Но эта статья на «Фонтанке» примечательна не только тем, что была первой. Есть еще два момента, о которых следует упомянуть. Во-первых, это заключительные слова Васильева: «Я мог бы помолчать, возможно, даже частично компенсировать траты – все же картина побывала на выставке, опубликована в каталоге, но как-то не хочется чувствовать себя персонажем толстовского “Фальшивого купона”. Да и должно же в нашей стране остаться хоть одно место, свободное от коммерческих махинаций. Например, ведущий музей национального искусства».
Выделил эти слова я. Это уже один из краеугольных камней всех последующих фантазий Васильева – участие Русского музея (имеется, как я полагаю, в виду именно он, а не Третьяковская же галерея) в «коммерческих махинациях». Основание – оригинал подделки хранится в ГРМ, Баснер работала в ГРМ, так что по мысли Васильева пазл сошелся.
Во-вторых, в той статье был упомянут один знакомый Васильева, который, как я предполагаю, мог сыграть некоторую роль во всей истории.
«Консультант Васильева по правовым вопросам, старший партнер юридической компании Pen&Paper Константин Добрынин так отреагировал на наши вопросы: “Произошедшее – не частный случай, а уже тенденция. В последние годы технологии подделок стали более совершенны, а коррупция поразила как профессиональные сообщества, так и искусствоведов. Причем львиная часть подделок остается за кадром, ведь покупатели не хотят скандалов - это бросает тень на их коллекции в целом. Помешать буму подделок можно только очень жестким уголовным преследованием тех, кто сбывает их или атрибутирует. И обнародованием историй, конечно. В данном случае я уверен, что уголовное дело до суда дойдет, а исполнитель и организатор преступления получат сроки реальные”».
Высказывание Добрынина в материале на сайте «Фонтанка» появилось вполне закономерно: Добрынин публиковался здесь регулярно как колумнист (кажется, и сейчас публикуется).
В марте 2012 г. старший партнер юридической компании «Ручка & Бумага» стал членом Совета Федерации. 5 июля 2012 г. Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело по ст. 159, ч. 4, обвинив Баснер в мошенничестве. А в промежутке между мартом и июлем 2012 г. Васильев оказался на приеме у Бастрыкина.
На допросе 11 февраля 2015 г. Васильев рассказал об этом так: «В результате я написал письмо Мединскому. Наверное, это письмо подтолкнуло к возбуждению уголвного дела и передаче его в ГСУ ГУВД. В ГСУ ГУВД оно лежало год, и его благополучно там “усыпили”. После чего я просто записался на прием к Бастрыкину и рассказал ему эту историю».
Просто записался… Бастрыкин просто выслушал… Потом Бастрыкин просто приказал возбудить уголовное дело…
Но для окончательной простоты стоит иметь в виду одну детальку. Консультант Васильева по правовым вопросам Добрынин Константин Эдуардович (род. 1976), сказавший несколько суровых слов для материала на «Фонтанке» и пообещавший «реальные срока» исполнителям и организаторам, оказался не только сенатором. Как отметила 22 февраля 2013 г. «Фонтанка.ру», в свое время отец сенатора Добрынина и супруга Александра Бастрыкина работали вместе в ГУВД Леноблгорисполкома, в УБХСС .

