— Юрий Николаевич, каждый день по дороге к мастерской вы идете по торгующим переходам Пушкинской площади, где словно горит призыв Николая Ивановича Бухарина: «Обогащайтесь…»

— Лозунг этот был для своего времени. В ту пору ещё сохранились люди, умеющие хозяйствовать. Николай Иванович считал, что переход к НЭПу есть крах наших иллюзий.

— Какие чувства вызывают у вас наши первонакопители?

— Я их просто не замечаю. Стараюсь не смотреть, ничего не слышать: надо сосредоточиться, углубиться в духовную работу. Я не думаю о том, какой человек меня будет рассматривать. Хочу делать то, что хочу. Я не подделываюсь ни под чьи вкусы. Я вспоминаю мой первый урок в школе. Мои приемные родители Гусман — Борис Израилевич и Ида Григорьевна не рискнули отдать меня в первый класс. С разрешения директора меня посадили во второй — читать и писать я умел, но совсем не знал правил. На уроке учительница спросила класс: что такое предложение? Мальчик быстро ответил: «Мысль, выраженная словами, называется предложением». Спросили и новенького, и я отчеканил затвержденное — «мысль, выраженная словами…»

У нас привыкли думать, что мысль может быть выражена только словами. На самом деле мысль выражается и на холсте красками, и в музыкальном произведении.

— Может быть, от музыки ждут больше чувств, чем мысли?

— Но чувства — это тоже в каком-то роде мысль…

— У деловых людей развито предчувствие удачи. Знаменитый парижский маршан Дюран-Рюэль, покупатель и продавец картин молодых импрессионистов, наживался, но ведь не давал художникам умереть с голоду.

— А русские купцы Морозов и Щукин собирали полотна Матисса. Я вот думаю: почему купцы почувствовали, что Матисс — великий художник? Там такая живописная мысль, которой раньше у других мастеров не было. А в жизни всё связано: мысль живописца, мысль философа, мысль музыканта и, возможно, мысль делового человека. Морозов и Щукин, вероятно, находили некую параллель своим деловым качествам в живописи Матисса.

— Ваши приемные родители приняли трудное решение, взяв вас в дом. А были у них свои дети?

— Был сын, но уже сидел на Колыме. Двое приёмных детей выросли и разлетелись. Позже Бориса Израилевича арестовали, и я оказался в детдоме…

Я не стала допытываться, каково было там мальчику, не знавшему, чей он сын. Но, видно, тогда и складывался его молчаливый диалог с природой. Картины и акварели Ларина не имеют литературного сюжета. Конкретный пейзаж, если говорить возвышенно, только вдохновляет автора. На природе он лишь делает набросок — работа начинается дома. Замысел и душевный настрой повелевают, какой цвет, какая пластика оживит полотно. Знатоки говорят о космической природе работ Ларина. Действительно, их мотив и пластика уловлены словно бы взглядом оттуда. Я сказала об этом своём впечатлении:

— На ваших полотнах и в акварелях природа первозданна; Адам и Ева ещё не сотворены Создателем.

— Вот об этом мне уже говорил петербуржец, патриарх русской живописи Павел Иванович Басманов, а надо сказать, — на его акварелях всегда присутствуют человек: «На ваших работах, Юрий Николаевич, изображена земля, существовавшая ещё до того, как на ней появились мои люди».

Когда есть художественная идея, тогда интересно работать. Раньше я просто срисовывал ветки деревьев или что-то. Но это было скучно. Но лет в тридцать я поступил в Строгановку. В живописи в особом взаимоотношении мотив изобразительный и мотив цветопластический. Это два полюса — сюжетный и цветовой — между собой борются.

«В мире творится чёрт знает что»

— Юрий Николаевич, сейчас за произведения живописи на аукционах платят бешеные деньги. Как вы относитесь к купле и продаже произведений искусства?

— Всякая коммерциализация искусства ничего хорошего в себе не таит. Но в результате наших рыночных дел должен зародиться бизнесмен, знаток живописи, как Морозов и Щукин. Нынешние бизнесмены ещё малокультурные бизнесмены, не подготовлены.

— Но покупают живопись и закордонные гости. Вкус у них вроде бы воспитан.

— Это только кажется. Дело в том, что сейчас в мире творится чёрт знает что. И в тамошних галереях не всё безусловно.

— А вы часто бываете на выставках наших художников? Что вы думаете о них?

