Пожар на даче стал точкой невозврата в истории семьи Костаки и его коллекции. По залитым водой ступенькам дома в Баковке поднимался Георгий Костаки — всемирно известный владелец коллекции русского авангарда, художников пятидесятников-шестидесятников и коллекции русских икон. В его собрании около 5000 предметов.

Коллекция Костаки — единственная в своем роде: такой подборки русского и советского авангарда нет ни в Третьяковской галерее, ни в Русском музее, ни в Центре Помпиду, ни в Музее Гуггенхайма.

Костаки — главный специалист в стране по искусству русского авангарда, его приглашают читать лекции английские, американские университеты и Музей Гуггенхайма. Западные радиостанции в своих программах оценивают стоимость его коллекции в десятки миллионов долларов. А спускался со второго этажа другой человек.

Георгий Дионисович Костаки родился 5 июля 1913 г. в Москве. Его отец Дионисий Спиридонович — греческий эмигрант, выходец с острова Закинф, коммерсант, мать Елена Эммануиловна — из семьи обедневших греческих аристократов. В семье было 5 детей: 4 сына (Георгий родился третьим) и дочь.
После революции отец и сыновья стали работать шоферами. Как греческий подданный, отец устроился на работу в посольство Греции, туда же на должность водителя вскоре поступил и Георгий, окончивший семь классов средней школы. В 1932 г. Георгий женился на Зинаиде Панфиловой, у них родились дочери Инна, Алики, Наталья и сын Александр. В 1939 г. в результате дипломатических осложнений между СССР и Грецией греческое посольство закрылось. Костаки устроился сторожем в финское, а затем в шведское посольство. В 1944 г. Костаки перешел на работу в посольство Канады на должность администратора, с дипломатическим статусом и, по некоторым сведениям, зарплатой $2000. На эти деньги Костаки и покупал вещи для своей коллекции.

Осень 1976 г., несколько месяцев спустя после пожара на даче. Георгию Костаки 63 года, он работает в канадском посольстве. Многолетние теплые отношения с семьей посла вдруг заметно охладели. Ему недвусмысленно намекают, что пора на пенсию. Власти СССР борются со спекулянтами и принимаются за подпольный рынок искусства. В 1974 г. во Львове арестовывают коллекционера и арт-дилера Владимира Мороза, коллекцию конфискуют. История Мороза вызывает панику среди собирателей Москвы и Ленинграда. В квартире Костаки дважды пропадают работы. Воры взламывают замок, но берут картины не со стен, а из запасника: 8 Кандинских, рисунки и гуаши Клюна. Горит дача в Баковке. Куда-то исчезают посетители. До лета 1976 г. в квартире Костаки не было отбоя от визитеров, а в выходные за стол усаживалось 50–70 человек из близкого круга молодых художников и собирателей. Начинаются телефонные звонки с угрозами.

Георгий Костаки вместе с дочерью Алики пишет письма Брежневу и Андропову. В ответ — молчание. «Настал момент, когда жить с такой коллекцией в Москве стало не просто неуютно, а опасно», — рассказывает Алики Костаки в интервью Forbes Life.

По настоянию отца Алики больше не садится в его машину. Возвращаясь домой на проспект Вернадского, и отец, и дочь нарезают круги по Ленинскому, не едут напрямую через мост, опасаясь, как бы встречный грузовик не сбросил их в Москву-­реку. Семья Костаки принимает решение эмигрировать. На кону — коллекция, дело всей жизни, залог благополучия семьи.
Мечтой Костаки было создать в Москве музей авангарда, а куратором коллекции назначить свою дочь Алики. Но вышло по-другому: 834 произведения из собрания Костаки составили основу коллекции авангарда Третьяковской галереи, 1275 работ легли в основу коллекции Музея современного искусства в греческом городе Салоники, часть собрания икон вошла в коллекцию Музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева, 700 рисунков Анатолия Зверева — в сердце коллекции Музея Анатолия Зверева. В 2017 г., в столетний юбилей русской революции в 6 заграничных турне русского аванграда из собрания Третьяковской галереи участвуют 22 картины, подаренных Костаки в 1977 г. Работы из коллекции Костаки продаются на мировых аукционах. Для новых русских коллекционеров заполучить картину, в провенансе которой значится коллекция Костаки, - особая честь и удача.
Мужское тайное общество: московские собиратели

Середина 1950-х. Арбатская площадь. Коммунальная квартира. Десять часов вечера. Телефонный звонок. Московский собиратель, военный врач Иван Иванович Подзоров выходит в коридор, снимает трубку, коротко отвечает, набрасывает на плечи пальто, берет за руку десятилетнего сына Колю: «Идем!» — «Куда?!» — противится у порога жена. «Иван Игнатьевич Шишкина купил, Филипп Павлович придет», — как пароль произносит Иван Иванович.

«Идти было недалеко, — вспоминает сын московского собирателя художник Николай Подзоров. — Москва 1950-х была маленьким городом. Почти все жили на Бульварном кольце. Садовое считалось окраиной, а за Садовым — уже Подмосковье».