Наконец, прелюдия завершается, и обе стороны дружно соглашаются с окончанием судебного следствия, которое длилось с 11 февраля 2015 г. по 11 мая 2016 г., ровно 15 месяцев, или 456 дней. Суд постановляет закончить следствие, перейти к прениям сторон и предоставляет слово государственному обвинителю. Который начинает быстро и монотонно читать. Продолжительность – примерно 75 мин. Кратко изложу его речь, сопровождая своими комментариями.
Вначале шло повторение обвинительного заключения. Органами предварительного следствия Баснер Елена Вениаминовна обвиняется в совершении преступления, предусмотренного частью 4-й статья 159-й УК РФ, а именно в совершении мошенничества. Не позднее 10 июля 2009 г. неустановленные лица и Аронсон Михаил доставили ей копию, написанную не ранее 1960 г., представляющую собой профессиональную подделку произведения Б.Григорьева «В ресторане». Достоверно знали, что картина – копия, действуя умышленно и из корыстных побуждений с целью хищения денежных средств вступили в предварительный сговор на совершение мошенничества путем заключения сделки купли – продажи.
Аронсон и неустановленные лица для совершения преступления привлекли бывшего сотрудника ГРМ Баснер. Она из корыстных побуждений умышленно вступила в преступный сговор на совершение преступления, связанного с продажей указанного произведения путем обмана потенциального покупателя относительно его подлинности. Не позднее 10 июля 2009 г. Баснер, Аронсон и иные неустановленные лица разработали преступный план, распределили роли в совершении преступления, согласно которым Аронсон предоставит Баснер указанное произведение, а Баснер должна была найти покупателя произведения, сообщить ему вымышленную историю происхождения произведения и продать его как оригинал <…>
Баснер была достоверно осведомлена, что оригинал хранился в запасниках отдела рисунка ГРМ. И о том, что представленное ей Аронсоном Михаилом произведение является копией. Затем Баснер, продолжая реализовывать преступный умысел, не позднее 10 июля 2009 г. обратилась к Шумакову Л.И., имеющему широкий круг общения среди коллекционеров, который знал ее как квалифицированного специалиста в области искусствоведения. При этом Баснер сообщила Шумакову об имеющемся у нее оригинале и намерении продать его. Шумаков, обманутый Баснер относительно подлинности указанного произведения и не осведомленный о совершении преступления, дал свое согласие в помощи в подыскании покупателя на указанное произведение. В итоге Баснер и иными лицами были похищены денежные средства Васильева. Указанная квалификация Баснер нашла свое подтверждение в ходе судебного разбирательства, в связи с чем обвинение полностью ее поддерживает.
После этого прокурор очень кратко описал то, что сообщила об этих событиях Баснер, частично излагая ее показания, частично интерпретируя их.
А изложив таким образом тезисы обвинительного заключения и показания подсудимой, прокурор объявил: «Вина подсудимой Баснер в совершении преступления <…> установлена в ходе судебного разбирательства и подтверждается следующими доказательствами». И вот тут началась самая анекдотическая часть речи государственного обвинителя. Потому что для доказательства вины подсудимой надо было доказать два взаимосвязанных обстоятельства. Первое – что она заведомо знала, что положительно аттестует подделку рисунка Б.Григорьева, имея умысел на мошенничество. Второе – что она помнила о том, что в ГРМ, в фонде отдела рисунка хранится оригинал, копию которого ей и принес на дом Аронсон или человек, назвавшийся Аронсоном. Хотя в суде был подробно рассмотрен весь процесс приемки коллекции Окунева, в котором Баснер принимала участие, приемки 366 произведений, картин и рисунков. Причем рисунки поступили в отдел рисунка, и Баснер с ними с 1983 г. не контактировала вообще. Потому за 26 лет могла и забыть, как они выглядят. 26 лет – все же немалый срок.
Задача обвинения сильно упростилась бы, если бы в компьютере Баснер на дату, предшествующую 10 июля 2009 г., нашли фотографию оригинала рисунка из ГРМ. Самое смешное, что такая фотография есть, она была сделана 15 апреля 2009 г. в ГРМ Сергеем Сирро.
Но беда для обвинения заключена в том, что USB-флеш-накопитель с файлом с этой фотографией в компьютер Баснер был вставлен 5 сентября 2011 г., когда Баснер сама стала изучать подделку и оригинал, не веря, что подтвердила подделку.
Причем 11 мая 2016 г. в своей речи прокурор, конечно сказал, что было установлено наличие на компьютере Баснер фотоизображения картины Б.Григорьева “В ресторане”, фотосъемка от 15 апреля 2009 г. с участием свидетеля Солонович, но почему-то не сказал (странно, не правда ли?), когда файл был загружен в компьютер Баснер с постороннего флеш-накопителя. А эта вторая дата – 5 сентября 2011 г. – как раз и уничтожает факт как доказательство вины. Если бы такое доказательство существовало, то не нужно было бы сидеть на стадии судебного следствия 15 месяцев. Кстати, в обвинительном заключении тоже указана дата съемки 15 апреля 2009 г., но скрыта дата 5 сентября 2011 г. Прием понятный, но до предела наивный, инфантильный.
Отсюда большие трудности у стороны обвинения, которые прокурор Лытаев преодолел, как я уже сказал, анекдотично. Он не стал как-то специально доказывать, что Баснер, положим, знала, что Аронсон доставил ей подделку. Нет, прокурор заявил, что вина подсудимой доказана показаниями… потерпевшего Васильева. Который вообще-то является лицом весьма заинтересованным. Но именно показания Васильева в списке прокурорских доказательств стоят первыми. Причем даже неясно, имеются ли в виду все его показания или только те, которые упомянул прокурор в своей речи.
Да, Васильев неоднократно заявлял, что Баснер участвовала в мошенничестве, что она заведомо знала, что в ГРМ хранится оригинал, и т.п., но это же всего лишь версия потерпевшего, его предположения, домыслы, тоже лишенные доказательств, результат его веры в виновность Баснер. Он имеет право на свое мнение, на свои фантазии, на свою веру. Однако свойством достоверности все они не обладают. И основываться на них без доказательств государственному обвинению нельзя. Васильев так говорить имеет право в суде, а гособвинение без доказательств, ссылаясь на показания Васильева – нет.
Что же до тех показаний Васильева, которые прокурор упомянул в своей речи непосредственно, то они к достоверным доказательствам виновности Баснер также никак не относятся. И вообще смотрятся как-то странно.
Вот, скажем, как прокурор изложил 11 мая 2016 г. общение Баснер с Васильевым в июне 2011 г., перед его обращением в полицию. Баснер в телефонном разговоре якобы ему сказала: «Какие предъявы через полтора года?»
Замечу, что в протоколе допроса Васильева такое изречение не зафиксировано, а о нем было сказано в телепрограмме «Вести недели» от 16 февраля 2014 г. В этой передаче из уст ведущего прозвучали слова, якобы сказанные Васильевым: «Я позвонил Елене Вениаминовне и рассказал, что есть история. Она ответила: “Какие предъявы через два года?” Я спросил, что это за уголовный жаргон?!” - вспоминает Андрей Васильев».
Вспоминал он так или нет, а если да, то когда и где – я не знаю, но сама Баснер категорически отвергла эту версию. Ну ладно, прокурор Лытаев смотрит телевизор и ссылается на телепередачу как на источник, хотя в суде эта фраза, насколько я помню, не оглашалась. Но он же обязан понимать, что разговоры Васильева с Баснер и с Шумаковым происходили с глазу на глаз и не могут быть подтверждены документально, т.е. доказаны. При этом версии Баснер, с одной стороны, и Васильева с Шумаковым, с другой, друг другу резко противоречат. И потому не могут считаться достоверными доказательства вины. К примеру, Баснер в интервью, которое она мне дала в январе 2015 г., призналась: «<…> Тогда же в кафе он (Васильев. – М.З.) сказал: «Поставим Русский музей раком (дословное его выражение!) Мы с Вами никому не нужны, а за Русский музей органы ухватятся с радостью». А на прощание он меня зачем-то поцеловал и сказал проникновенно: «Запомните, Лена, я никогда ни при каких обстоятельствах не причиню вам вреда!»
Немного не похоже на версию Васильева, не так ли? Для романа все это интересно, особенно поцелуй, но юридического значения у всех этих воспоминаний нет. У них другой статус.
Между тем сначала следствие, а за ним и государственное обвинение, похоже, избрало простой путь: во всем верить Васильеву, принимая его предположения и непроверяемые утверждения за достоверные доказательства, и не верить Баснер ни в чем, что связано с отрицанием ею умышленного мошенничества, сознательного обмана.
Затем прокурор 11 мая 2016 г. продолжил: «Он (Васильев. – М.З.) удивился данным словам. Она сказала, что просто передает слова владельцев этой вещи. Оказалось, что она тоже посредник. На его вопрос: “Кто владелец?” - Баснер сказала, что не помнит, на следующий день они встретились в кафе, он объяснил ситуацию, сказал, что собирается заявить в полицию, но Баснер вела себя очень странно и ничего определенного пояснить не смогла. При разговоре она также назвала фамилию Аронсона, после чего потерпевший поясняет, что ему стало известно, что Аронсон ранее неоднократно судим и проживает в Эстонии».
На самом деле Баснер не могла назвать фамилию Аронсона, потому что ее во время разговора не помнила, а обещала ее назвать сразу же после возвращения из Стокгольма и дать номер телефона Аронсона. Потом она назвала и фамилию, и номер телефона, но уже следователю, потому что 18 июня Васильев пошел в полицию.
А в итоге что мы имеем? А имеем, во-первых, абсолютно недостоверный и непроверяемый рассказ Васильева, который Баснер полностью отрицает, а подтвердить не может никто, включая потерпевшего, предварительное следствие и государственное обвинение; во-вторых, рассказ, который никакой вины Баснер не доказывает вообще, потому что он о другом. К тому, что она помнила или не помнила наличие в ГРМ оригинала рисунка Григорьева все сказанное прокурором про «предъявы» не имеет ни малейшего отношения. Как и к доказательству того, что она заранее знала, что Аронсон принесет ей подделку и существовал их преступный сговор. Или прокурор хотел напомнить суду, что у Баснер уголовный жаргон и потому она сама преступница? Мошенничество теперь таким способом доказывается?
Есть в речи прокурора и другие заметные странности. Он, например, заявил, что заместитель директора ГРМ Е.Петрова «сказала Васильеву, что Баснер в ГРМ давно не работает и является непорядочным человеком. И согласилась с его намерением обратиться в полицию».
Согласно словарю С.И.Ожегова, «порядочный – честный, неспособный к низким, антиморальным, антиобщественным поступкам»; непорядочный, следовательно, - нечестный, способный к низким, антиморальным, антиобщественным поступкам. Вот кто такая Баснер, по сути сказал прокурор, сославшись на Петрову.
Однако откуда прокурор это высказывание взял? Петрова на допросе в суде такого не говорила, сам Васильев на допросе 11 февраля 2015 г. сказал так: «<…> Я пошел к Петровой. Я пришел к ней и рассказал неприятную историю о том, что я купил картину, которая сделана, очевидно, с оригинала, который хранится у них в музее в запасниках. Она как-то уклончиво мне ответила: “Все может быть”. Я сказал, что к продаже этой картины причастна их бывшая сотрудница. Она спросила: “Баснер?” Я это подтвердил. Она сказала, что они давно расстались с Еленой Вениаминовной, потому что посчитали, что их пути разошлись».
Другая версия дана в интервью Васильева журналу «Эсквайр» от 1 марта 2012 г.: «Я иду к заместителю их директора и говорю: “Вы знаете, что сейчас будет большой скандал? Я, скорее всего, стал жертвой мошенничест¬ва, и за ним стоит Лена Баснер”. Замдиректора говорит: “Ну, Лена Баснер, она такая своеобразная, да. Мы с ней расстались сколько-то времени назад. Обращайтесь в милицию. Мы здесь ни при чем”» .
Откуда же взялось заявление Петровой о непорядочности Баснер? И что это заявление, даже если представить, что оно было, доказывает? Да ничего!
Но у прокурора другая логика: вот у Баснер и жаргон уголовный, и сама Петрова сказала, что Баснер «непорядочная», способна на антиморальные, антиобщественные поступки… Мошенница в общем. Только все эти высказывания – плод непроверяемых фантазий потерпевшего, лица заинтересованного, которое по определению не может считаться объективным. И, следовательно, совсем уж плохи дела у гособвинения, если эти фантазии выдаются за доказательства мошенничества подсудимой.
Вторым номером в списке прокурорских доказательств шли показания Шумакова. С учетом того, что он сделан свидетелем, он, естественно, является заинтересованным лицом и готов заявлять все, что нужно. Со ссылкой на Шумакова прокурор, например, сообщил, что в телефонном разговоре Баснер якобы просила Шумакова узнать, интересуется ли кто-либо картинами Григорьева для приобретения. Что Баснер категорически отрицает. При этом Баснер в разговоре с Шумаковым якобы «добавила, что принять решение о покупке необходимо быстрее, т.к. на данную картину в Москве есть покупатель. Кто именно является покупателем, Баснер не сказала». Затем Баснер выдвинула условие о залоге. Наконец, в итоге Шумаков, по его словам, передал Баснер не 200, а 250 тысяч долларов. И все эти непроверяемые заявления – это достоверные доказательства вины?! Заявления человека, которого из обвиняемого сделали свидетелем, хотя он такой же посредник, как и Баснер. И лично продал подделку Васильеву. И – повторю – является сильно заинтересованым лицом.
Между прочим, прокурор заявил потом, что по мнению государственного обвинения, представленные доказательства относимы и допустимы. Но он не назвал их достоверными, и это справедливо, потому что они именно недостоверны. Т.е. не являются доказательствами. Сказано вполне точно и самокритично.
Затем прокурор сделал обзор показаний всех свидетелей, исключив только Сабирова, Фельдмана, Ботина и Кутуева. На это стоит обратить особое внимание: год искали Сабирова, наконец, уже в апреле задержали и доставили в суд из КПЗ. И все без толку. С такой помпой приобщали показания Фельдмана, использовали оперативника Кутуева, а оказалось – бесполезно. Это говорит, между прочим, о двух вещах. Во-первых, о том, что сторона обвинения покорно следовала за бурными фантазиями потерпевшего, который про N и M, шифруя так Сабирова и Фельдмана, говорил мне, плотоядно улыбаясь, в интервью еще в декабре 2014 г. (эту цитату я приводил неоднократно). Во-вторых, о бездарности Васильева как расследователя и обвинителя. Сабиров казался ему ключом к раскрытию едва ли не «тайны века», судебные приставы или исполнители искали и ловили его больше года, сбились с ног, а что в итоге? Привели в суд, он дал показания – и ничего. Прокурор даже не вспомнил о нем в своей 75-минутной речи.
При этом прокурор все время подчеркивал, что Баснер участвовала в издании каталога выставки картин из коллекции Окунева, намекая на то, что она должна была помнить о наличии оригинала в ГРМ. «Описание картины имелось в каталоге. Баснер была одним из авторов каталога и лично написала вступительную статью», - сообщил прокурор, хотя в ходе судебного следствия было выяснено путем осмотра каталога, что в каталоге не было описания сюжета риснука и не было изображения (иллюстрации) рисунка Григорьева, а были даны только название и размеры, по которым «вспомнить» что-то немыслимо, а во вступительной статье Баснер даже не упоминала фамилию Григорьева, потому что статья была о коллекции Окунева, а не о Григорьеве. Но прокурор механически повторил бездарную и легко опровергаемую ложь из обвинительного заключения.
Попутно сочинялись новые факты, скажем, Сирро по версии прокурора якобы пояснил, что 15 апреля 2009 г. он «произвел фотографирование картины художника Бориса Григорьева “В ресторане”» по просьбе Юлии Солонович, что прямо противоречит показаниям Сирро и Солонович, которая заявила, что ей эта фотография вообще не была нужна, а Сирро просто создавал технологическую базу данных. Также прокурор заявил, что будто бы по мнению Н.М.Козыревой Баснер «должна была знать о подлиннике картины в ГРМ». Но еще на заседании 11 февраля 2015 г. Марина Янина, адвокат Баснер, весьма критически оценивая обвинительное заключение, привела такой пример: «Что касается показаний свидетелей, на которые ссылается следствие, то они изложены в обвинительном заключении с купюрами, а именно: следствие вполне сознательно отсекает конец фразы из показаний свидетелей (например, свидетель Козырева: “Баснер знала, но могла забыть”). Про «могла забыть» прокурор тоже не сказал.
Но особенно смешно получилось у него с показаниями Т.В.Свенторжецкой, которую допрашивали в суде 27 апреля 2015 г. Вот что я тогда написал в своем отчете:

«Свенторжецкая отвечала четко, но непосредственно к подсудимой относился только короткий диалог с товарищем прокурором:
- Как можете охарактеризовать Елену Вениаминовну?
- С самой лучшей стороны. Честнейший, порядочнейший, верующий, замечательный человек. И прекраснейший специалист.
- В какой области специалистом является Баснер?
- Авангард.
- Вам известно, в связи с чем уволилась из ГРМ Баснер?
- Нет. И она не говорила, и я не спрашивала.
В заключение прокурор поинтересовался, с кем в период работы в ГРМ общалась Баснер, на что свидетель ответила, что не знает.
Остальное к Баснер отношения не имело».

