Она объявила 2017 год в музее годом дарителей. И первые 4 дара Третьяковка уже приняла. На подходе еще 2. Государственный Эрмитаж, много лет успешно сотрудничающий со спонсорами и меценатами, принял в этом году дары от Давида Якобашвили, Сергея Гирдина, Лена Блаватника, и сейчас проходит процесс оформления еще 2-х работ в дар от Фонда Владимира Потанина. Пушкинский музей на момент сдачи номера о дарах 2017 г. сообщить редакции не смог.

К чести Третьяковской галереи и её директора, сработал опыт переговоров с меценатами и дарителями, полученный Трегуловой в т.ч. во время её стажировки и сотрудничества с Музеем Гуггенхайма. «Там я увидела, как важна сильная персональная вовлеченность при переговорах со спонсорами и меценатами. Должна быть страсть, должна быть глубочайшая убежденность, что сегодня это важнейшее дело для музея, важнейший проект по пополнению коллекции», — говорит Трегулова в интервью Forbes. И, конечно, кстати оказалась ситуация с даром Фонда Потанина Центру Помпиду, когда больше 370 работ послевоенного и современного российского искусства были переданы в парижский музей. Пока другие обиженно дулись: вот французам досталось, а нам — кукиш, Трегулова взяла и позвонила Потанину. «Когда меня спрашивали: «А что вы думаете по поводу дарения Центру Помпиду? И не лучше ли было бы, чтобы фонд подарил коллекцию нам?», я говорила о том, что если российского искусства нет в крупнейших музеях мира, то его нет в мировом искусстве. Конечно, хотелось бы, чтобы когда-нибудь фонд Потанина подарил что-то и Третьяковской галерее. Видимо, фонд Потанина меня услышал. А потом просто спросил: «Ну, а что?» Я сказала: «Булатов», — рассказывает она.

Так решился вопрос с первым дарением. В начале лета этого года Третьяковская галерея получила полотно Эрика Булатова «Картина и зрители».
Все, что предпринимает сегодня Третьяковская галерея, по сути, уже изобретено и отработано её основателем Павлом Михайловичем Третьяковым. Например, недавняя полемика коллекционера Петра Авена и художника Владимира Дубосарского — вопрос, решенный московским собирателем 150 лет назад. Купец второй гильдии Павел Третьяков, создававший музей национального искусства, знал, почему современное российское искусство не так успешно на арт-рынке, как могло бы быть, и кто в этом виноват. 33-летний Третьяков, например, писал: «…Многие положительно не хотят верить в хорошую будущность русского искусства и уверяют, что если иногда какой художник наш напишет недурную вещь, то как-то случайно, а что он же потом увеличит собой ряд бездарностей! Вы знаете, я иного мнения, иначе я и не собирал бы коллекцию русских картин, но иногда не мог, не мог согласиться с приводимыми фактами; и вот, всякий успех, каждый шаг вперед мне очень дороги, и очень был бы я счастлив, если бы дождался на нашей улице праздника».

«Павел Михайлович Третьяков собирал современное искусство, — уточняет директор Третьяковской галереи. — Для нас сейчас это нетленная классика, а тогда это было современное искусство. Третьяков мог купить работу, даже если понимал, что он не сможет показать ее в залах музея. Поэтому и мы должны быть живым развивающимся музеем, который собирает современное отечественное искусство».

Вот первые 4 дара, полученные музеем в 2017 г. Работа Эрика Булатова «Картина и зрители» выкуплена у художника в Париже Фондом Потанина по «средней рыночной цене», как сказала жена автора Наталья Булатова, то есть она стоила около €500 000. Работа Дмитрия Жилинского «Человек с убитой собакой» куплена Фондом поддержки Третьяковской галереи у вдовы художника Венеры Жилинской (деньги на покупку пожертвовал в фонд меценат, пожелавший остаться неизвестным, но через несколько дней у работы, выставленной в основной экспозиции в Новой Третьяковке, появилась этикетка с именем дарителя, бизнесмена Александра Тынкована). «Портрет Хайдеггера» передан Фондом Дмитрия Пригова. Четыре проекта Андрея Кузькина подарены Фондом поддержки современного искусства Cosmoscow — фонд выкупил проекты у художника за сумму около 1 450 000 руб. с обязательством передать Третьяковской галерее. А в самое ближайшее время музей ждет дары Фонда Алишера Усманова.

