Что касается коллажа Баскии под названием Redman One, то в иске говорится, что он был куплен в галерее Хелли Нахмада в Нью-Йорке в марте 2013 на средства, подконтрольные Лоу. В письме от 25 марта 2014 Лоу написал арт-галерее в Швейцарии, где хранилась картина: «Пожалуйста, переведите приведённую ниже работу на счёт [Ди Каприо]. У меня нет никаких дальнейших претензий в отношении прав собственности на нижестоящее произведение». Письмо подписано как Лоу, так и Ди Каприо.
Федералы также хотят взять под контроль права на фильмы «Тупой и ещё тупее — 2» и «Папочка дома», которые финансировались компанией Red Granite. Кроме того, правительство требует конфискации активов, связанных с «Волком с Уолл-стрит», включая «любые права на прибыль, роялти и доходы от дистрибуции».

Искусство так долго шло к пленэрной живописи в стиле импрессионизма — и одним махом перечеркнуло это достижение, заявляя о тупике направления. Отчасти это заявление является горькой правдой. Многие считают именно реализм древом, от которого идут в виде ветвей тупиковые ответвления. Мне иногда кажется, что по мере внутреннего роста художник постепенно поднимается по ступеням до абстрактных понятий, то есть стиль на данном этапе определяет его уровень взросления.
— Как вы считаете, насколько импрессионизм отвечает запросам нынешнего времени?
— Это рудиментарное явление. Само отвалится. Вот недавно в Китае был запрос времени — в каждую квартиру по картине. А у нас этот запрос выливается в тот момент, когда художник, пораженный аллергией от разбавителя, бежит на природу дышать свежим воздухом. Называется это «запрос пленэром».
А природа тысячелетиями дышит художнику в лицо в стиле импрессионизма и не думает менять этот стиль. Получается, что импрессионизм всегда отвечал, отвечает и будет отвечать запросам времени — нравится вам это или не нравится.

— Импрессионизм Клода Моне чем-то отличается от современного импрессионизма?
— Отличается тем, что Моне более современен. Люди это чувствуют и тянутся к нему, чтобы подышать чем-то современным! Абсурд! 120 лет назад ощущение современности более реально, чем сейчас. Это опрокидывает понятие о 3-х временах — прошлом, настоящем и будущем! Современное мы понимаем как что-то очень новенькое в настоящем миге, или как связку настоящего времени с будущим. Это говорит в пользу духовности искусства, и понятие современности приближается к понятию духовному. Моне настолько обобщил и осовременил рисуемый объект, что современные художники не могут подняться до этого уровня обобщения. Посмотрите его Венецию — как будто ты это завтра увидишь её с этим влажным вечерним воздухом и разлитой поэзией грусти, переданной Моне. А пирамидальные тополя, недавно обнаруженные в чьей-то коллекции — это же будто вчера написано! И на них нет налета пошлости нашего времени. Вот почему такая долгая предсмертная агония у импрессионизма. Может, мы так видим из-за физического устройства глаз… Все мироздание так видело, видит и будет видеть, а художники так увидели в конце XIX века — изумительное достижение!

— И все-таки, со времен Моне импрессионизм претерпел какие-либо изменения?
— Да. В творчестве Коровина и Грабаря. В данный момент импрессионизм переходит в абстрактный импрессионизм.

— Бато, а кто из художников вам наиболее близок сегодня?
— Наверное, те, кто человечен и чьи работы не разрушают законы мироздания. Например, Абрам Архипов и иже с ними.
А вообще это сейчас для меня неактуально, так как творчество движется, как шар и отвлекаться нет времени. Если честно, то никого не могу вспомнить. Все близки, если есть интересное решение в работе. Это как информация, которую сознание постоянно сканирует и что-то да вытаскивает на полку длительного хранения. Ищу искренность, потерявшуюся при штурме стен академизма, особенно, у детей и бабушек, впервые взявших кисточку.

— Бато, вы расписывали Храм Христа Спасителя в творческой группе под руководством Е. Н. Максимова, затем, в 2004 г., сами руководили работами в храме Казанской иконы Божией Матери Казанского вокзала. Вы считаете, что импрессионизм не дает вам до конца реализовать себя как художника?
— Я не импрессионист, я помесь померанца с чихуашкой. Нахожусь в том месте дерева, где ветви начинают расходиться, и питаюсь соками всех ветвей. То есть я эклектик, самый банальный. Да, это называется абстрактный импрессионизм! Это мне близко.
А в работе в группе Евгения Николаевича повезло всем. На росписи позвал меня Саша Ермаков, мой однокурсник. Так жизнь и поменялась в корне. Я переехал с семьей из «солнечного Забайкалья»… Объект был фантастического масштаба, и опыт, оттуда «вынесенный», трудно оценить. Появилось чувство локтя, правильное ощущение изменения цвета на огромных расстояниях.
На Казанском вокзале мы пытались писать на натуральных пигментах и камнях. Связующим был акриловый разбавитель, который не убил ощущение фрески. Эту неожиданную технологию предложил Юрий Козловский, который также работал в нашей бригаде. Здесь я себя реализовал как бригадир. Многие роптали — мол, ведешь себя как барин. Заигрался, видать, и «раскомандовался»… Друзья усмирили.

— Что вас как художника привлекало в этой работе?
— Стенопись дает возможность по-другому мыслить, более глобально оперировать пятнами, выходить на огромные фигуры и сюжеты. Это и привлекает. Ну, а что значит реализоваться как художник? Быть счастливым в своей профессии! Вообще, работа в храме — это космос. Чего только не произойдет во время росписи: семьи разрушаются и находятся, друзья, подравшись, мирятся…

— А с вами что-то произошло необычное, что-то, что изменило вас, ваше отношение к жизни?
— Долго искал на полках памяти и понял… что я до сих пор жив! Не развелся с женой и не потерял любимую семью. Когда был бригадиром в команде, участвующей над росписями в храме Казанской иконы Божьей Матери на Казанском вокзале, пытался всю деятельность сделать «прозрачной». Художники остались довольны. Видимо, ничего не произошло, так как я не изменился и остался таким, каким был: мало пощусь, утренних и вечерних правил не выполняю, редко причащаюсь. Остался прежним грешником!
Бывает, правильные слова пронзают тебя, и ты меняешь отношение к миру. Работа в храме меняет человека тогда, когда он работает во Славу Божию. Такие случаи бывали, и ощущение удивительное возникает: начинаешь слышать себя, и мысли о мире исчезают. На святой горе Афон каждой травинке радуешься. Иногда думаешь: как так случилось, что тебя окружают такие потрясающие друзья, знакомые… Может, чудо не в том, что мы меняемся, а в том, в каком чудесном мире мы живем, и что это осознание постепенно вытесняет все лишнее.

— Что самое трудное и самое интересное в работе в храме?
— На этот вопрос нет ответов. Наверное, утром вставать и бежать в автобус, который катит 30 км до села Недельное. А самое интересное — это когда бригада ждёт вечера. А роспись — это рутина, и когда кто-то капает сверху с лесов краской тебе на написанный сюжет.

— Бато, а где вам лучше всего работается?
— На академической даче им. И. Е. Репина и в Гурзуфе, в старом городе, который в октябре 2017 г. будет разрушен прокладкой очередной трассы для подвоза строительных материалов. Херсонес удивителен по красоте. Красиво там, где есть вода.