А вот что сообщил о Свенторжецкой прокурор 11 мая 2016 г.:
«Показаниями также свидетеля Свенторжецкой подтверждается вина подсудимой, согласно которым в период с 1988 по 1998 год она была хранителем произведения Бориса Григорьева «В ресторане» в ГРМ. Картина неоднократно экспонировалась на выставках, упоминалась в каталогах, как пояснил свидетель, в 4-х каталогах. В 1995 г. картина выдавалась на аттестацию <…>».
Но чем из сказанного подтверждается вина Баснер? Тем, что Свенторжецкая в 1988 – 1998 гг. была хранителем? Или тем, что рисунок экспонировался на выставке в Русском музее «Из собрания Б.Н. Окунева. Русское и советское искусство», которая проходила с 23 ноября 1987 г. в течение месяца? Однако Баснер в отделе рисунка никогда не работала и могла забыть за 22 года это изображение, даже если и обратила на него внимание на выставке в 1987 г. Ведь наличие рисунка на выставке еще не доказывает, что Баснер его помнила. Она не давала в 1987 г. расписку, что именно этот рисунок, отнюдь не самый важный в творчестве Григорьева, а вполне проходной, один из тысяч рисунков парижского периода, ей был предъявлен и что она обязуется помнить его всю жизнь.
Наконец, прокурор заявил, что вина Баснер подтверждается протоколами следственных действий. Например, протокол выемки из ГРМ картины, купленной потерпевшим, почему-то неопровержимо доказывает вину Баснер. Также ее вину доказывает акт описи коллекции Окунева от 20 октября 1983 г., согласно которому Баснер была включена в состав комиссии по приему картин из коллекции. В число доказательств вины Баснер попала даже приобщенная к уголовному делу копия приказа о приеме на работу в ГРМ Баснер 7.9.1978. Тогда уж надо было приобщить к уголовному делу копию свидетельства о рождении и сделать вывод, что вся жизнь Баснер с самого начала была преступлением.
И общий торжественный вывод: «При таких обстоятельствах вина Баснер Е.В. установлена и доказана».
На самом деле вина Баснер в мошенничестве была придумана Васильевым еще в 2011 г. и в 2015 – 2016 гг. не доказана ничем. О ней много говорится, но без доказательств.
А в самом конце прокурор предложил критически оценить заявление Баснер о том, что она не совершала преступление. Причины: 1) 25 лет работала в музее, 2) специалист высокого уровня, 3) один из участников приемки коллекции Окунева, подписала акт, 4) один из авторов каталога и автор вступительной статьи, а в каталоге дано описание картины (на самом деле описания как раз и нет).
Вопрос прокурору прежний: оцениваем критически, не верим Баснер, но доказательства-то где того, что она вступила в преступный сговор с Аронсоном, продавала заведомую подделку и помнила 26 лет, что в ГРМ лежит оригинал? Выступление прокурора получилось совершенно скандальным, анекдотическим, абсурдным, и уже весной 2015 г. было понятно, что все и закончится подобным конфузом.
Попутно прокурор пытался рассуждать на искусствоведческую тему о том, что подготовительный рисунок, который фрагментарно виден на подделке, не характерен для Григорьева, и потому Баснер обязана была сразу понять, что это подделка. При этом прокурор ссылался на показания в суде допрошенных сотрудников ГРМ. Однако вопрос этот настолько академический, спорный и неизученный, на что и указал на допросе А.И.Косолапов, что даже странно, как прокурор решился его поднять и не постеснялся рассуждать на эту тему. Как и повторить вслед за смешным А.Е.Кузнецовым, что на подделке видны следы старения, которых там нет и в помине, что показало исследование в Эрмитаже с применением всех современных технических средств.
К вопросу о подготовительном рисунке потом вернулся в своем выступлении представитель потерпевшего Н.Семенов и подробно на нем остановился, потом о нем говорили оба представителя подсудимой. Л.Малькова, например, подччеркнула, что этот абсолютно академический вопрос для стороны обвинения превратился едва ли не в главное доказательство вины Баснер, доказательство того, что фрагменты рисунка видны, и потому Баснер ввиду своих познаний не могла не понять, что это подделка.
Надо похоронить этот миф раз и навсегда. Во-первых, технологические исследования статистически значимого числа рисунков Григорьева на сей предмет не сделаны (что отметил, между прочим, эксперт А.И.Косолапов), это открытый искусствоведческий вопрос, а заявления сотрудников ГРМ свидетельствуют лишь о том, что это они так считают. Это их мнение, это не закон всемирного тяготения. Но я не уверен, что они проверили на этот предмет даже все 56 рисунков Григорьева, которые лежат в фонде у Солонович.
Во-вторых, следует иметь в виду, что сотрудники ГРМ, которые допрашивались в суде в качестве свидетелей в 2015 г. (а затем их мнение повторили А.И.Косолапов и А.Е.Кузнецов – уже как некую аксиому), говорили о том, что они поняли в 2011 г., когда в ГРМ исследовалась подделка. Подделка, купленная Васильевым и сданная на экспертизу в ГРМ, оказалась стимулом, благодаря которому в 2011 г. и был поставлен вопрос о подготовительном карандашном рисунке у Б.Григорьева, поставлен, может быть, впервые. Сотрудники ГРМ сделали свой вывод, который можно обсуждать, но нельзя считать аксиомой, достоверным доказательством, как это сделало обвинение. Нужно подчеркнуть, что сотрудники ГРМ, от которых и пошла эта «аксиома», сформулировали ее только в 2011 г. А в 2009 г. этот вопрос вообще не стоял, он еще никем не был даже поставлен, не то что изучен и разрешен. Поэтому уличать Баснер в том, что она не знала того, что сотрудники ГРМ заявят в 2011 г., причем заявят довольно самоуверенно – это абсурдно и некорректно.
В интервью, которое Баснер дала журналу «Город 812» в конце мая 2015 г. , она сказала:

И что бы мне ни повторяли про отсутствие подготовительного рисунка у Григорьева, в живописно-пластических вещах – соглашусь. Начиная с 2011 года, я пересмотрела всё, что могла пересмотреть. И на выставке Григорьева была. Да, действительно, в такого рода вещах чуть где-то карандаш блеснет… Но у него были вещи принципиально графичные, раскрашенные.
- А вот в «Новой газете» написано про картину «Цирковое»: «<…> Никакого карандашного предварительного наброска там нет! Есть карандаш, но это толстый и мягкий грифель, который Григорьев использует как изобразительный прием – он наносит в некоторых местах изящный контур прямо поверх (!) гуаши и темперы <…>».
- Неправильно! Это, грубо говоря, раскрашенный рисунок карандашом. Там графит и под краской, и поверх нее. Карандаш просматривается во многих вещах (демонстрирует соответствующие иллюстрации в альбоме). Я все-таки представляю себе Григорьева художником, мыслящим карандашом. Таких рисовальщиков, как Григорьев, у нас было мало. <…> Вот смотрите, вещь называется «Надменный», 1913 год, которая вся сделана на карандаше. Это Новгородский музей.

Наконец, и Т.А.Галеева, главный наш специалист по Григорьеву, сказала на допросе 12 августа 2015 г., что предварительный карандашный рисунок, который имеется на подделке, вполне характерен для Григорьева:

Янина, адвокат потерпевшей. Григорьев как художник, он пользовался карандашом? Т.е. наличие карандаша в его работах…
Судья. Основа.
Янина. Основа, да! <…> Если основа – это карандаш, гуашь там, белила и все остальное – сверху. Свидетельствует ли это о том, что это однозначно подделка?
Галеева. Абсолютно нет, потому что он, прежде всего, был рисовальщик. И тем более в это время, в которое была создана вот эта работа, как правило, они были графические, даже когда он пользовался другими материалами. И обычно карандаш всегда был».

Наказание, которое запросил прокурор с учетом высокой общественной опасности Елены Баснер и для того, чтобы она успела исправиться в исправительно-трудовой колонии за время заключения, - 4 года и штраф в 500 тыс. руб. Гражданский иск на 16,5 млн. руб. Баснер также должна будет удовлетворить в полном объеме, сказал прокурор. В общем велели обвинять – обвинил, а то, что доказательств, как я показал тут, нет – ну, что поделаешь, значит и без них обойдемся.
Срок в 4 года в колонии имел, прежде всего, знаковый характер: он указал на то, что сторона обвинения уверена в виновности подсудимой и в том, что вина доказана. Условный же срок сигнализировал бы о неуверенности, о колебаниях, о том, что они осознают, что доказательствами на самом деле не располагают.
После этого представитель потерпевшего Семенов попросил сделать перерыв перед своим выступлением.


А после перерыва Семенов не успел и рта раскрыть, как встал прокурор, он же гособвинитель.