Громоздкая государственная институция при необходимости способна действовать четко и быстро. Музей хорошо знает, что он хочет получить. Подарить государственному музею можно только то, на что укажет сам музей. Даритель не имеет права ставить музею условия экспонирования и хранения работы.

Каждое произведение — кандидат на пополнение коллекции проходит несколько этапов одобрения экспертно-фондовой закупочной комиссии. В комиссию Третьяковки входят 30 экспертов: сотрудники всех научных фондовых отделов, гл.хранитель, заведующий отделом комплексных исследований. «Основной принцип нашего пополнения фондов — высокое художественное качество. На заседании мы детально обсуждаем каждую работу, доказывая, почему она должна быть в галерее», — рассказывает Татьяна Карпова, заместитель директора Третьяковской галереи по научной работе, глава экспертно-фондовой закупочной комиссии.
Кандидат в дары должен успешно пройти минимум 2 заседания: его должны зачислить в wish-лист музея, и потом должно быть принято решение о покупке. Строгость научного совета музея объясняется просто: гос.музей, в отличие от частного собрания, не может ни обменивать, ни продавать произведения искусства. Все, что попадает в его фонды, остается там навсегда. И это, конечно, сильный репутационный козырь, который музей много лет использует, общаясь с художниками и гарантируя им место в истории. Тот же аргумент музей использует на переговорах со спонсорами и меценатами.

Но этот же государственный перфекционизм имеет оборотную сторону: много лет Третьяковка остается на рынке ни с чем. Например, в 2011 г. на торги Christie’s было выставлено полотно Ильи Репина «Парижское кафе» из частной европейской коллекции. В марте 2011 г. работу Репина привезли в Москву на 3 дня в рамках предаукционных гастролей. И Третьяковка, конечно, захотела её купить. Были написаны письма в Минкульт, прошли заседания экспертно-фондовой закупочной комиссии. Но пока Минкульт решал вопрос с финансами, 6 июня 2011 г. на торгах в Лондоне «Парижское кафе» купил за £4 521 250 Вячеслав Кантор. Чтобы конкурировать с такими покупателями, музеям и нужно больше спонсоров.

Организаторы нынешней выставки во флигеле «Руина» Музея архитектуры имени Алексея Щусева представили на ней два грядущих вскоре аукциона. Один – традиционные торги русским искусством в Лондоне 28 ноября. Особая их гордость, как сказал представитель русского отдела Сотбиса Рето Барметтлер – «Портрет Надежды Сапожниковой» кисти Николая Фешина, где изображена ученица и возлюбленная художника, с которой он сблизился во время своей работы в Казани после окончания петербургской Академии художеств. Самим автором она была послана в Америку на всемирную выставку в Питтсбурге, в этой же стране в 1924 г. оказался и сам живописец, а картина многие годы хранилась в Художественном музее Сан-Диего, но теперь продается, т.к.музей нуждается в средствах для новых приобретений, более, как там считают, для него профильных. Редкий шедевр русского периода (в основном в мире известны уже эмигрантские работы Фешина) оценен в 1,2 – 1,8 млн фунтов стерлингов.

Другая примечательная группа работ – 14 произведений Александры Экстер.
Среди прочего их выделяет досконально ясный провенанс, что для русского авангарда крайне важно, т. к. в этой сфере особенно много сомнительных вещей. Коллекция идет от наследников Инно Эзрати – парижского ученика и друга художницы, которого она прятала от нацистов, охотившихся за евреями, и который после Второй мировой войны стал ее душеприказчиком. Привезти в Москву удалось 13 работ, представляющих и графику (театральную, книжную), и масляную живопись. Цены на эти захватывающие экспрессией и одно временно женственным изяществом вещи – от «демократичных» по представлениям коллекционеров 8 тысяч фунтов до 180 тысяч.