Ночной звонок звучал как стартовый пистолет для лошади на бегах. Коллекционеры, многие из которых — солидные люди при постах и карьерах, превращались в сумасбродных персонажей с кличками из другой, неофициальной жизни. Азарт гнал из дома. А вдруг там какая-то находка, музейный шедевр?

В этот раз ньюсмейкер — инженер Иван Игнатьевич Деденко (или просто Инженер) купил четыре работы Шишкина. Инженер живет в собственной трехкомнатной квартире на Арбате, сплошь покрытой картинами от пола до потолка, с так называемой шпалерной развеской. К приходу собирателей под большой люстрой кипенно-белой скатертью накрыт стол: черная и красная икра, коньяк и водка.

У собирателей — мужская компания, свой закрытый клуб, здесь много говорят об искусстве, немало пьют и азартно обмениваются работами. Бывает, что в компанию допускаются девушки-искусствоведы из Третьяковки, им интересно разное искусство, а не только официальная советская живопись. На музейных девушек собиратели смотрят как на чирлидерс.
На ночь глядя на Арбат стягиваются гости. Феликс Евгеньевич Вишневский по кличке Шерлок Холмс, потомственный коллекционер, подаривший Москве Музей Василия Тропинина. Всю коллекцию Тропинина Вишневский собрал по помойкам и чердакам послевоенной Москвы. А в придачу к коллекции подарил городу для устройства музея и особняк в Щетининском переулке. «Отец посылал меня с Вуверманом на консультацию к Вишневскому. Мы заходили во двор музея, поднимались на 2-ой этаж, там прямо в коридоре стояла кровать, застеленная сукном. Над кроватью висел большой Левитан», — рассказывает Николай Подзоров.
Ходил Вишневский в дырявых ботинках, рваном пальто и пиджаке без пуговиц. «Как-то его спросили: Феликс Евгеньевич, что же вы так одеваетесь?» А он пожал плечами в ответ: «А что? Меня и так все знают».

Приходит Купец Иголкин, старец с плоской, словно отглаженной бородой, в неизменной шубе, которую он, кажется, не снимает и летом. Показывает портфель: там «похитончики» (работы Ивана Похитонова) и «вуверманчики» (Филипп Вуверман).

Приходит Грек, Георгий Константинович Костаки. «Среднего роста, элегантно одетый и очень смуглый, чернобровый, с густой растительностью на голове, и не просто плотный, а круглый, как барабан, с «докторским» животом, копченые глаза, очки и сигара во рту», — портретирует Костаки в своих воспоминаниях художник Валентин Воробьев.

Ждут главного гостя — Филиппа Павловича Тоскина, еще дореволюционного московского собирателя, главного эксперта по русской и европейской живописи. Именно ему предстоит определить, что за Шишкина купил сегодня в комиссионном на Арбате Инженер.

Чтобы войти в круг московских собирателей, нужны не столько деньги, сколько репутация одержимого. Не один Вишневский, а все они, по сути, шерлоки холмсы, пинкертоны и игроки в покер.

Грек Костаки — фигура странная. Про него многое говорят, но уважают за увлеченность. Еще в тридцатые годы работавший водителем в посольстве Греции Костаки видел немало коллекций и был свидетелем основательных закупок искусства и антиквариата иностранными дипломатами. Пробовал собирать голландскую жанровую миниатюру, фарфор, серебро. Не было знаний, но главное — не цепляло, не хватало эмоций, страстей. Свою главную тему он нашел в 1946 г., когда купил «Зеленую полосу» Ольги Розановой. Костаки открылся русский авангард, искусство непонятное и постановлением ЦК ВКП(б) 1932 г. запрещенное. Когда после вой­ны Марк Шагал выразил желание подарить свои работы Третьяковской галерее, его предложение отвергли как оскорбительное.

Первые уроки истории авангарда Костаки преподал сосед по Баковке, архивист, знаток старых книг и потомственный собиратель Игорь Качурин. Затем Костаки познакомился с художником Робертом Фальком, тот представил его исследователю творчества Маяковского Николаю Харджиеву. Харджиев свел Костаки с кругом петербургских художников-авангардистов, семьей художников Эндер (купленная Костаки графика Эндеров сейчас демонстрируется в зале графики Третьяковской галереи), рассказал о наследии Малевича, Матюшина, Филонова. Собирать авангардистов в тот момент считалось не только странно, но и опасно. Даже Лиля Брик и Илья Эренбург снимали работы со стен своих гостиных. О художественной ценности и речи не шло. «Георгий, это же мура!» — говорил Харджиев Костаки.

В кругу московских собирателей русским и советским авангардом интересовались 2 коллекционера — Яков Рубинштейн (дома у него висел Кандинский) и Георгий Костаки (заслуживший за свое пристрастие к непонятному искусству кличку Грек-чудак). Костаки быстро наполнил свои 3 комнаты в коммуналке на Бронной работами Матюшина, Малевича и Клюна. «Грек клюнул», — сострил Рубинштейн.