Прокурор. Уважаемый суд, я вынужден обратиться к суду с просьбой обеспечить порядок в судебном заседании, поскольку в очередной раз подругой подсудимой Баснер в ходе выступления в прениях сторон государственного обвинения были высказаны оскорбления в адрес государственного обвинителя.
Судья. Покажите, пожалуйста.
Прокурор. Вот второй ряд, вот женщина сидит…
Судья. Встаньте, пожалуйста! Встаньте… Минуточку!
Женщина. Ваша честь!
Судья. Минуточку!
Женщина. Это неправда! Я не сказала ни одного слова в течение заседания!
Судья. Представьтесь, пожалуйста. Суду представьте документы, подтверждающие вашу личность.
Женщина. Документ – имеется в виду паспорт?
Судья. Да, конечно.
Женщина. Рядом со мной сидят люди, которые могут это подтвердить…
Судья. Так. Я этим заниматься не намерена. Я всех предупреждала многократно. Арская Ирина Игоревна. (секретарю) Запиши, пожалуйста. <…> Прошу вас удалиться из зала судебных заседаний и впредь еще раз предупреждаю всех присутствующих, что малейшее нарушение порядка в зале судебных заседаний чревато удалением всего зала. [далее нрзб]
Арская И.И. выходит из зала.
Судья (в спину Арской) Не нужно вступать в какие-либо разговоры, не надо мешать суду, я прошу вас удалиться.
Мы продолжаем судебное заседание, прения сторон, слово предоставляется представителю потерпевшего Семенову.

Удаленная из зала Ирина Арская не произнесла ни звука, отсутствовали даже невербальные звуковые реакции, не то что слова. Я сидел как раз между Арской и прокурором, и если бы услышал нечто он, то неизбежно услышал бы и я. А, главное, звуки зафиксировали бы диктофоны. Но не было произнесено ни звука. К тому же есть и свидетели, готовые подтвердить, что Арская сидела молча.
Выскажу свое мнение. Либо эта ламентация была экспромтом прокурора вследствие нервного напряжения, вызванного тяжелым для него выступлением, либо домашняя заготовка для создания у суда неблагоприятного впечатления: подсудимая Баснер изъясняется на уголовном сленге, имеет дело с уголовником Аронсоном, сама по себе «непорядочная», а еще и подруга ее оскорбляет государственное обвинение и, следовательно, государство.
Но возникают вопросы: прокурор заявил, что подруга Баснер оскорбила государственноого обвинителя, однако все, кто сидел рядом с изгнанной из зала Арской, к своему глубокому удивлению ни одного слова из ее уст не услышали. Ни слова оскорбления, ни слова восхищения блестящей речью Лытаева. И диктофон, который ловит каждый шорох, ничего не зафиксировал
Я в итоге подумал: а, может быть, прокурор подслушал ее мысли, и речь идет о мыслепреступлении? Но как доверять такому государственному обвинителю? Может быть, он и Баснер таким же образом обвинил в мошенничестве, выявив исключительно в ее мыслях умысел на мошенничество и еще то, что она помнила 26 лет картинку, принятую по акту в 1983 г.? Ведь других доказательств я не услышал. В мире Оруэлла мыслепреступление было тяжким обвинением, там даже был мыслепол, полиция мыслей. А как у нас в России в 2016 г.?

ВЫСТУПЛЕНИЕ Н.СЕМЕНОВА, КАПИТАНА И АДВОКАТА

«Мы исходим из того, что позиция защиты была сформулирована еще в заседании 11 февраля 2015 г. госпожой Яниной, впоследствии подтверждена в своих показаниях неоднократно госпожой Баснер. Позиция защиты построена на следующих двух утверждениях.
Первое. Что Баснер отрицает умысел на обман кого бы то ни было <…>.
Второе. Что с 1983 г. Баснер не работала с картиной Григорьева «Парижское кафе» из коллекции Окунева и в 2009 г. ошибочно полагала, что видела принесенную ей картину в коллекции другого коллекционера Тимофеева.
И завершается выступление госпожи Яниной, что если они одинаково ошибались, то на каком основании следствие обвиняет Баснер? А теперь на этот вопрос предстоит ответить суду. С этого процесс начинался».
Вообще-то суду надо ответить на другой вопрос: доказана вина в мошенничестве или не доказана? Виновна или нет?
«Мы исходим из того, что версия, которая на предварительном следствии была озвучена госпожой Баснер, в момент передачи дела в суд уже была опровергнута в полном объеме. Защитой в ходе судебного следствия не представлено новых доказательств, которые каким-то образом подтверждали бы эту версию либо давали новые поводы для проверки».
Исключительно интересное заявление. Все-таки следователей бывших не бывает. На самом деле не защита Баснер должна доказывать невиновность, представляя доказательства, старые и новые, а обвинение должно доказывать виновность и представлять доказательства вины. Принцип презумпции невиновности Н.Семенов, как я думаю, понимает, но не приветствует.
«В то же время обвинением изучены многочисленные доказательства, которые не рассматривались на стадии передачи дела в суд. Мы считаем крайне важными допросы свидетелей Юсуповой, Тимофеевой и Кузнецова, которые пролили свет на ситуацию в нашем уголовном деле».
Понятно, что привлечение этих дополнительных свидетелей, показания которых не имели ни малейшего отношения к предмету доказывания в «нашем уголовном деле», Семенов полагает своей заслугой. Показания Кузнецова оказались и вовсе пародией на показания.
Говорил Семенов довольно продолжительное время, чуть менее часа, сначала приводил нужные ему цитаты из протоколов судебных заседаний, потом их анализировал, оценивал доказательства. На нескольких примерах я постараюсь показать технику его работы.
Вот, скажем, он анализирует ошибочное мнение Баснер о том, что принесенная Аронсоном картина происходила из коллекции Тимофеева. Сначала идет много цитат с упоминанием Тимофеева, что призвано продемонстрировать опору на фактический материал, затем Семенов обращается к протоколу от 22 декабря 2015 г. допроса Тимофеевой, внучки,

«которая показала, что Баснер появилась в их доме, когда они решили продать коллекцию, приводила покупателей и рассчитывалась сама, таким образом было приобретено около 10 работ Григорьева. При этом, как рассказала свидетель, еще до продажи и до появления Баснер «часть картин увел бывший родственник еще до продажи картин мамой». «Родственник утащил порядка пяти картин». «Семенов. Когда произошли эти события? - Это было еще до продажи картин. Продажа картин была необходима, потому что заболели мои дети».
И вывод. «Изложенные обстоятельства опровергают версию Баснер о предположении, что вещь могла быть у Тимофеевых. Ведь ту часть коллекции, которая отошла родственнику, второму мужу покойной тети, Баснер не видела, следовательно, не могла предположить, что видела там работу “В ресторане”. А другую часть коллекции Баснер купила с участием своего знакомого, владельца завода по производству соков, которого привела в семью Тимофеевых, либо сама лично. Эти вещи она не могла ни с чем перепутать, так как знала их дальнейшую судьбу».

Разберу этот пример Семенова подробно. Допрос свидетеля Т.А.Галеевой 12 августа 2015 г. В начале допроса М.Янина, адвокат Баснер, спросила, в каких музеях и коллекциях свидетель видела работы Б.Григорьева? Галеева перечислила и среди частных коллекций назвала коллекцию Тимофеева. Потом были заданы более детальные вопросы. Янина, мудро предвидя будущие словесные ухищрения представителей потерпевшего, спросила именно то, что потом тщетно попытался опровергнуть Семенов.

Янина. Ну и, наверное я вас спрошу про коллекцию профессора Тимофеева. <…> Скажите, пожалуйста, в каких годах вы там были, если вы вспомните, и как туда попали? И был ли там Григорьев?
Галеева. В начале 1990-х гг. Как уже прозвучало здесь, что мне эту коллекцию показала Елена Вениаминовна. Но самого Тимофеева уже не было в живых (он умер в 1978 г. – М.З.), была жива его вдова, она была очень больна, и я буквально попала [нрзб] вскоре ее не стало, после того, как я была, так что можно уточнить, когда она ушла из жизни. Но у меня сохранилось письмо от родственников, оно было 1992 г. После смерти вдовы они обратились ко мне с просьбой подсказать цены на произведения Григорьева.
Григорьева там было около 10 вещей, вещи были, действительно, замечательные, прекрасные, в том числе там были вещи на тему кафе (! – М.З.), кабаре парижского, там были и ранние рисунки... В общем все абсолютно бесспорные и, как правило, они были из коллекции Бурцева. Потому что они практически все были воспроизведены в этом журнале Бурцева. Это было как раз то время, когда я делала книжку для московского издательства (вышла в 1995 г. – М.З.) , и по моей просьбе эти работы были отсняты, т.е. фотограф из московского издательства («Галарт». – М.З.) [нрзб] его пустили туда, и он сделал снимки. Но не все».

Вот фрагмент интервью Баснер от января 2015 г.:

- И что вы увидели и что решили относительно принесенной Аронсоном картины?
- Первое мое впечатление – что это подлинный Григорьев. И это мнение сохранялось на протяжении долгого времени. Должна сделать отступление. В середине 1980-х годов, в 1985, в 1986-м, мне доводилось часто бывать в ленинградском доме, где хранилась замечательная коллекция работ Бориса Григорьева, приобретенная в свое время хозяином, известным психиатром Н.Н.Тимофеевым, у А.Е.Бурцева, петербургского мецената и коллекционера, издававшего в 1912-1914 годах альманах «Мой журнал для немногих». В этом же доме находились и произведения других художников, которых собирал и публиковал в своем издании Бурцев: С.Ю.Судейкина, Н.К.Калмакова, О.Амосовой. Григорьева же в таком количестве и таком качестве мне ни в одной другой коллекции видеть не приходилось. Листая альманах, я видела: вот эта вещь у Тимофеевых, вот эта… Там было множество роскошных вещей. Когда я в первый раз туда попала, это было впечатление на всю жизнь.