Представлены 5 книжных и театральных работ Льва Бакста, уже бывших на Сотбисе в 1970-е – 1980-е годы. А вот отсутствующая на выставке сюрреалистическая вещь Павла Челищева 1933 года из коллекции английского поклонника сюрреализма Эдварда Джеймса (Челищев, заметим, начал сюрреалистические опыты заметно раньше Сальвадора Дали) выставляется на аукционе впервые и оценивается в 150-200 тысяч.

Некоторые работы попали в «смежные» тематические торги – например, «Лунный свет» Григория Брускина (Современное искусство), «Маленькие продавщицы яблок» Алексея Харламова (Европейское искусство XIX века).
Впервые в истории Сотбиса организуется отдельный аукцион советского искусства. Это отклик на 100-летие Октябрьской революции – дату, отмечаемую, по словам Рето Барметтлера, всеми крупнейшими художественными институциями, от Королевской академии до аукционных домов. Представлены вещи от начала1920-х годов до 1991 года – картины Эрика Булатова «Прощай, Ленин», попавшей на обложку каталога (который, правда, еще не вышел на бумаге, но, обещают, вот-вот выйдет).

Среди ранних топовых картин – «Партийное собрание на фабрике» Серафимы Рянгиной (1930, была в 1932-мна Венецианской биеннале). Вещь интересна своей переходностью: по выразительным средствам это во многом образец авангарда, родственный в частности фотографиям Александра Родченко, а по тематике уже тяготеет к классическому соцреализму. Ее ожидаемая цена – 150-200 тысяч фунтов. Самый дорогой лот – ранняя работа Александра Дейнеки «Шахтер», которую, к сожалению, не смогли привезти, как было сказано, из соображений логистики: по-видимому, доставлять полотно, предварительно оцененное в 3,5 – 4,5 млн фунтов стерлингов, оказалось слишком накладно. Его редкость уже в том, что из ранних произведений выдающегося советского мастера только эта и еще одна картина до сих пор находились в частных руках, остальные, в том числе знаменитый шахтерский цикл, разошлись по музеям. К тому же «Шахтер»– часть более крупной работы «В штреке», которая показывалась в Москве на выставке ОСТ (Объединения станковистов) в 1925 году, но после того была, по выражению Барметтлера, порезана художником, оставившим себе только этот фрагмент, после смерти Дейнеки купленный частным коллекционером, а последние полтора десятка лет находившийся в Америке.

В ответ на вопрос журналиста «Труда», какие еще работы произвели впечатление открытия, Рето Барметтлер указал картину Давида Штеренберга – портрет отца и сестры, сделанный во время приезда художника из Парижа к своим родственникам в Житомир. До сих пор гораздо более известны позднейшие произведения Штеренберга, созданные после возвращения в уже революционную Россию.

Очень редкий на аукционах художник – Георгий Рублев, фигурирующий на торгах всего второй раз. Эта работа из крупнейшей американской коллекции советской живописи, собранной Рэем Джонсоном в Миннеаполисе, тоже возникла на переходе от неопримитива 1920-х к соцреализму (правда, этого полотна на нынешней московской выставке я не нашел). Ее оценка – от 400 до 600 тысяч фунтов.

Целый сюжет был рассказан в связи с небольшой картиной Ивана Айвазовского «Отплытие корабля» (1874). Работу, по словам Барметтлера, нашли в неожиданном месте, у русской немки, перебравшейся в Германию.

Но она не привезла картину с собой из России, как сперва подумал Рето, а получила её в подарок от другой пожилой женщины в благодарность за то, что та за ней ухаживала во время болезни. Когда Рето получил приглашение посмотреть вещь, поразился, насколько она загрязнена и в какую плохую раму помещена. Было известно, что это Айвазовский, но истинной ценности полотна его хозяйка не представляла. Когда он заключил, что по самым «консервативным» оценкам это 80 тысяч фунтов, а может быть и существенно больше, та заволновалась: забирайте её скорее, а то как бы чего не вышло…

На самом деле состояние изображения оказалось очень хорошим, его надо было просто очистить от грязи, что сделали реставраторы одной из фирм, с которыми сотрудничает Сотбис.