И вот дождались. Глубоко за полночь в арбатскую квартиру входит Филипп Павлович Тоскин. По традиции московских собирателей сначала к столу, выпить и закусить. А уж затем — Шишкин. Филипп Павлович пристально смотрит. «Ну это лучше, чем Шишкин», — произносит Тоскин. Вот и все. Экспертный вывод сделан. В комнате тишина. Никто не позволяет себе насмешек, попасться на подделке может каждый. Инженер, не моргнув глазом, откладывает работу в сторону. Завтра он вернет картину в арбатский комиссионный за те же деньги, что и купил. Сдают нервы у жены: «Ну как же так, такая картина хорошая». — «Не смею перечить, — отвечает Тоскин. — Слово женщины для меня — закон».
Чтобы стать своим среди московских собирателей, Костаки пришлось многому научиться. Прежде всего нельзя платить мало и нельзя делать ошибок. Даже если тебя провели и всучили фальшак, молчи. В начале своей коллекции Костаки купил поддельного Пикассо — в афере участвовал и «непогрешимый» Филипп Павлович Тоскин. Отличить подделку Костаки помог Роберт Фальк. Коллекционер попробовал отыграть назад и понял: надо молчать и смириться. Его не раз пытались провести и с иконами, и с работами Шагала. Да что говорить: его надул и сам Шагал, когда в 1973 г. в Москве в гостях у Костаки отказался поставить свою подпись на своей картине. Но все эти испытания нервов и кошелька как будто не отражались на Костяки. Он твердо знал, что и зачем он собирает.
«Картины авангарда — особая живопись. Я часто чувствовал желание подойти к какой-нибудь из своих картин и начать ласкать ее, улыбаться ей. Я замечал, что от них словно исходят особые флюиды. У человека улучшается самочувствие, они снимают стресс и меланхолию…» — писал Костаки в своих воспоминаниях «Коллекционер».

Как Тоскин считался непререкаемым авторитетом в классической живописи — эксперты Третьяковки и Пушкинского после всех анализов и рентгенограмм оставляли последнее слово за ним, его глаз был вернее всех приборов, так лучше Георгия Костаки никто не понимал авангард.

Костаки без устали ходил по подвалам, чердакам, коммуналкам, искал наследников, заводил знакомства в среде художников и собирателей. Несколько раз заходил к Владимиру Татлину, которого именовал не иначе как генералом советского авангарда. «Человек он был хмурый, малоразговорчивый», ничего Костаки не продал. Над бильярдом у художника висел лонжерон его «Летатлина». Костаки запомнил. После смерти художника лонжерон выкинули на помойку, конструкцию подобрал друг Татлина скульптор Алексей Зеленский. Костаки стал ездить к Зеленскому. Зеленский лонжерон не продавал. Костаки купил у последней жены Татлина натюрморт «Мясо», театральные эскизы художника. А уже в 1976 г., когда пошли слухи об отъезде Костаки из СССР, дочь Зеленского сама приехала в квартиру коллекционера на Вернадского и привезла лонжерон.

Костаки высоко ценил работы Родченко 1915–1920-х г. Дочь коллекционера Алики Костаки рассказала Forbes Life: «Родченко как художника отторгали настолько долго и активно, что он сам разуверился в себе и 30 лет занимался только фотографией. Как-то раз папа приехал в его квартиру в районе Кировских ворот и с разрешения Родченко достал с полатей единственный сохранившийся мобиль, но в разобранном виде. Родченко разрешил его забрать». Всю конструкцию полностью собрал художник Вячеслав Колейчук. Так мобиль сначала попал в семейную коллекцию, а затем за символические деньги был передан в Нью-Йоркский музей современного искусства (МоМА).

Одновременно с авангардом Костаки начал собирать иконы, которые, по его собственному признанию, как предмет искусства изначально он не понимал и не чувствовал. Хотя в детстве он прислуживал во время богослужений, иконы для Костаки были прежде всего сакральными предметами. «Глаза на икону мне открыл именно авангард. Я стал понимать, что это очень родственные вещи, начал узнавать в иконе элементы абстрактной живописи и супрематизма, всякого рода универсальную символику».

Уже собирателем авангарда он попал в реставрационные мастерские Третьяковской галереи и увидел расчищенные иконы из деисуса XIV века. «Я с изумлением увидел, что хитоны святых были написаны в манере, близкой к лучизму Михаила Ларионова». Костаки замечал, что в иконах XV–XVII веков часто используются локальные яркие цвета, созвучные авангардистам.
Помимо неустанного поиска новых, неизвестных работ и художников Костаки усвоил еще одно правило собирателей: постоянные обмены.

Коллекционер Игорь Санович вспоминал: «Костаки был щедр в обменах. Солидный холст Фалька, уже ценимого в узком кругу коллекционеров, легко меняет на маленькую странную штучку — «Плащаницу» Малевича».