А вот цитата из протокола допроса Баснер от 19 октября 2015 г.:

Янина, адвокат Баснер. Какое на вас произвела впечатление работа?
Баснер. Очень хорошее. Очень хорошее. Вспоминая то свое ощущение, конечно, сейчас на него наложилось столько всего, что трудно пробиться к тому первому ощущению, но вспоминая его, я абсолютно четко понимаю, что восприняла ее как абсолютного Григорьева, мгновенно и сразу узнаваемого. Тем более, что у меня было ощущение, что я ее где-то уже видела. Такое ощущение у меня было. Я стала расспрашивать его <Аронсона>: где, как, при каких обстоятельствах у него появилась эта вещь. Он сказал, что он не коллекционер и сказал, что это часть разделенной коллекции. Это слово «разделенная» меня сразу направило в сторону коллекции, которую я хорошо знала с середины 1980-х годов, это коллекция Тимофеевых, где было очень много прекрасных Григорьевых, а потом, после того, как я уже появилась там, наверное, в начале 1990-х, там лучших вещей не было. Там как раз были эти гуаши из так называемого «парижского цикла» 1913 года. А тут их не было большей части. И они мне обяснили, что после смерти дочери коллекционера эти вещи вывез кто-то из родственников. Когда он принес, сказал, что это его часть разделенного наследия, то у меня сразу ассоциация пошла только туда.

Эту цитату дотошный Семенов почему-то не привел, как и цитату из показаний Галеевой. Впрочем, не буду лицемерить, мне отлично понятно, почему он проигнорировал эти цитаты. С одной стороны, никакими доводами, доказательствами, даже фантазиями сторона обвинения и государственный обвинитель не опровергли (и даже не пытались!) тот факт, что Баснер уже в 1985 – 1986 гг. бывала в доме у Тимофеевых. Бывала как искусствовед, в силу должностных обязанностей. С другой стороны, с учетом этого факта и этой цитаты сразу рушится все построение Семенова, основанное исключительно на том, что он вдруг объявил, что Баснер не бывала в доме Тимофеевых в середине 1980-х гг. А она бывала и видела всю коллекцию целиком, включая «парижский цикл» Григорьева 1913 г. Его же видела и Галеева в самом начале 1990-х гг., не позднее 1992 г. И в ее книжку издательстава «Галарт», выпущенную в 1995 г., эти работы из дома Тимофеевых вошли, а это это вещдок! А в конце 1990-х гг. Баснер пригласили в дом Тимофеевых именно потому, что знали ее полтора десятилетия и доверяли ей. Ппросили помочь в продаже, и Баснер доверие не обманула.
Как назвать то, что придумал Семенов? С моей точки зрения, это просто фальсификация доказательства путем отсечения показаний Галеевой и урезания показаний Баснер, чтобы обосновать то, что хочется Семенову, в данном случае, как я думаю, не столько адвокату, сколько именно капитану и следователю. Потому что, как гласит английская пословица, бочка пахнет тем, что в ней было в первый раз. Естественно, что подобное «доказательство» юридически ничтожно, это примитивная и легко разоблачаемая подделка доказательства. В принципе следовало бы назвать такой поступок безнравственным, но даже странно в этой ситуации упрекать Семенова, нанятого потерпевшим, напоминать (а кому? Семенову? его нанимателю?) о нравственности, о честности, о порядочности…
А вот, скажем, после большого числа цитат и их оценки Семенов в таких словах формулирует, что мошенничество Баснер якобы доказано:

«Таким образом в судебном процессе установлено, что Баснер – высококлассный специалист по русскому авангарду, к художникам которого относится и Борис Григорьев, что Григорьев не делал повторов, а Баснер на момент продажи знала о наличии аналога в Русском музее, что Григорьев не использовал подробный подготовительный рисунок, видимый даже при визуальной оценке вещи, что для атрибуции в любом случае необходимо провести исследование, а с учетом отрицательного опыта Баснер именно в те же месяцы, когда происходило преступление на момент сделки, обязательно наличие технологических данных для выявления стилистики. Иными словами, для того, чтобы эксперт-искусствовед мог сделать свое хоть какое-то стилистическое заключение, ему обязательно, как говорит нам Черкасова, видеть [нрзб] и картину в ультрафиолете, в инфракрасных лучах. Вообще-то хорошо бы еще посмотреть в микроскоп. Таким образом, атрибуция в таком виде, в каком ее описывает подсудимая Баснер, - это не ошибка эксперта, а один из элементов мошеннического обмана».