Но естественно возник вопрос провенанса: как попала вещь к той больной и впоследствии скончавшейся старушке? Что было до того? Рето Барметтлер честно признается: тут пробел. Но так с русской живописью происходит очень часто. И если для авангарда, как мы уже говорили, вопрос происхождения критичен из-за обилия сомнительных вещей, то по отношению к такому классику, как Айвазовский, существуют надежные методы экспертизы. Каждую такую картину просвечивают инфракрасными лучами на предмет – есть ли под красочным слоем рисунок. Иван Константинович все важные элементы обязательно прорисовывал карандашом, даже простую линию горизонта. Просвечивание подтвердило эту и много других особенностей письма мастера, откуда высокий эстимейт вещи – до 120 тысяч фунтов.

Как особо важную задачу Рето Барметтлер выделил представление отечественного искусства ХХ века во всей его многосторонности. До сих пор на Западе бытует расхожее мнение, будто подлинное творчество в нашей стране существовало только до наступления эры соцреализма. Сотбис доказывает, что это не так, обнародуя, например, мастерский и настроенческий «Натюрморт с цветами» Александра Герасимова – первого народного художника СССР, первого президента Академии художеств СССР, зарекомендовавшего себя придворным сталинским портретистом. Есть в каталоге и «неожиданные» работы других советских мастеров – Налбандяна, Ткачева, Пименова…

Вы являлись одним из родоначальников Клуба коллекционеров современного искусства, целью создания которого была его популяризация в России. Насколько мне известно, сейчас клуб никакой деятельности не ведет. Нет желания восстановить эту интересную историю?
Да, очень жаль, что сейчас деятельность не ведется. Складывается впечатление, что образовался определенный вакуум общения между коллекционерами, художниками, галереями и музеями. В основном всё свелось к индивидуальным контактам. Наш Клуб просуществовал 8 лет — с 2002 по 2010 г. К сожалению, кризисные моменты наложили свой отпечаток.

У нас была очень понятная цель на тот момент: вы правильно говорите — популяризация, но еще для нас было очень важным установить социальный диалог между коллекционерами, людьми не из креативных отраслей, и андеграундными художниками, которые негативно относились и к нам, и к обществу «дикого капитализма». Они выступали критически, не общаясь с нами. И я видел целью Клуба попытку встретиться и через совместные мероприятия — выставки, общение, показы — прийти к какому-то диалогу. Можно быть антагонистом во всем, обвинять общество, что оно плохое, и делать критические работы, но если ты не в контакте с этим обществом и нет никакого обсуждения — я считаю, это неправильно. И потом, было ощущение, что целый пласт культуры девяностых и нулевых может исчезнуть, так как это искусство никого не интересовало реально. Выставки были маргинальными. И это был уникальный период, когда члены Клуба коллекционеров почти десятилетие скупали всё, что производилось художниками в тот момент.

Сейчас я уже 6 лет работаю в Киеве, где меня тоже сватают создать Клуб коллекционеров, но я считаю, что организатором должен быть свой, локальный коллекционер, а не я. На Украине как раз эта проблема произошла в 1990-е и 2000-е годы: потерянное искусство, которое невозможно найти. А у нас в те годы, я как-то считал, получилось, что у коллекционеров — нас было 15-20 человек — было собрано свыше 6000 произведений.

Какая ситуация сейчас с современным искусством на Украине? Отличается ли она от российской?
Отличается, конечно. Был период, который мне очень нравится, — конец 1990-х — нулевые, очень похожий на наш, время поиска правильного социального общества, общественная трансформация, отказ от советского. И многие украинские художники работали вместе с московскими — это было довольно-таки единое пространство, художественная среда. И если взять очень уважаемую мной киевскую «Парижскую коммуну», то это, конечно, движение абсолютно равное питерским «новым академикам» или московским концептуалистам.