«Костаки покупал Шагала за 15 рублей. Тогда это было в порядке вещей. Шагал никому не был нужен, — рассказывает Николай Подзоров. — Каждый день собиратели заглядывали в комиссионный. Картины стоили 15, 20 рублей. Я помню, на полу стояли штук пять классных Лентуловых по 30–60 рублей. По 800 рублей и дороже стоили Айвазовский, Левитан, школа Рубенса. Собиратели покупали не из-за денег и менялись не из-за денег. Был интерес, азарт. Отец на моих глазах поменял большого Вувермана на «Стожки» Туржанского. Не мог остановиться. Ему нужно было все новое и новое. Иногда в пылу, хорошо под градусом доходили до того, что меняли стенку на стенку. «Свою стенку из 15 работ меняю на твои 20 на стенке». Тогда все снимали в один момент, вызывали такси и увозили, привозили новое. Цель была такая — поменяться так, чтобы утром не пожалеть о содеянном».

Впадал в раж и Костаки. Младшая дочь Наталья рассказывает, что частенько, когда отец с матерью выходили в свет, мама возвращалась домой без шубы: «Когда ему нужно было расплачиваться за какую-­нибудь картину, а денег не было, он говорил: «Зина, снимай шубу».

Фанерный обмен
Летом 1962 года Георгий Костаки заглянул в квартиру профессора Павла Сергеевича Попова, старшего брата художницы Любови Поповой, умершей от скарлатины в 1924 г.

Привел Костаки к Попову художник Валентин Воробьев: «Старик затолкнул нас в кабинет и раскрыл папку с работами сестры.

Костаки брезгливо оглядел мрачное помещение с гигантской люстрой, упакованной в грязную простыню, потом уселся и аккуратно пересчитал афиши, шрифтовые лозунги и модели декоративных тканей.

— Дорогой Павел Сергеич, от большой любви к вашей способной сестре я возьму эти наброски оптом, но где же «Земля дыбом» и «Великодушный рогоносец»?»

Костаки знал художницу Попову, был наслышан о ее театральных работах, об оформлении спектаклей Всеволода Мейерхольда и об опытах создания текстильных орнаментов. Как оказалось, наследие художницы хранилось на заброшенной даче под Звенигородом. Валентин Воробьев так описывал содержимое чердака: «На чердачном окне, забитом большим кубофутуристическим изображением, висели березовые веники для парилки. Между гнилыми венскими стульями и шезлонгами, как драгоценные камни в навозной куче, сияли картины супрематизма и конструктивизма невиданной красоты. Музей Маяковского, где украдкой повесили наброски 1920-х, казался жалкой карикатурой на то, что я обнаружил! В темном углу под стропилами стоял огромный сундук с кованной медью крышкой. Он был доверху набит потемневшими брошюрами, почтовыми открытками, каталогами, медалями, записками, исписанными блокнотами».

Воробьев понимал, какое впечатление это может произвести на Костаки. Почти год ушел на то, чтобы уговорить родственников пригласить коллекционера на дачу.

О своем главном открытии Костаки писал так: «Загородный дом. Большой сад. Еще было время цветения — цвели вишни и бело-­розовые яблони. Приняли нас очень хорошо. И первое, что бросилось мне в глаза, когда я поднимался по лестнице на второй этаж, — картина, на которой висело корыто. Потом мы гуляли по саду. И я увидел чердачное окно сарая, забитое обветшалой фанерой. На фанере можно было прочитать номер и чуть ниже подпись: «Попова». Я зашел в сарай и увидел, что и на обратной стороне фанеры есть прекрасная работа. Я спросил, могу ли я купить ЭТО? Он сказал: «Нет, не можете. Если пойдет дождь, без фанеры в сарае все промокнет. Я отдам вам ЭТО, но сначала вы привезете мне кусок фанеры, подходящий для сего места. И тогда я вам ЭТО отдам». Возвратившись в Москву, я быстро стал искать фанеру. Но нужного куска не нашел. Купил где-то два поменьше и привез их в Звенигород. В общем, получил ЖИВОПИСЬ».
Так, благодаря обмену фанерой и немалой сумме денег в придачу было обретено наследие Любови Поповой. Алики Костаки помнит, как в их квартире на Ленинском проспекте «на потолке была прибита картина Поповой, и, когда я шла домой, каждый раз ее видела с улицы».

Всех своих художников он называл по-разному: Удальцову — Надежда Андреевна, Родченко — только по фамилии, Попову — неизменно Любочкой. В Любочку Попову Костаки был буквально влюблен.

При разделе коллекции почти всю Попову Костаки увез с собой. Сегодня картина с потолка квартиры на Ленинском экспонируется в музее в Салониках.