Разберем по отдельным пунктам.
1. Да, Баснер – высококлассный специалист по русскому авангарду. Но из этого не следует, что она не может допустить ошибку. Она человек, а не компьютер. И спекуляция на «высококлассности» абсурдна.
2. Что касается отнесения Бориса Григорьева к авангарду, то тут все сложно. Вот мнение Т.Галеевой, главного специалиста по Григорьеву, автора двух книг о нем, зафиксированное в энциклопедии «Золотая книга эмиграции»: «В 1908 - 9 Г. сблизился с членами группы “Треугольник”, руководимой Н.Кульбиным, участвовал в их выставке “Импрессионисты” (1909), познакомился с представителями литературного и художественного авангарда В.Каменским, Д.Бурлюком, Н.Евреиновым, В.Хлебниковым и др., но был далек от их радикализма» .
В своих показаниях на суде 12 августа 2015 г. Галеева на вопрос: «К какой категории художников вы бы его отнесли, к какому течению, как бы вы назвали?» Галеева ответила: «Я бы его отнесла к категории русского модерниста, модернизма, но художника, который был связан дружественными узами с художниками русского авангарда и даже иногда использовал приемы кубизма и сюрреализма потом позднее, но все же он такой более спокойный и никогда не был радикальным таким новатором, как представители русского авангарда. Но модернист».
Судья задает тонкий вопрос: «А официально?», имея в виду, что обвинение строит свою систему доказательств на некоем официально прикрепленном к Григорьеву наименовании. Галеева: «Он сначала был представителем… продолжателем традиции реализма, начинал <…>, как очень многие, он одно время работал как импрессионист. Но вообще в большей степени, конечно, его нужно связать с экспрессионизмом. <…> Официально на выставках авангарда он не представлен».
Так что вопрос о Григорьеве и авангарде сложен и дискуссионен. Если капитан Семенов спорит с Галеевой – это его право, почему бы и нет, любой может высказывать свое мнение, «КАЖДОМУ ГАРАНТИРУЕТСЯ СВОБОДА МЫСЛИ И СЛОВА» (Конституция РФ, ст. 29, ч. 1), но все же выглядит заочный «ученый» спор Семенова и Галеевой забавно. На мой взгляд, Григорьев был эклектиком (не без склонности к моде и конъюнктурности), он испрововал много стилей, они были для него, очевидно, средством художественного моделирования, а не имманентным свойством, поэтому категорическое отнесение его только к авангарду отдает дилетантизмом и схематизмом, неизбежным в устах профанов. И вставлять этот тезис в логическую цепочку смешно, потому что это недостоверное доказательство. Это не для суда, а для искусствоведческих штудий и дискуссий. Вообще нужно быть искусствоведом, чтобы в этом разбираться и не манипулировать терминами. А Семенов явно не искусствовед.
3. Григорьев не делал повторов. Да, его повторы неизвестны сотрудникам ГРМ, которые самоуверенно заявили об этом, как об аксиоме, которую заинтересованные лица подхватили, но опять же утверждать столь категорично смешно. Наследие Григорьева слишком велико и необозримо, это тысячи (!) единиц, полного каталога нет, поэтому на основе анализа только фондов ГРМ делать такие выводы некорректно. Всё возможно. А уж обосновывать судебные решения на таком зыбком и недоказанном основании…
4. Баснер на момент продажи знала о наличии аналога в Русском музее. Это самый бездоказательный тезис Семенова, который, естественно, не может доказать, что Баснер помнила об этом рисунке, который мельком видела в 1983 г. при приемке коллекции, но к 2009 г. уже прочно забыла. Разве что Семенов, как и наш прокурор, читает мысли Баснер. Семенов и сам понимает, что Баснер могла забыть, поэтому придумал такое резервное рассуждение. Папка или файл в ее компьютере у нее названа «Парижское кафе», как и рисунок в ГРМ. А «название “Парижское кафе” только относится к работе, находящейся в Русском музее», - постулировал Семенов.
Вот они, плоды полного отсутствия искусствоведческих знаний!
Во-первых, известны парижские рисунки Григорьева: «Создал несколько тысяч рисунков, набросков, этюдов, эскизов на темы парижской повседневности. <…> Парижские рисунки получили в России восторженные отзывы <…>» . Прилагательное «парижский» применительно к работам Бориса Григорьева 1913 г. укоренено в литературе, одновременно известен его «кафейный» цикл, этих «кафе» Григорьев написал великое множество, и опознать этот сюжет – кафе, а затем снабдить его эпитетом «парижское» - это вполне естественно. Тут не надо ничего специально помнить, искусствоведу достаточно просто посмотреть на картинку и увидеть сюжет. А год – 1913-й – автоматический подскажет Париж.
Во-вторых, достаточно зайти в интернете на сайт silverage.ru, чтобы в разделе «Живопись/Григорьев» прочитать: «Парижские рисунки сделали Григорьева знаменитым. Из отдельных парижских рисунков сложился большой цикл, названный художником “Intimite”, а в нем отдельные серии: “Женщины”, “Парижские кафе”, “История одной девушки”» . На всякий случай сообщу, чтобы лишить оппонентов всех надежд: дата регистрации домена silverage.ru – 10 июля 2001 г. Только что проверил по реестру.
Иными словами, дать название картинке Григорьева с соответствующим сюжетом, созданной в 1913 г., когда Григорьев рисовал свои тысячи рисунков в Париже, - «Парижское кафе» - это для профессионального искусствоведа, каковым является Баснер, вполне закономерно. По названию известного цикла она назвала и эту картинку. Что тут удивительного? Ну, ребята, куда вам с вашими убогими фантазиями и наспех нахватанными, отрывочными сведениями соревноваться с самой Баснер в части осведомленности по вопросам истории живописи! Перестаньте, ей богу, не смешите людей!
Семенов также привел мнение Н.М.Козыревой, которая на вопрос: «Творчеством Григорьева Баснер занималась?» сказала: «Насколько я знаю, специально нет, только в круге занятий над генеральным каталогом Русского музея, когда она была сотрудником отдела живописи». И далее: «В конце 1990-х гг., наверное, когда она занималась томом, где была буква “Г”».
Тоже смешно, г-н Семенов! Если бы вы не занимались формалистикой, а лично посмотрели бы этот том генерального каталога (ГРМ. Живопись: Первая половина XX века: Каталог. СПб., 2000. Т. 9. Г – И), хотя бы не дальше титульного листа, то увидели бы, что весь том посвящен только живописи. А Баснер, работавшая в отделе живописи ГРМ, и занималась живописью Григорьева. И вспомнили бы, что специально рисунками она не занималась никогда. И фонды отдела рисунка не знала. Стилистику Григорьева знала, а фонды – нет. Кстати, отдел рисунка все еще заканчивает подготовку к изданию каталога рисунка XVIII в. (!). Если бы был каталог рисунка первой половины ХХ в. в ГРМ, то и проблемы у Баснер бы не было.
5. «Для атрибуции в любом случае необходимо провести исследование. <…> Для того, чтобы эксперт-искусствовед мог сделать свое хоть какое-то стилистическое заключение, ему обязательно, как говорит нам Черкасова, видеть [нрзб] и картину в ультрафиолете, в инфракрасных лучах».
Во-первых, не всегда и не обязательно.
Во-вторых, для стилистического заключения технологическое исследование как обязательное не требуется, это разные исследования, и все эти постулаты Семенова притянуты только для обвинения. Напомню фразу из письма Т.Галеевой – Васильеву от 11 июня 2011 г., оглашенного в судебном заседании 12 августа 2015 г.: «По поводу технологических экспертиз. В последние три года после выхода моего альбома мне много раз приходилось сталкиваться с фальшивыми Григорьевыми, у которых были прекрасные технико-технологические заключения, но они и близко не стояли с подлинниками. Ваша работа не такая».
Т.е. все пигменты могут быть вполне достоверными для, скажем, 1913 г., а стилистический анализ покажет, что рисунок создала чужая рука. Технологическое исследование не заменяет стилистическое – вот в чем суть, оно необходимо, но, как показывает заявление Галеевой, недостаточно. И если первое обязательно всегда, то второе – часто факультативно. Если бы автор подделки, купленной потерпевшим, не применил фталоцианины, то Ю.Рыбакова в центре им. Грабаря не распознала бы в 2009 г. подделку, потому что только пигменты указали ей на подделку, как это следовало из ее показаний в суде. И тогда сходство рисунка из ГРМ и рисунка из коллекции Васильева выявилось бы на первой же выставке, где экспонирован оригинал. Вот тогда бы и начался скандал, но начался бы неизбежно.
Насколько я помню, на персональной выставке Григорьева в ГРМ летом 2011 г. рисунка «В ресторане» не было, он был показан на выставке в Чили, но это в данном случае не так и важно. Важнее иное. Указанное обстоятельство еще раз доказывает, что Баснер, заведомо зная об оригинале в фондах ГРМ, никогда не решилась бы аттестовать подделку как подлинную работу, потому что любая выставка с работами Григорьева это неизбежно и легко могла бы разоблачить. А Баснер знала, что готовится персональная выставка, о ней говорили много лет, знала, что на выставку может попасть все что угодно из фондов, а она, Баснер, точно не сможет повлиять на состав выставки. Но Баснер же не сумасшедшая, чтобы так рисковать и закладывать под себя такую мину. Мошенники так уж точно не поступают.
В-третьих, Шумаков достаточно опытен, чтобы понимать, что дома Баснер технологических исследований не проводила, Васильев документов с Раман-спектроскопии тоже не требовал, к тому же Васильев держал рисунок дома с 11 по 14 июля 2009 г., четыре дня, наверняка кому-то показывал, мог показать тому же А.Е.Кузнецову… Так что смешно все валить на одну Баснер, Васильев сам достаточно опытен, и подделку, я предполагаю, видело несколько человек, знакомых Васильева, включая его самого, который «сам себе эксперт». Четыре дня смотрели! Но все ошиблись! А отдувается теперь одна Баснер.
И что в итоге от всей «аргументации» адвоката Семенова осталось?
Только тезис № 1: Баснер – высококлассный специалист по русскому авангарду. Совокупности доказательств нет, потому что все они за одним исключением недостоверны. Произнести все это в судебном заседании скороговоркой можно, но сути-то это не меняет. Доказательств нет.
Кстати, на закуску Семенов высказал недоверие Баснер и Солонович (недоверие ей вызвано, по мнению Семенова, ее плохой памятью: не сразу вспомнила все детали, посмела забыть) и без аргументации заявил: «У суда нет оснований не доверять показаниям Васильева и Шумакова».
Оба-на! С чего бы это вдруг? Потому что сам капитан Семенов им доверие оказал? Впрочем, понятно, один из названных – наниматель, другой дает правильные показания в пользу потерпевшего нанимателя.
Почему-то вдруг, ни с того, ни с сего, мне вспомнился Булгаков Михал Афанасьич: «<…> И вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы <…>».
После Семенова выступили Касаткин-старший и Касаткин-младший, это было бледно и мне не интересно, а потом потерпевший. Видно было, что он изо всех сил старается говорить интеллигентно, с напряжением контролирует свою риторику, подбирает слова, поэтому даже слово «вранье» произносить начал, но оборвал и заменил словом «ложь». Процитировал святителя Григория Богослова (329 – 389), архиепископа Константинопольского: «О правосудие! Как ты медлительно!», потом вспомнил рассказ Чехова «Злоумышленник», правда «20 лет» от себя досочинил, у Чехова срок не назван. Но сопоставить Баснер с крестьянином Денисом Григорьевым, которого ждали каторжные работы, - это были приятные фантазии, в этом месте напряженный голос Васильева потеплел, обрел задушевность, покой, лиризм… Тут же и Русский музей приплел, свою старую, милую сердцу фантазию…
Правда, Васильев не удержался и от Григория Богослова и Чехова метнулся к Пущину – упомянул интервью с искусствоведом Пущиным, которое я подготовил, и оно было напечатано в журнале «Город 812» . Тогда Васильев еще регулярно названивал мне по телефону, еще надеялся, что я ему во всем поверю, и я помню, с какой энергией и бессмысленным упорством он пытался добиться от меня, чтобы я раскрыл ему этот, как он почему-то решил, псевдоним. Я думаю, что Васильеву показалось тогда, что в заговоре против него участвует некий персонаж в маске, явный член ОПГ, а он, Васильев, не знает, кто это такой. И потому не может привлечь – ведь следствие было в самом разгаре, Васильев ощущал приятное всемогущество, потому что в топку можно было бы кинуть еще одно теплоемкое поленце... В ответ я только сослался на ст. 49, часть 4 закона «О средствах массовой информации», согласно которой журналист обязан сохранять конфиденциальность источника информации. И вот прошло почти 27 месяцев, а любопытство, похоже, гложет Васильева до сих пор.

КАСКАД
(Выступление потерпевшего)