Недавно мне посчастливилось купить на аукционе в Брюсселе около 30 работ из московского художественного сквота в Фурманном переулке. Они потрясающие! Там и Олег Тистол, и Звездочетов, и Латышев — и они все вместе, русские и украинские художники, в одном креативном пространстве. Это было здорово. Потом были особые социальные направления, где-то даже националистические, типично украинские — например, жлоб-арт. Дальше был период, связанный с евромайданом и войной, и его невозможно было не заметить. Последние 3-4 года это очень сильно чувствовалось, изменились взаимоотношения. Я сейчас покупаю довольно много работ украинских художников, где есть этот поиск — кто друг, кто враг, и это касается не только взаимоотношений между Украиной и Россией, а касается и внутриукраинских взаимоотношений. Сейчас, правда, я вижу в последний год и международные проекты, которые показывают, что они стали думать о месте Украины в мире современного искусства. Основным двигателем идей сейчас является украинская молодежь, а не те известные художники периода «Парижской коммуны». К сожалению, некоторые из них перешли в такую категорию повторяющегося, более коммерческого искусства. Не хочу никого обижать, поэтому имен не назову, но если проследить, то это видно.

Здесь большую роль играет PinchukArtCentre, который устраивает выставки украинских и иностранных художников, конкурсы, в т.ч. Future Generation Art Prize и национальный конкурс. Они помогают молодым художникам поработать с кураторами из разных стран и получить правильные рецензии, потому что одна из слабых сторон украинского арт-сообщества — это отсутствие сильной арт-критики, и это чувствуется.
Сколько сейчас работ в вашей коллекции?
Где-то около 450 работ, считая и московскую, и украинскую части.

Сильно ли изменился состав коллекции за прошедшие годы?
Сейчас, конечно, покупаю больше украинского, так как нахожусь здесь и мне виден происходящий процесс. Я прожил весь евромайдан, и когда всё это перед твоими глазами, становится интересно, как художники на это реагируют, и хочется сохранить этот период в коллекции. Также у меня в коллекции есть и украинские мэтры - Александр Гнилицкий, Александр Ройбурд и Арсен Савадов. Когда появляется такая возможность, я покупаю их работы, несмотря на то, что, может быть, это не совсем актуально на этот момент, но я условно докупаю то, что не смог приобрести раньше.
Где вы предпочитаете приобретать работы — в галереях, на ярмарках или в студиях художников?
Невозможно отказаться от прямых контактов с художниками. Ведь когда к тебе обращаются авторы — многие из них бывают в тяжелых ситуациях, — им нужно помогать, и я считаю, что это правильно. Довольно много работ я покупаю у художников, так как украинский рынок менее структурирован, чем российский.

В свое время еще одной целью Клуба коллекционеров была позиция покупать произведения искусства через галереи. Мы считали, что это часть цивилизованного арт-рынка, и даже несмотря на дружбу и общение с художниками мы стремились покупать работы на выставках в галереях. Это была часть развития новой арт-инфраструктуры. И я продолжаю сотрудничать со многими российскими галеристами — с Еленой Селиной, Сергеем Поповым, Мариной Гисич, Ольгой Остерберг.

И, конечно, люблю бывать на ярмарках современного искусства и покупать там. Ярмарки — это правильное место для приобретения произведений, хотя, к сожалению, в последнее время из-за сильной занятости не часто удается вырваться.

При покупках случались забавные истории?
Самая интересная история связана с приобретением работы Сергея Шутова «Свет поднебесья», которая демонстрировалась на выставке «Мастерские Арт Москвы» в ЦДХ где-то в 2003-м или 2004-м, когда после ярмарки нескольким художникам выделялось выставочное пространство под персональные проекты. Инсталляция представляла собой прочерченную на стене черную линию с размещенными над нею несколькими кристаллами Сваровски. Мы с Сергеем тогда долго думали, как эту работу можно было бы купить, потому что это ведь всего лишь черта на стене! И было принято решение, что он продублирует эту черту на рулоне бумаги. Самое забавное было слышать потом комментарии моих друзей, когда изображение этой работы появлялось в каких-либо журналах. Они говорили: «Платишь деньги за черту на стене? Может быть, я тоже могу тебе что-нибудь нарисовать?»