Раздел коллекции
Март 1977 г. Минкульт смотрит на отъезд Костаки за границу просто: оставить коллекцию в СССР с компенсацией в 500 000 рублей. «На момент отъезда из СССР только ту часть, что досталась Третьяковской галерее, оценивали не меньше чем в $10 млн, сегодня же она стоит заметно больше $100 млн», —утверждает дочь коллекционера Алики Костаки. Весной 1977 г. через знакомого коллекционера, сотрудника МИДа Костаки удается привлечь внимание Андропова к ситуации с коллекцией. Специальным решением секретариата ЦК КПСС (эти документы оставались засекреченными до 2011 г.) коллекционеру разрешают вывезти часть работ при условии дарения остального Третьяковской галерее и Музею икон имени Андрея Рублева. «Пейзаж с амфитеатром» Георгия Якулова, например, решено было передать в собрание Государственной картинной галереи в Ереване.

Раздел коллекции занял полгода, с марта по август 1977 г. Дар Георгия Костаки Третьяковской галерее составил 834 произведения: большей частью это графика (692 листа) плюс 142 произведения живописи. Был передан и мобиль Родченко — конструкция из 16 частей.

При разделе обнаружились непреодолимые расхождения в эстетических взглядах Костаки и экспертов Третьяковки (именно по авангарду специалистов в научной среде тогда просто не было).

«Легче легкого было бы взять все лучшее себе. Я мог взять «Портрет Матюшина» Малевича. Отдать несколько Ларионовых, еще что-то и взять Малевича… Но я не стал этого делать. Не взял, потому что, пока я жил в России и создавал эту коллекцию, у меня было много друзей, которые меня уважали. Скажут, что Костаки радел не за искусство, за русский авангард, а просто соблюдал свой интерес и, зная цену произведениям, он, сукин сын, взял все лучшее и увез. Меня бы осудили даже самые близкие. Я не пошел по такому пути и считаю, поступил правильно», — написал Костаки много лет спустя в книге «Коллекционер».

Костаки предлагал Родченко, искусствоведы отказывались: «Дайте нам вот эту Гончарову, какую-­нибудь маленькую акварель или еще что-нибудь». Костаки гордился «Пробегающим пейзажем» Клюна, он буквально навязал Третьяковке единственный существующий рельеф.

«Конец 1970-х был временем очень строгой цензуры. Произведения искусства, которые могли порочить систему, не выпускали за рубеж. По идеологическим причинам пришлось договариваться о каждой вещи», — говорит Forbes Life научный сотрудник отдела живописи первой половины ХХ века Ирина Пронина, автор исследований о коллекции Костаки. Особенно тяжелые споры шли о «Суде народа» Соломона Никритина и «Восстании» Климента Редько. На картине были написаны Троцкий, Каменев, Зиновьев, Ленин, и Костаки был уверен, что эту картину никогда никому не покажут, и поэтому хотел взять ее с собой. Но его убедили оставить. «Когда у папы ее забирали, он плакал», — вспоминает Алики Костаки.

Костаки подарил Третьяковке «Красную площадь» Кандинского, шедевр Филонова «Первая симфония Шостаковича», картины Шагала, Удальцовой, Древина, Экстер, Ларионова, Поповой, Гончаровой. Некоторые вещи долгое время были единственными произведениями художника в музее, например, картина Ильи Чашника в коллекции Третьяковской галереи появилась впервые (сейчас есть три его картины), так же как и графика Сенькина.

Благодаря дару Костаки специалисты Третьяковки учились работать с живописью авангардистов.

«Некоторые вещи нуждались в реставрации, в особенности те, что на дереве или фанере, — говорит Ирина Пронина. — Для наших реставраторов это стало настоящей школой по работе с материалами ХХ века, ведь для создания необычной фактуры в работах кубофутуристов использовались и гипс, и песок, и металлическая фольга, и ткани, и многие другие материалы, не востребованные мастерами классической техники живописи».

В августе 1977 г. решилась судьба еще 2-х собраний Костаки — иконы и древнерусского искусства и народной глиняной игрушки. «Коллекцию авторских игрушек XIX века папа полностью купил у наследников артиста Николая Церетели, не только потому, что любил все красивое и замечательное. Так он помог коллекции остаться в целости. Игрушки в нашем доме были разложены по отдельным полочкам и очень хорошо смотрелись со всем окружением, — говорит Алики Костаки (это она предложила оставить игрушки в СССР). — Но раздавать мы не хотели, поэтому связались с Музеем декоративно-прикладного искусства. Но когда оттуда пришла дама и стала вести себя так, будто описывала предметы, принадлежащие репрессированному, мы чуть не передумали. Сейчас коллекция находится в хороших руках». Собрание игрушки хранится в историко-архитектурном музее-заповеднике «Царицыно».

Собрание древнерусской иконы Георгий Костаки оставил вынужденно — иначе ему не подписали бы разрешение на выезд. Младшая дочь коллекционера Наталья Костаки говорит, что «у папы было не больше 80 икон». Большая часть собрания была подарена Музею древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Среди них был, например, редчайший византийский «Спас» XV века. Часть икон передали дочери Наталье (в силу «возраста» их нельзя было вывезти, а Наталья оставалась в Москве), остальные коллекционер увез в Грецию.