— Конечно, бываю. Есть один художник, не назову его, он один из самых богатых наших художников. Но меня его живопись не интересует; люди же платят деньги за него — тысячи.

— А почему они платят? Возможно, это меценатство: покупаю, чтоб поддержать художника?

— Нет. В концептуальном способе работы есть некое изобретательство: «этого ещё не было». Но новое — не значит хорошее. Существуют абсолютные критерии пластического искусства, начиная с наскальных рисунков. Рисунки художников Возрождения пластичны. Сезанн пластичен. Это всё ветвь нормального развития искусства. А есть ветвь, избравшая кроссвордно-ребусный метод. И там можно делать всё, что угодно.

— А ваши картины покупали?

— Первым мою картину приобрел известный русский коллекционер Яков Евсеевич Рубинштейн. Мои вещи есть в Италии, акварели — в Русском музее и Третьяковке. Масло — в Государственной галерее Армении. Много в частных коллекциях. Но я жадный: стараюсь не продавать. Хочется сделать большую выставку за рубежом.

— У нас стоят дорого краски, кисти, холст. Как вы обходитесь?

— У меня в 89-м году была первая большая выставка на Крымском валу. И я ещё долго жил запасами тех денег. Мама несколько раз привозила из-за границы краски, кисти…

— А вы не выезжали?

— Нет. Здесь какие-то странные принципы. В 87-м у меня была в США выставка, но отец мой ещё не был реабилитирован, естественно, о поездке моей не могло идти речи.

Спасение — в живописи и любви

— У многих художников изумительно красивые жены. Я вспомнила о Бебутовой, жене Павла Кузнецова, глядя на вашу Олю. Правда, она совершенно в другом стиле. Но грация, но умная сдержанность жеста…

— Я перенёс 8-ми часовую операцию. Меня оперировал гениальный нейрохирург Александр Николаевич Коновалов. Он спас мне жизнь. После операции я еле ходил. И в это время умирает от рака моя жена, Инга Баллод. Она была журналисткой. И, честно сказать, я растерялся. Как жить? За сыном Колькой я, увы, не мог ухаживать. Мама моя тоже была не совсем здорова. И вообще мне было тяжело. Спасибо живописи. Ленинградский художник Георгий Ковенчук сказал мне однажды: «Юра, тебе нужна мастерская?» — «Да» — говорю. «Я тебе помогу». Так я оказался в этой мастерской. Был 88-й год. Я даже жил здесь. Пригласил сюда своего ученика Мишу Якушина — я много лет преподавал в художественном училище «Памяти 1905 года». В эти тяжелые дни мне очень помогла Оля. Она врач и очень хороший. Я долго ходил к ней руку тренировать. Ходил, ходил, а потом занятия кончились. Я стал звонить ей. У неё семья, сын — ровесник моего Кольки. А мы так подружились с Олей. Нам было очень скучно друг без друга. Оля — чудо. Мне её послал Бог.

В нем побеждает дух преодоления

— Как вы воспринимаете новое поколение?

— Очень сложно воспринимаю. Совсем другие люди. На их долю пришлось такое крушение. Сын никогда не интересовался моим делом, хотя его мать была одаренным художником. Инга закончила архитектурный. Прекрасно рисовала. С Колькой мне было труднее — я всё хотел научить его преодолению. Но Колька — свободный человек.

— В картинах ваших ощутимо одиночество. Очевидно, оно сидит в вас с тех детдомовских пор?

— Мне трудно сказать. Всё очень странно. В детстве я очень любил шутить и веселиться. Хотя чувствовал — что-то такое тайное есть в моей судьбе. Приёмный родитель мой — Борис Израилевич, прислал мне письмо со стройки Волго-Дона. Он писал: «Дорогой Юрочка, как хорошо работать гидротехником». Ведь я поступил в гидротехнический институт под его влиянием. На словах всё у него было в порядке. Но на листочке письма я заметил вмятины букв — исправительно-трудовой лагерь. И был потрясен: за что его туда?

— А в каком возрасте вы узнали, что ваш отец — Бухарин? Что вы почувствовали тогда?

— Узнал в 20 лет. Об этом написала моя мама в своей книжке «Незабываемое». А если сказать честно — я даже не помню своего состояния. Мой друг — философ называет это эффектом забывания… тяжелого.

— А живописью стали заниматься по примеру отца, он же тоже увлекался?

— Работы отца я увидел совсем взрослым, когда вернулся в Москву. Я долго не мог найти ничего, что соответствовало бы моему уровню лености. Я ничего не умел. В институте учился плохо. Закончил гидротехнический и ничего не хотел. Двенадцать лет проработал в гидротехнике. Тяжело заболел туберкулёзом.