Первое, конечно, ущерб, он калькулирован, он в общем-то понятен. Хотя я бы подчеркнул, что нанесен не только мне ущерб, нанесен и Государственному Русскому музею, потому что если бы не дошло до суда, то версия с двойниками, а потом и тройниками, она пошла бы гулять по свету и она была бы полностью легитимизирована в изданных каталогах. Понадобилось специальное, насколько я понимаю, представление Следственного комитета, о том, чтобы вот это слово «вариант» было убрано из каталогов. Даже если закончится только этим, уже есть польза. Второе обстоятельство – это то, что ущерб был нанесен галерее «Наши художники», это известная и уважаемая галерея. <…> Второе обстоятельство, которое я хотел бы сфокусировать ваше внимание, это слово «обман». Потому что, к сожалению, с первого момента, когда госпожа Баснер позвонила Шумакову и предложила ему купить эту картину, и до последнего момента который сейчас, раньше говорили текущего момента, проходит в этом суде, госпожа Баснер, на мой взгляд, не говорила… говорила только неправду, всегда неправду и ничего кроме неправды. Она сообщала только ложные сведения. Я подчеркиваю… я сейчас это не характеризую как, допустим, там умышленное вран… ложь или ошибка, я говорю просто, что это не соответствует действительности. Ложные сведения о провенансе этой картины, о том, что эта картина была изготовлена в 1913 г. художником Григорьевым, затем ложные сведения о происхождении этой картины из коллекции Николая Николаевича Тимофеева, что в общем-то, на мой взгляд, убедительно опровергнуто показаниями дочери… внучки Николая Николаевича Тимофеева. Любопытно, что вот эта экспансия неправды, она, скажем, не закончилась, как полагалось бы, с совершением преступления. Она продолжала жить еще и дальше, потому что когда начался скандал, и я… сначала я поговорил с госпожой Баснер, и совершенно было ясно, что она знает, откуда происходит эта вещь, происходит эта вещь из весьма нереспектабельных кругов. Потом… произошла на меня… ну, скажем, так, в моральном смысле очень тяжелая история, потому что при нашей встрече в кафе госпожа Баснер почти убедила меня в том, что в Русском музее находится фальшивка. И я был поставлен в ситуацию, когда я или превращаюсь в скупщика краденого, или я превращаюсь в человека, который приобретает подделку. Ну, я не могу сейчас цитировать, как мои представители, со ссылками на страницы и тома уголовного дела, но всякий читавший это дело, он прекрасно помнит эмоциональные высказывания госпожи Баснер относительно того, что происходит в музее, как там к ней относятся и что специально, в силу недоброжелательного отношения руководства, могло быть принято такое решение. И я, действительно, стал бы защищать ее, что называется, до последней… ну, не могу сказать, что капли крови, но во всяком случае никаких препятствий у меня бы не возникло, скажем так, личного характера и прочего. И для меня, конечно, ударом явилось появление этого Аронсона. А дальше… Понимаете, вот извлечение сведений из долговременной памяти, которые где-то там хранятся и кодируются, это процесс довольно хорошо изученный. Они представляют собой каскад таких бессознательных… ну, скажем так, движений, которые вызваны, как правило, каким-то внешним раздражителем. <…> Госпожа Баснер увидела подделку Григорьева и даже больше того получилось из этого, и они не производят эстетически привлекательного впечатления. К сожалению, распространение этой лжи оно последовало дольше. Для меня было просто моральным шоком то, что мои близкие друзья в Русском музее были вынуждены врать и говорить, что ты купил вещь хорошую, но мы не может ее подтвердить, потому что… Понимаете, это, конечно, производит и производило тогда чрезвычайно непривлекательное впечатление. И я был вынужден заниматься тем, чем я занимался. <…> Заканчивая тезис о вранье, оно распространилось уже после того, как госпожа Баснер оказалась, что называется, в узилище. Потому что… Любопытно, что буквально сдавались позиции этого вранья. Т.е. некий искусствовед Пущин, например, писал: «Логично предположить, что существует еще одна аналогичная картина, с которой в разное время разными художниками были сделаны копии, одна из которых была куплена Окуневым в комиссионном магазине, а другая – Васильевым. Еще раньше с этой же, неизвестно где находящейся вещи, вероятно, была сделана иллюстрация… Ну, и, так сказать, такого же рода построения, уводящие нас от сути дела. Другой журналист просто писал, что если… что он получил независимые подтверждения того, что летом Аронсон приезжал в Петербург и многим сообщал… Конечно, интересно было бы с ним поговорить. Еще один… обстоятельство, на котором я хотел бы ваше внимание сфокусировать, это тезис, который, честно говоря, он представляется мне чрезвычайно сомнительным. Эксперт имеет право на ошибку. Мы здесь много раз слышали эти слова. Ну, честно говоря, я в переводе на какой-то общепонятный язык это означает, что специалист имеет право на ошибку. Если рассказать это человеку, который придет со своим ребенком к хирургу, и хирург будет объяснять свои непрофессиональные действия, приведшие к тяжким последствиям, своим правом на ошибку, то мы, наверное, никто не поймем, о чем идет речь и потребуем его наказания в соответствии с законом и моралью, и прочим. Но почему-то Елена Вениаминовна несколько раз повторяла, на мой взгляд, совершенно варварский тезис о том, что некто имеет право наносить гражданину ущерб. Ну, в таком случае гражданин имеет право защищаться всеми способами, которыми он может защищаться. Я избрал способ правовой. Очень долгий. Ну, правосудие медлительно, это еще говорили древние. А вот последнее, что я бы хотел сказать, это все же сформулировать, что Елена Вениаминовна, как нам, кстати, говорила и Петрова, что ее… что она покинула музей, потому что ее интересы, ну, скажем так, немножко вышли за рамки музейной работы. Т.е. она заняла позицию какую-то такую среднюю между музеем, между академической наукой, между аукционом, между черным рынком, одним из самых криминальных и закрытых рынков, которые только есть. Потому что, наверное, только рынок наркотиков там какой-то ужасный… более криминальный, чем этот рынок. Понимаете, когда человек занимает такую межеумочную позицию, когда он стоит одной ногой вроде бы… он может получить эталонные материалы из музея, а, с другой стороны, он связан с людьми типа Аронсона, которого вообще-то не было, т.е. мы обсуждаем некий фантом, которому присваиваем массу черт, качеств и пр. Он, собственно говоря, и привел к тому, что Елена Вениаминовна оказалась здесь. И я хотел бы закончить упоминанием Григорьева, только не Бориса, а Дениса, крестьянина, который беседовал с судебным следователем по поводу отворачивания гаек со шпал, который говорил, что, вы знаете, что мы всей деревней 20 лет эти гайки откручивали, и хранил господь. Вот если заменить деревню на всем известный музей, а гайку на зубчики и прочие атрибуты фальшивых картин, то мы получим, к сожалению, то, что имеем в зале суда. А впрочем, я полностью солидарен со всем.
Л.В.Малькова, адвокат подсудимой:
Еще при окончании предварительного следствия защита Баснер заявляла ходатайство о прекращении уголовного дела в связи с недоказанностью следствием вины в инкриминируемых ей преступлениях. Одновременно мы обращали внимание на то, что следствием нарушен основной принцип уголовного законодательства – принцип презумпции невиновности, т.к. обвинение Баснер основано лишь на предположениях следствия. Выслушав речь гособвинителя, мы вынуждены признать, что и гособвинитель построил свою речь на предположениях и противоречивых сведениях, хотя должен был опираться в соответствии с требованиями закона на проверенных и оценных в судебном исследовании доказательствах, объективность и достоверность которых не вызывает сомнений. В своей речи гособвинитель не привел ни одного конкретного доказательства вины Баснер. Да их и невозможно привести, т.к. таких доказательств просто не существует. За те почти полтора года, что шло судебное следствие, гособвинителем так и не было приведено никаких конкретных доказательств.
<…> О существовании группы неустановленных лиц и Аронсона Михаила. Нас уверяют, что есть группа лиц, которые вступили между собой в преступный сговор на совершение мошеннических действий. Которые совместно с Аронсоном привлекли к совершению преступления Баснер, после чего Баснер и Аронсон разработали преступный план и распределили роли. Ну, хорошо, гипотетически можно предположить, что есть какие-то люди, изготовившие картину и принявшие меры к ее продаже. Но каким образом гособвинение связывает этих лиц с Баснер? И что это такое, как не голословное предположение? Связывает с Баснер только потому, что этого очень хочется? Но возникает вопрос: а где же доказательства? За полтора года гособвинением так и не было предъявлено таких доказательств. <…>
Теперь об утверждении гособвинителя о том, что Баснер была достоверно осведомлена, что оригинал произведения Григорьева «В ресторане» хранился в запасниках отдела рисунка ГРМ. И о том, что представленное Аронсоном и иными неустановленными лицами произведение является копией. Создается впечатление, что гособвинитель отсутствовал в зале заседания суда, когда по этому вопросу давали показания сотрудники Русского музея. <…> Так на чем же зиждится уверенность гособвинителя в том, что Баснер достоверно знала, если это утверждение в судебном заседании не нашло своего подтверждения? Мы уже обращали внимание суда на то, что в 1983 г. Баснер вместе с другими лицами принимала не картину Григорьева, а коллекцию Окунева в количестве 366 штук, и с этой картиной, переданной в отдел рисунка, не работала. При таких обстоятельствах заявить, что через 26 лет Баснер достоверно знала о картине, значит передергивать факты и выдавать желаемое за действительное. <…>
Альтруизм Шумакова, профессионального дилера по продаже произведений искусства, – вещь практически невозможная. Объективно установлено, как мы считаем, получение Баснер лишь 20 тысяч долларов, которые были переданы ей по доброй воле Шумаковым, о чем он в суде сам сказал, и которые она не оговаривала предварительно. <…> Считать это корыстным побеждением – натяжка гособвинения, выдающего желаемое за действительное. Защита Баснер считает, что в данном случае мы имеем дело с ненамеренной ошибкой искусствоведа, что не является уголовно наказуемым деянием. Баснер столкнулась с высокохудожественной подделкой, определить которую взглядом невозможно. <…>
Баснер уголовно наказуемого деяния не совершала и в отношении нее судом должен быть вынесен оправдательный приговор.

