– Но Рублев буквально культовая фигура.
– Церковь решила канонизировать иконописца Андрея Рублева – это совершенно легитимное действие. Но культовые фигуры в сфере культуры – другое дело. Тем более для средневековых времен, когда роль личности в искусстве была совсем не такой, как в Новое время. За исключением двух летописных сообщений, все сведения о Рублеве имеют, по сути, агиографический характер – о нем пишут так, как обычно писали о святых, причем он почти всегда не один, а в ряду многих. Рублев, о котором вы говорите, скорее феномен истории современной, XIX–XX вв., когда в нем начинают видеть национальный художественный гений. Материальных объектов, подтверждающих это, немного.

– Но иконы реальны, и они шедевры.
– Безусловно. И «Троица», и Звенигородский чин, и фрески Успенского собора во Владимире – шедевры. У нас было желание ограничиться только вещами, связанными с Рублевым. С другой стороны, мы хотели, чтобы в выставке участвовало как можно больше музеев, чтобы это было нашим общим делом. Полностью объективной картины, возможно, не получилось, но мы к ней стремились.

– Рамки этой картины не кажутся вам узкими?
– Мы не хотели делать выставку 1960 г., где вещей было в несколько раз больше, либо с «рублевской легендой» (недостоверными сведениями об авторстве), либо с легендой искусствоведческой – кто-то когда-то их так атрибутировал. И это была, по сути, большая куча совершенно различных произведений – по времени, качеству, по манерам, школам. Никакого объединяющего стержня – кроме все той же легенды. А у нас, мне кажется, получился цельный эстетический образ. Другое дело, что из Троицкого иконостаса мы получили от Сергиево-Посадского музея только Царские врата, хотя вели переговоры еще о 2-х иконах. Две иконы Владимирского иконостаса из Русского музея нам не дали по соображениям сохранности. И мы бы не дали никому наши 3 праздничные иконы – по тем же соображениям. И зал мы выбрали внутри здания, потому что «Троицу» таскать даже в пределах музея очень не рекомендуется.

– Но вы возили в Париж икону Иоанна Предтечи.
– Тяжелое наследие бывшего главного хранителя. Первоначальный запрос включал и «Троицу» со Звенигородским чином, их нам с трудом удалось отстоять. Ну а Предтечу – пришлось согласиться: Лувр ждал, министерство настаивало, договоренность была.

– В галерее давно не было большой выставки древнерусского искусства, 650-летие Рублева для неё не повод?
– Если показать все наши прекрасные памятники, то у зрителей может сложиться впечатление, что все они – Рублев. Что бы мы ни писали в этикетках.
– Андрей Тарковский бы вас победил?
– Я люблю его фильмы, но «Андрей Рублев», на мой взгляд, неудачный. Проблемы творческой личности второй половины ХХ в., трудно переживающей окружающую действительность, инсталлированными в Средневековье выглядят очень смешно. Средневековые художники так не рассуждали.

– Мы не знаем, как они рассуждали.
– Эта позиция трогательного агностицизма меня не устраивает. Кое-что знаем и если на эти знания опираемся, то совсем другой человек вырисовывается. Тарковский выбрал персону, уже имеющую очень сложную «мифологическую нагрузку», он все эти мифологические пласты катализировал, вложил в них дополнительные образы и смыслы и абсолютно запутал профана. Я потому об этом говорю, что в ваших вопросах слышу повторяющиеся претензии – Третьяковка не создала эффектного зрелища, не предложила волнующий публику образ, ведь обывателю нужны культурные мифы, иначе он от культуры отвернется и сделается совсем троглодитом.

– Выставка могла бы сказать важное слово в споре музеев и церкви.
– А вам кажется, что оно не сказано? Оттого что «пугливые музейные администраторы» не дали вещей на выставку? Но главная задача музеев – сохранение памятников, и пусть администраторы будут пугливыми. Или оттого что «высоколобые академические ученые» не стали создавать новых мифов? Но миф только кажется полезным. Правда, извините, лучше. Вся мифология, которую сочиняли Лихачев и Тарковский – каждый на свой манер, в конечном счете закрыла от нас то реальное духовное и художественное содержание, которое есть в этих вещах. Мы идем на выставку Рублева, и нам мало, что на нас смотрит Звенигородский Спас, нам надо еще и «культурно-развлекательную программу» в средневековом духе. Эти произведения не нуждаются в такой свистопляске – напротив, для своего восприятия они настоятельно требуют аскезы: не только внутренней, но и внешней.

– А ожидался праздник.
– Были бы помощь и средства – и мы, наверное, устроили бы большое зрелище, мы это умеем. Но лучше сделанная за 3 копейки выставка, не создающая лишних коннотаций, рассчитанных на обывательское сознание, на массовые представления о нашем Средневековье. Вся правда, вся истина – в самих вещах. И чем меньше нагорожено между рублевскими образами и человеком, который на них смотрит, тем лучше они воспринимаются.