Разрешение на выезд (с правом возвращения на постоянное место жительства) семья Костаки получила осенью 1977 г. Уехали все, кроме младшей дочери Натальи и ее семьи. «Мой муж успешно занимался наукой, работал кардиологом, имел хорошую должность, — говорит Наталья Костаки. — Реализовать себя как ученый в Греции он бы не смог, и мы решили остаться».

Последний раз в СССР Георгий Костаки приехал в 1986 году на выставку в Третьяковской галерее. В каталоге к выставке были впервые опубликованы 9 произведений из его дара, но о нем самом в каталоге было лишь несколько строчек.

Третьяковская галерея и наследники
Сегодня в Третьяковской галерее живопись и графика из собрания Костаки выставлена в общей сложности в 24 залах на Крымском Валу. Но большая часть собрания хранится в фондах и в свет выходит не так уж и часто. Этот факт сильно огорчает Алики Костаки.

«Отец дарил свою коллекцию не для того, чтобы она хранилась в запасниках, где ее никто не видит. «Мои дети любят свет», — говорил папа. В 1977 г. все боялись этой коллекции по идеологическим причинам, авангард был слишком смелым для тех времен, поэтому в первые годы его прятали. Почему продолжают придерживаться той же позиции сейчас, неясно».
Претензии наследников Костаки к Третьяковке точь-в-точь повторяют многолетний, ставший уже судебным спор наследников Пегги Гуггенхайм с Фондом Соломона Гуггенхайма. И там и там речь идет об авторском видении коллекции, особой развеске, которую нарушают музейные кураторы, растворяя коллекции среди других работ. Это предвидел и этого пытался избежать основатель Третьяковской галереи Павел Михайлович Третьяков, завещавший свое собрание Москве при условии коллекцию не увеличивать, развеску работ не менять. Москва, как известно, дар приняла, а в 1913–1916 годах и в 1918 г. директор галереи Игорь Грабарь перевесил все в соответствии с новой концепцией. Заикнуться о нарушении завещания уцелевшие потомки Третьякова не посмели.
Сегодня в залах галереи в общей сложности выставлено 132 произведения из коллекции Костаки (на этикетках картин обозначено имя дарителя).
«Всего в залах периода до конца 1950-х находится около 300 предметов, работы из собрания Костаки составляют существенную часть, — замечает Ирина Пронина. — Например, ими занято больше половины 6-го зала. Вещи Костаки не живут своей отдельной жизнью, они соединены с тем временем, к которому они относятся, и распределены по отделам — ранний авангард, кубизм, кубофутуризм, пластическая живопись, супрематизм, конструктивизм, экспериментальные направления. Они работают вместе с другими произведениями».

Наследники Костаки хотят, чтобы собрание отца демонстрировалось не «вкраплениями», а было объединено в отдельных залах. «Еще при жизни папы купить коллекцию предлагали сотрудники канадского музея, — рассказывает Алики Костаки. — Уже после того, как папы не стало, они пригласили меня в Монреаль и показали крыло музея, где хотели разместить коллекцию. Понимаете, они еще только об этом думали, а уже приготовили отдельное крыло».

«Есть разные принципы демонстрации значительных частных коллекций в музеях мира. Можно обособить и повесить только собрание Костаки, тогда мы будем ходить думать о том, какие шедевры собрал коллекционер, — размышляет Ирина Пронина. — Такой принцип использует, например, музей Метрополитен. Но что может быть лучше для удовлетворения собирательского азарта коллекционера, если удается соединить разрозненные ранее произведения одного цикла художника? Это очень важный этап в жизни коллекции».
Продажа греческой части в Музей современного искусства в Салониках за $40 млн
Через год после эмиграции, в 1978-м, сохранившаяся у Костаки часть коллекции уехала на свою первую выставку в Дюссельдорф, затем в Нью-Йорк (в Музей Гуггенхайма), Сиэтл, Чикаго, Оттаву и другие города Америки и Канады. Состоялся и европейский тур — Лондон, Мюнхен, Стокгольм, Хельсинки, коллекция вызвала колоссальный интерес.

Для содержания большой семьи (с родителями уехали и 3 детей из четырех) Георгий Костаки продал часть собрания на торгах аукциона Sotheby's. В частности, были выставлены произведения Поповой, Родченко, Экстер, Кудряшова, Редько и Клюна. На вырученные средства семья — а по сути, даже 4 семьи, родительская и 3 выросших детей — жила в Греции, смогла купить там недвижимость, дать образование детям и внукам.

Еще при жизни Георгия Костаки в 1984 г. в Нью-Йорке был создан траст Art co ltd (The George Costakis Collection), регламентирующий права наследования. Таким образом, при жизни Костаки наследники получили собственно сами произведения искусства, которые могли в случае необходимости продать: картины нонконформистов-шестидесятников и иконы достались всем примерно в равных долях. «Такие условия были гарантией целостности коллекции», — поясняет Алики Костаки.