М.А.Янина, адвокат подсудимой:
Сначала изложила версию следствия, акцентировав внимание суда на том, что, согласно этой версии Аронсон вместе с неустановленными лицами в неустановленное время (не позднее 10 июля 2009 г.) и неустановленным образом (по данным ФМС, полученным предварительным следствием, Аронсон с января 2009 г. до 15 июля 2009 г. в Россию не въезжал) передал Баснер подделку, про которую она заведомо знала, что это подделка.
Оценивая доказательства, представленные стороной обвинения, защита приходит к выводу, что ни одно доказательство само по себе и все они в совокупности не подтверждают вину Баснер в предъявленном ей обвинении. <…> Для начала должен быть доказан факт сговора неких лиц и Михаила Аронсона с Баснер на совершение мошенничества. Доказательств, что такой сговор состоялся, в материалах дела нет и суду они не представлены. Про неустановленных следствием лиц до сих пор никому ничего не известно <…>. Доказательственное значение имеет только одно: сообщил ли этот человек (пришедший к Баснер некто, назвавшийся Аронсоном. – М.З.) Елене Вениаминовне, что картина уже побывала на экспертизе и не прошла ее. Таких данных следствием, в том числе и судебным, не получено. Из показаний Михаила Аронсона, которые были оглашены в суде, не следует, что он сам знал, что передавал Баснер подделку, что он сообщил Баснер о том, что принесенная вещь является подделкой и что он предложил Баснер продать поддельную картину. И в таких обстоятельствах обвинением не представлено никаких доказательств, что Баснер вступила в преступный сговор с Аронсоном и неустановленными лицами на совершение преступления.
Хочу обратить внимание суда, что при отсутствии доказательств авторы обвинительного заключения предлагают участникам процесса свои рассуждения и предположения на эту тему. Так следствие предполагает, что Баснер вступила в предварительный сговор с Аронсоном задолго до продажи картины Васильеву, поскольку согласно справке от 23 октября 2012 г. о пересечении государственной границы Аронсоном в период с 25 января по 15 июля 2009 г. границу РФ не пересекал. Эти предположения следствия о сговоре задолго ничем объектвно не подтверждаются. Более того, исходя из представленной в судебном заседании справки о том, что Аронсон не пересекал границу с Белорусью, можно сделать вывод, что обвинение до настоящего времени не определилось, был ли Аронсон в Санкт-Петербурге в инкриминируемый Баснер период или нет. Если исходить из достоверности сведений, изложенных в справках о времени пересечения границы Аронсоном, можно сделать только один вывод: следствием не установлено, кто именно принес картину Григорьева Баснер. При таких обстоятельствах утверждение следствия о состоявшемся сговоре и распределении ролей между участниками основано на домыслах.
Вместе с тем следует обратить внимание на следующие обстоятельства. Следствие исходит из того факта, что на момент продажи картины Баснер достоверно знала, что оригинал принесенной ей вещи находится в запасниках отдела рисунка Русского музея. <…> На чем же основано утверждение следствия <…>? 1. Картина <…> происходит из частной коллекции профессора Окунева. 2. Баснер сама принимала эту картину <…>. 3. Баснер являлась автором вступительной статьи и одним из составителей каталога выставки из собрания <…> Окунева <…>.
Коллекцию профессора Окунева принимала комиссия, в состав которой входила и Баснер. Согласно акту описи, указанное событие происходило в октябре 1983 г. <…> Комиссией было принято и передано на хранение в Русский музей 884 единицы хранения, в том числе 366 произведений живописи. Соответственно картина Бориса Григорьева «В ресторане» была одна из многих других, принятых комиссией. <…> Живописные работы принимались в сжатые сроки в течение трех дней в условиях, исключающих возможность исследования той или иной работы. <…> Все работы поступили в музей на хранение и были распределены по отдеам в зависимости от техники исполнения. <…> «В ресторане» поступила в отдел рисунка, в котором Баснер никогда не работала. <…> Баснер работала с картинами художника Бориса Григорьева из окуневской коллекции, однако <…> она работала только с теми картинами, которые поступили в отдел живописи. Каталог выставки, посвященной коллекции Окунева, был составлен в 1986 г. Баснер <…> была автором вступительной статьи, в которой не упоминается художник Григорьев. <…> Она готовила для выставки те работы, которые поступили к ним в отдел. <…> При таких обстоятельствах утверждение Баснер, что за 26 лет она забыла о том, что в Русском музее наряду с другими произведениями передана на хранение картина Григорьева «В ресторане» ничем не опровергнуто. Утверждение следствия о том, что указанное обстоятельство (Баснер – один из составителей каталога, автор вступительной статьи) свидетельствует об осведомленности Баснер о нахождении оригинала картины <…> в помещении ГРМ являются голословными, т.е. домыслами.
К таким же домыслам относятся рассуждения следствия о том, что Юлия Львовна Солонович якобы сообщила Баснер о находящемся в Русском музее оригинале картины <…>. В судебном заседании установлено, что фотоизображение оригинала картины Григорьева «В ресторане» было сделано (15 апреля 2009 г. – М.З.) сотрудником ГРМ Сирро <…>, однако в ноутбуке Баснер файл с изображением данной вещи появился только в августе – сентябре 2011 г. Никаких объективных данных о том, что Солонович передавала Баснер фотоизображение оригинала картины в деле нет. Суду они также не представлены. <…> Рассуждения следствия о том, что свидетель Солонович в силу дружеских побуждений скрывает факт передачи Баснер сведений о нахождении оригинала рисунка <…> в ГРМ является просто домыслом. Кроме того, с точки зрения защиты, в рассуждениях обвинения явно отсутствует логика. Если Баснер и так достоверно знала о том, что в Русском музее хранится оригинал рисунка <…>, то зачем ей сведения об этом от Солонович?
Я понимаю, что опровергать предположения с точки зрения УПК бессмысленно, но приходится этим заниматься, поскольку в данном деле предположений и домыслов больше, чем каких-либо значимых фактов. <…>
Совокупность вышеприведенных доказательств подтверждает тот факт, что в июле 2009 г. Баснер добросовестно и искренне ошибалась относительно подлинности принесенной ей работы. <…>
В судебном заседании свидетель Шумаков подтвердил, что разговор о картине, которую владелец принес Баснер, возник после того, как она приобрела у него указанный альбом и, пролистав его, не нашла то, что искала. При этом свидетель в судебном заседании показал, что Баснер не предлагала ему приобрести картину и не просила его подыскать на эту картину покупателя. Из показаний свидетеля Шумакова в суде: «Я сказал Елене Вениаминовне: если работа будет продаваться, могу ли я предложить ее кому-нибудь из тех знакомых, кто собирает Григорьева?» <…> Утверждение следствия о том, что Баснер ходила к Шумакову умышленно и с целью реализации картины, не соответствует действительности. <…>
В ее (Баснер – М.З.) действиях отсутствует состав преступления. Соответственно прошу Баснер оправдать за отсутствием в ее действиях состава преступления.

Затем следуют реплики сторон, после них перерыв, а затем последнее слово эмоционально произносит подсудимая.

Я могу повторить только то, что уже говорила. Я не признаю своей вины ни по одному из предъявленных мне позиций. Потому что я-то уж достоверно знаю, что ни в какие сговоры я не входила ни с кем, никакого распределения ролей, никакого предварительного сговора на отымание денег у тогда незнакомого мне абсолютно человека не имела. Мне принесли картину, которая мне, безусловно, показалась подлинным произведением, и я пребывала в этой уверенности довольно давно. Но я признаю, что я, конечно, совершила профессиональную ошибку. Она мне… ну, не буду говорить, что она мне стоила здоровья и так далее... Даже то, что кроме меня, как уже не раз здесь обсуждалось, ту же ошибку совершила масса лиц: и специалистов, и прекрасных знатоков искусства, включая и тех, кто присутствовал на вернисаже в галерее госпожи Курниковой и так далее. Не говоря уж о том, что и такую же ошибку совершил Андрей Александрович Васильев.
Это меня не… утешает в данной ситуации. Я бы, может быть, даже сочувствовала всем, кто вот… Андрей Александрович… перечислил, которые потерпели ущерб вот от якобы моих мошеннических действий. Так не было в моих действиях мошенничества. Это я говорю четко и безоговорочно. Я не мошенница, я никаких мошеннических действий не предпринимала. Ни тогда, ни сейчас. Ни в течение следствия. Я говорила все как было.
У меня до сих пор странное ощущение, конечно, что я очень многого до сих пор вообще не поняла, что происходило, в чем была какая-то внутренняя интрига. Потому что это даже лучше знает Андрей Александрович, поскольку он в одном выступлении своем сказал, что если я расскажу все, что я знаю об этом деле, то никакого дела не будет . Это было сказано [1].
Понимаете, я бы, говорю, я бы посочувствовала Андрею Александровичу, если бы он, начиная с лета 2011 г., наверное, лета, не выливал на меня ушаты грязи в средствах массовой информации. Если бы не предпринял (видимо, какие-то деньги у вас еще оставались), не предпринял такой массированной атаки в СМИ, на телевидении. И я это все пережила.
Вот сегодня я сидела и думала: вот и это мне еще нужно пережить. Вот мне нужно еще пережить вот то, что говорил господин Семенов, что я никогда не была в коллекции Тимофеевых до того, как вообще не стала там торговать вещами. Вот это мне еще нужно пережить! Когда говорил Андрей Александрович, что все что обман, обман, обман! И повторял это настойчиво. Уж кому бы говорить, Андрей Александрович.
Извините, я на этом закончу.

Судья. Суд удаляется для постановления приговора. Оглашение 17 мая в 14 час.

P.S. Из интервью Е.Баснер, которое она дала в январе 2015 г.
Все в действиях Васильева подчинено одной логике: обелить себя перед его бывшими и будущими клиентами (покупателями), восстановить в их глазах свой «статус» как «эксперта». А это можно сделать только одним путем - доказывать, что его все обманули: я, Русский музей, упомянутый коллекционер Б., «уголовник» Аронсон и другие. В принципе, ему было все равно, кого обвинить, вот почему сперва он уговаривал меня лжесвидетельствовать против г-на Б., который, по его убеждению, принес мне картину, потом предъявил гражданский иск к Шумакову и наконец сосредоточил всю свою злобу на мне. Я не согласилась играть по его правилам и в результате оказалась единственной обвиняемой. Возбуждение уголовного дела ему, похоже, было нужно исключительно для того, чтобы обелить себя перед своими высокопоставленными московскими клиентами, не простившими ему продажу поддельной картины. Этим же и объясняется его истерика в кафе. Поскольку в их глазах он выглядел либо как подлец, либо как дурак, он мог выгородить себя только в том случае, если бы доказал, что сам был обманут, - и именно эту формулировку, фигурирующую в постановлении об обвинении, он взял на вооружение. Кстати, тогда же в кафе он сказал: «Поставим Русский музей раком (дословное его выражение!) Мы с Вами никому не нужны, а за Русский музей органы ухватятся с радостью».

Примечание.
[1] Это фраза из телефонного разговора Васильева со мной. В самом первом материале, посвященном «делу Баснер» (Золотоносов М. Групповой портрет с дамой // Город 812. 2014. 17 февраля. № 5. С. 21 – 25) я привел эти его замечательные слова: «Васильев, знакомый с материалами следственного дела, не ответил и на половину моих вопросов, сначала ссылаясь на то, что связан обещанием перед следствием, а потом неожиданно признавшись, что если он мне расскажет все, что знает, то тем самым развалит дело». А дело было так. 12 февраля 2014 г. я писал статью, и в 23 часа мне неожиданно позвонил Васильев, удивленный, а, скорее, раздосадованный тем, что я собрал информацию без его участия. Он начал с упреков, ему показалось, что обвинить меня в чем-то – это лучшее начало разговора со мной. Я ему жестко сказал, что он мне не сильно нужен как информатор, но если он очень хочет, то может ответить на мои вопросы, но я сомневаюсь, что он на них ответит. И предупредил, что я не подставка для микрофона. Он очень хотел поговорить, но, действительно, на большую часть вопросов не ответил. Я попенял, что он сам мне позвонил, а не отвечает, он мялся, начал говорить, что даст интеревью по завершении следствия (и точно, слово свое сдержал), а затем сказал, что в сущности боится своей откровенностью развалить уголовное дело. Теперь-то понятно, как оно было слеплено, «на соплях из косвенных улик», так что опасаться Васильеву и в самом деле следовало. Проговорили мы с ним до 0.30, Васильев говорил не столько убедительно, сколько убеждающе, ему хотелось, чтобы я ему поверил. Я же ему говорил, что собранные факты не рисуют Баснер как мошенницу, что картина не складывается, распадается. Что мошенники ведут себя иначе… Васильев же старался картину, нужную ему, в моем сознании сложить, но сопротивление логики преодолеть не сумел. Материал я закончил в 1 час. 46 мин. ночи и сразу отправил главному редактору С.Г.Балуеву. Через четыре дня статья была опубликована.