и подписанные Н.Соломатиной, И.Верховской, М.Черкасовой, а на закуску – зам. директора ГРМ по научной работе Е.Петровой. Заключения касались работ А.Бенуа и С.Судейкина, принадлежащих К.Азадовскому. В обоих случаях великие специалисты из ГРМ авторство не подтвердили. Потом Азадовский инициировал новые и независимые экспертизы, которые полностью опровергли выводы сотрудников ГРМ, в том числе и Черкасовой, показав, прежде всего, некомпетентность заключений и их безосновательность. Я подробно об этом писал год назад, а сейчас вспоминаю эти факты только с тем, чтобы подчеркнуть: излишне доверять Черкасовой как специалисту не приходится. Несмотря на апломб Черкасовой с доказательствами в ГРМ не всегда всё ладно. Случай Азадовского показал, что они зачастую основаны на смеси некомпетентности и недобросовестности.
Второе – это уже сообщение Черкасовой в ходе допроса о ЧКЗ – частных консультационных заключениях. Вопросы задавал потерпевший:
– Было время, когда я подписывала частные заключения. Это было давно. 10 таких заключений.
– А вы каким-то образом их…
– Исследовала. Но не на базе Русского музея. В моей инструкции сказано, что я имею право давать консультационные заключения, не используя оборудование, принадлежащее Русскому музею, эталонную базу. А своей головой я имею право пользоваться.
– Слова «сравнительное технологическое исследование» предполагают использование эталонной базы.
– Память предполагает.
– А как заверялись эти заключения?
– Заверялись инженером отдела кадров с печатью отдела кадров.
– Они имели исходящие…
– Нет, они не имели, не имели ни даты… Это была просто консультация.
Судья. Ваша частная деятельность?
– Да. Которая не запрещена. Нет регламента, который запрещает.
– А при чем здесь отдел кадров?
– А потому что чаще всего владельцы… Ведь нотариальное удостоверение никто не отменял. Но для частного владельца надо побыстрее, и никто из владельцев… надо же собраться и заверить эти заключения у нотариуса, сэкономив на этом тысячу рублей.
– А печать отдела кадров…
– Не содержит сведения о ГРМ.
Честно говоря, я поразился неосторожности Черкасовой. Только что на сайте радио «Свобода» в качестве иллюстрации к интервью Васильева разместили «Экспертное заключение» по поводу картона «Пастораль» с предполагаемым авторством Б.Д. Григорьева. Среди трех подписантов – Сирро и Черкасова. И вот что бросается в глаза. Во-первых, сказано: «В результате сравнительного и технологического исследования авторство Б.Д. Григорьева подтверждается»; во-вторых, круглая печать отдела кадров содержала надпись в круге «Отдел кадров», а по периферии окружности надпись: «Государственный Русский музей».
Картинка эта висит с 21 марта 2015 г. на сайте, опровержений из ГРМ в течение почти 60 дней не было, значит, что получается? Страшно сказать: неужели Черкасова, которая была судом предупреждена об ответственности, дала суду ложные показания? Ведь печать отдела кадров ГРМ содержит сведения о ГРМ (да и может ли быть иначе?), а как сделать сравнительные и технологические исследования без эталонной базы ГРМ и аппаратуры отдела технологических исследований? То же касается вывода о том, что подпись художнике сомнения не вызывает. Как это определить без сопоставления с той же эталонной базой? По памяти?! Я просто теряюсь в догадках, но напрашивается неутешительный вывод… Лжесвидетельство?
Могу привести второй пример: «Экспертное заключение» по рисунку предположительно Б.Д.Григорьева «Мужской портрет» (1917). Зачин тот же: «В результате сравнительного стилистического и технологического исследования…», те же подписанты, такая же печать отдела кадров с указанием на ГРМ.
Отдельно о печати. Не позднее июня 2007 г. печать отдела кадров ГРМ стала другой (чему есть доказательство). А та, что украшает два упомянутых заключения «тройки» из ГРМ (предусмотрительно недатированных), видимо, уже была выведена из употребления. Но в уголовном деле есть заключение «тройки» по поводу картины Калмакова, оно дано летом 2009 г., и на нем стоит, как сказал А.Васильев, старая печать отдела кадров, которая в июне 2007 г., очевидно, уже не применялась. Вопрос интересный, и хорошо бы в нем разобраться.
Кстати, Г.Голдовский в интервью «Новой газете» 13 апреля 2015 г. сообщил: «Частные экспертные заключения, которые выдают наши сотрудники, с точки зрения закона абсолютно правомерны. Сотрудник вправе написать свое мнение и попросить отдел кадров заверить его подпись. В тех случаях, когда фразы о подтверждении подписи нет, это фальшивка, как и использование в таких случаях бланка музея. Свои заключения наши сотрудники пишут не на бланках, и они не объявляют себя сотрудниками музея, а просто ставят свои подписи как частные лица. Я тоже делал такие заключения несколько раз, по просьбе людей, которые меня хорошо знают. В последние годы внутренними инструкциями музея на таких частных экспертизах запрещено ставить печать отдела кадров для подтверждения подписи специалистов».
Любопытно, что на упомянутых заключениях по «Пасторали» и «Мужскому портрету» Б.Григорьева сделана надпись инженером отдела кадров: «Подписи сотрудников музея (фамилии) заверяю». Даты нет, когда это изготовлено, не знает никто, не указано ни одного сотрудника из отдела живописи или рисунка – частный бизнес ОТИ. Но не забыли написать, что подписанты – эксперты ГРМ. И так же понятно, что торгуют брендом музея. Вопрос только один: не поддельная ли печать отдела кадров?
Между прочим, министерство культуры сообщило следующие данные. В 2006 г. было запрещено проведение экспертиз для частных лиц (письмо от 24.12.2014 № 1016-05-06, подпись директора Департамента культурного наследия М.Брызгалова), а также платные консультации для них (письмо от 12.02.2015 № 245-05-06, подпись зам. директора Департамента культурного наследия Д.Сергеева). Для ряда музеев, в частности, для ГРМ предусмотрено проведение экспертизы культурных ценностей по заданиям федеральных органов исполнительной власти, судебных и правоохранительных органов (письмо от 02.04.2015 № 798-05-06, подпись Д.Сергеева).
Так что, если верить сведениям, полученным из минкульта, многочисленные «частные экспертные заключения», которые выдают сотрудники ГРМ, вопреки мнению врио замдиректора ГРМ Г.Н.Голдовского, абсолютно незаконны.
Ждем привода
Заседание 13 мая было отложено в связи с неявкой трех свидетелей. Двое были вызваны из Москвы – Юлия Рыбакова из Научно-реставрационного центра им. академика И.Э. Грабаря, которая и сообщила потерпевшему, что рисунок Б. Григорьева до покупки побывал в их центре и был определен как подделка, и Наталья Курникова, владелица галереи «Наши художники», которая в 2010 году организовала выставку «Парижачье», на которой подделку и увидела Ю. Рыбакова.
Третий свидетель обвинения, вновь не явившийся в суд, – все та же замдиректора ГРМ Е.Н. Петрова. Услышав от судьи, что она вновь не явилась, многие присутствовавшие в зале, вероятно, вообразили, как Петрову в наручниках принудительно доставляют в суд два судебных пристава, а она пытается сопротивляться. Четыре или пять телекамер, которые караулят перед дверью зала судебного заседания, создали бы из этого незабываемое зрелище. Но подождем до 22 мая 2015 года.
Михаил ЗОЛОТОНОСОВ
http://www.online812.ru/2015/05/21/013/