Впрочем, ее сестра Наталья утверждает, что раздел не был справедливым: ей не досталось ни одной картины шестидесятников. «У Натальи есть картины Плавинского, Рабина и Краснопевцева», — говорит Алики. «Они действительно есть, но были подарены художниками лично мне и к собранию папы отношения не имеют, — утверждает Наталья. — У меня есть и Зверев, мы продолжали с ним дружить после отъезда папы и всей семьи. Когда мы делали ремонт, Толечка расписал нам двери в квартире, шкафчики и стол в кухне».

Что было на самом деле, установить сложно, между собой сестры долгие годы не общаются. По словам Натальи Костаки, их отношения стали напряженными после смерти отца.

Точно известно, что собрание шестидесятников унаследовали Алики, Инна и Александр. У всех детей Георгия Костаки остались и иконы — у Натальи их больше.
Свою часть наследства дети и внуки Костаки время от времени выставляют на аукционы. Так, в 2011 г. аукционный дом Christie's продал 12 работ нонконформистов из греческого собрания внука Дионисия Костаки (по линии сына Александра). Один из топ-лотов, картина Дмитрия Краснопевцева, ушла за $130 000, почти в 3 раза превысив эстимейт. Три работы Анатолия Зверева были проданы от $3000 до $5000.

В 2013 г. несколько работ из собрания Алики Костаки были на торгах аукционного дома MacDougall's. В подборке — работы редчайших художников: Александра Древина, Соломона Никритина, небольшой домашний портрет Гончаровой кисти Михаила Ларионова. «Пейзаж с фигурами» Древина (работы этого художника очень редко встречаются на рынке) ушел почти за $160 000.

Сколько в итоге продано работ и в какие коллекции попали произведения из собрания Костаки, наследникам неизвестно. «Не огромное количество, каждая продажа была для папы пыткой, каждый раз он ненавидел все вокруг, когда продавал свои картины, — вспоминает Алики Костаки. — Но продавать приходилось, нужно было содержать несколько семей».

В 2000 г. правительство Греции выкупило оставшееся собрание русского авангарда у наследников. В 1995 г. в афинской пинакотеке проходила выставка работ из собрания коллекционера. Она имела грандиозный успех, и греческие власти предложили выкупить коллекцию. В течение пяти лет Министерство культуры Греции вело переговоры с наследниками Костаки. Спонсором покупки стал Национальный греческий банк: за 1275 работ Греция заплатила 14,5 млрд драхм (около $40 млн). По своей исторической и художественной ценности греческое собрание уступает коллекции Костаки в Третьяковской галерее. В греческой коллекции есть и Родченко, и Древин, и Малевич, но аукционные продажи предыдущих лет проделали заметную прореху в собрании. Греческая часть собрания Костаки легла в основу коллекции Музея современного искусства в Салониках.
Музей Анатолия Зверева

В первых числах мая 2014 г., когда земля Акрополя еще краснеет маками, а по вечерам на город набегают тучи, в Афины прилетели куратор и галерист Полина Лобачевская и коллекционер, вице-президент Ланта-Банка Наталия Опалева. По совету Марии Плавинской они решили поделиться с Алики Костаки идеей создания Музея Анатолия Зверева (АЗ). Для музея Наталия Опалева купила особняк XIX века на 2-й Тверской-Ямской за $7,5 млн.

В первый же вечер гости отправились в афинский пригород, в большой элегантный дом, построенный Георгием Костаки. Их приняли Алики и ее дочь Екатерина.

В интерьерах виллы, затерянной в горах, многое оказалось знакомым по Москве 1960-х. В доме висели работы Слепышева, Плавинского, Краснопевцева, Макаревича. Вспомнились интерьеры на проспекте Вернадского, куда Полина Лобачевская заглядывала в компании Анатолия Зверева и Дмитрия Краснопевцева и где мельком виделась с Натальей Костаки.
В юности Лобачевскую писал Анатолий Зверев. Коллекция Наталии Опалевой началась с покупки портрета Лобачевской.

Как-то на выставку Франциско Инфанте, одного из любимых Георгием Костаки художников-шестидесятников, которую Полина Лобачевская устраивала в «Домике Чехова», заглянула Наталья Костаки с мужем и рассказала, что показывает графику Анатолия Зверева в галерее на Спиридоновке. «Такого Зверева я не видела никогда, — рассказывает Forbes Life Лобачевская. — Работы были обожжены. Будто кто-то специально обжег, чтобы высветить главное». Наталья объяснила, что это работы, чудом уцелевшие при пожаре на даче в Баковке в 1976 г. Так на материалах коллекции Натальи Костаки возник проект «Зверев в огне», первая крупная выставка Анатолия Зверева, организованная Полиной Лобачевской в Новом Манеже в 2012 г. За 3 недели ее посетило 35 000 человек. Возникла идея создания Музея Анатолия Зверева. В роли мецената выступила Наталия Опалева, а Полина Лобачевская стала куратором и арт-директором музея.

Когда Лобачевская позвонила в Афины, Алики Костаки живо откликнулась на имя Зверева («Анатолий — самый любимый художник отца из современников»), горячо поддержала идею создания музея Зверева в Москве и пригласила Лобачевскую и Опалеву к себе домой.

Алики и Катя Костаки усадили гостей за стол. И в этот же вечер «Алики передала нам в дар семь папок Зверева», — рассказывает Наталия Опалева.
«Я немного боялась, что приедет новая русская, мне заранее сказали, что у человека есть деньги, — говорит Алики Костаки. — Но при встрече сразу поняла, что это не порыв богатой женщины, а замечательное дело, которым Наталия искренне занимается. У нее хорошая команда, которая все делает профессионально. Я сразу поверила в этих людей и поняла, что Зверев попадет в хорошие руки».

Алики Костаки передала для будущего Музея AЗ 600 работ, включая архивные материалы, тетради, афиши: «Себе оставила портрет папы кисти Зверева, которого он буквально боготворил, два портрета мамы, еще несколько вещей — всего 12 работ. Я не жадничала, передала все, чтобы люди узнали, какой был Толя».

В Москву Наталия Опалева вернулась обладательницей крупнейшего собрания Анатолия Зверева и других художников-шестидесятников — сегодня оно насчитывает свыше 2000 работ.

«Поступок Алики тогда поразил мое воображение», — вспоминает Опалева. Этот дар стал поводом для большого выставочного проекта, который Опалева и Лобачевская организовали в 2014 году в Новом Манеже.Выставка «На пороге нового музея» была посвящена открытию Музея АЗ и дару Алики Костаки.

Передача в дар папок Зверева стала последним крупным событием в истории собрания Костаки. Как такового собрания больше нет, есть лишь крупные музейные фрагменты и крохи у наследников.

Впрочем, в будущем есть шанс соединить отдельные части пазла.

В рамках модернизации Третьяковской галереи реставрируют дом Павла Третьякова, после завершения работ там разместится экспозиция истории коллекционирования в России. У каждого крупного дара появятся свои кураторы. Ирина Пронина рассчитывает, что куратор коллекции Костаки займется сбором сведений по всей истории собрания.
Вместо послесловия. Судьба наследников

Старшая дочь Георгия Костаки Инна (родилась в 1933 году) уже много лет живет в Греции и в Австрии (в Вене). Инна рано вышла замуж, родила дочь Алену, занималась ее воспитанием.

Средняя сестра, Алики Костаки (родилась в 1939 году), окончила романо-германское отделение филологического факультета МГУ по специальности «английский язык». Много лет Алики преподавала в кубинском посольстве русский язык как иностранный. В Греции вместе с дочерью Катей Алики Георгиевна открыла русскую галерею, привозили молодых художников из Москвы и Петербурга. После смерти отца полностью посвятила себя кураторству семейной коллекции и организации выставок. Дочь Алики Екатерина по первой специальности — политолог, по второй — дизайнер, работает дизайнером и антикваром. Воспитала двух сыновей: 23-летний Стефан окончил дизайн-школу в Лондоне, 26-летний Михаил по специальности кризис-менеджер, только что отслужил в армии на Кипре.

Младшая дочь Георгия Костаки Наталья (родилась в 1949 году) окончила Строгановский институт, известна как художник-график. Наталья рано вышла замуж, в 1968 году родила сына Георгия, названного в честь отца (занимается строительством). Еще через 11 лет родилась Дарья (ныне график-дизайнер), потом Дмитрий (1985 год, программист по образованию, а ныне профессиональный гитарист) и Зинаида (1987 год, названа в честь матери Натальи, стала художником-иллюстратором). Успешная научная карьера мужа и большая семья не позволили Наталье уехать в Грецию. Но после смерти отца и завершения карьеры мужа с 1990 года Наталья с семьей живет на две страны, преимущественно в Греции, в пригороде Афин.

Единственный сын Георгия Костаки Александр (родился в 1953 году) учился в Строгановском институте. Был одаренным художником, имел способности к языкам, хорошо играл на гитаре. Не дожив до 50 лет, Александр умер, оставив приемную дочь Марию (живет в Афинах, работала в англоязычном журнале «Одиссей») и сына Дениса, который живет в Бразилии.

«Пространство, сила, конструкция» в Палаццо на Дзаттере
До 25 августа
К открытию биеннале принадлежащий Леониду Михельсону фонд V-A-C решил актуализировать русскую революцию и заодно презентовать свою новую постоянную площадку в Венеции — реконструированный дворец Палаццо на Дзаттере. Выставка была организована вместе с Чикагским институтом искусств и приурочена к 100-летию Октябрьской революции. Произведения авангардистов здесь были переосмыслены и вступили в диалог с работами современных авторов:
Михаил Толмачев исследовал фотоархив Соловецкого лагеря, Таус Махачева угощала зрителей леденцами в форме головы Ленина, а Ирина Корина создала инсталляцию, соединившую в себе гипертрофированные образы советских праздников.



Однако маркетинговый трюк все равно был конвертирован в успех на рынке: после выставки все работы отправятся прямиком на продажу, чтобы окончательно закрепить «триумфальное возвращение» Херста.