В Москве поступил в Строгановку, на вечерний факультет дизайна. Мне нравились краски, и я знал, что буду заниматься живописью. А потом знакомство с Ингой. Она забросила живопись, как только я начал рисовать.

— Совершила жертвоприношение. Есть ли у вас любимые картины?

— Нет. У меня много хороших картин. Я знаю себе цену. Пока многие меня не понимают. Потом поймут…

Он сжёг свой перевод на костре

— Ваши мысли о Боге.

— Я не верующий. Не верю, возможно, из-за принципа: все художники, которых я не люблю, называют себя верующими. Но на холсте всё же видно!

— Он может говорить о Боге, а картина выдаёт его дьявольскую сущность?

— Одному художнику я прямо и сказал: «Ты верующий. А в работе твоей нет духовности». Если взять «Троицу» Рублева, там же всё — пластика. И божественный цвет, и всё органично. У наших художников вместо духовности — церковные атрибуты. Даже папское благословение не сделает их духовнее…

— Юрий Николаевич, на вашу долю выпало немало страданий. Не пытались ли вы писать мемуары?

— Нет. Совсем другое… Когда я узнал, что в Америке вышла книга профессора Принстонского университета Стивена Коэна о Бухарине, я взялся её перевести — хотел быстрее узнать об отце.

— Вы знаете английский?

— Совсем не знал.

— И все-таки рискнули. Перевод записывали?

— Естественно. Кстати, после обыска у Антона Владимировича Антонова-Овсеенко, когда книгу Коэна изъяли, мою рукопись перевода мне пришлось сжечь. Дело было так. При обыске случайно присутствовала моя мама. Она мне потом позвонила и предупредила, что могут и ко мне прийти.

— Гоголь сжигал свои рукописи в камине, а где сжигали вы?

— Прямо во дворе — пошли с Ингой и кинули в костер.

— А если бы это был единственный экземпляр рукописи, смогли бы вы сжечь?

— Нет, не смог бы. Увезли бы куда-нибудь и спрятали. Есть друзья. Стивена Коэна я не перевел бы, если бы мне не помог Евгений Александрович Гнедин. Мой друг, писатель Камил Икрамов, назвал его одним из замечательнейших людей ХХ века. По благородству, по высоте духа мне его сравнить не с кем. Он был выдающимся советским дипломатом, сотрудником Литвинова. Его арестовали в 39-м. Он сидел в одном лагере с Камилом Икрамовым и фактически его воспитал; ведь Камил был арестован мальчиком.

Так вот, Евгений Александрович по четвергам согласился проверять и корректировать то, что я перевел из Коэна за неделю. Там у меня было множество ляпов. Книга очень сложная — экономическая, философская. Я говорил Евгению Александровичу: «Это мой третий вуз».

В течение 4-х лет каждый четверг мы с ним работали. И псевдоним взяли переводческий — Е.Ю. Четверговы. К сожалению, Евгений Александрович не дожил до выхода этой книги у нас в «Прогрессе». В те годы он, можно сказать, заменил мне отца. Совершенно необыкновенный человек. Его потрясающие книги вышли на Западе, но не у нас. Гнедин умер в 83-м.

— К сожалению, я не знакома с творчеством Гнедина. О чем его книги?

— Это размышления над своей судьбой. Он стал переосмыслять догматы марксизма, но не отказался от своей революционной юности. Он был автором «Нового мира» при Твардовском. Блестящий публицист. И книжка такого человека у нас не издана!

— Юрий Николаевич, а вы могли бы припомнить самое сильное ваше впечатление за последние годы?

— Наверное, моя последняя встреча с любимым югом. Когда мы с Олей сошли с трапа самолета, я разревелся: наконец-то, после восьми лет я снова вижу южное солнце, южные краски. Половина моих работ связана с югом. Я люблю цвет. При всей моей любви к России, должен сказать: цвета, радостного цвета у нашего края мало. А на юге я получаю его с избытком.

Осознание полноты бытия

Врачи говорили Юрию Николаевичу, что жить ему на юге нельзя. Физически он себя чувствовал там плохо. Зато пишется хорошо! Это почти непереносимое противоречие и даёт художнику предельное состояние: страдающий человек и сильно чувствующий художник пребывают в конфликте… Вечный удел художника — быть в конфликте с самим собой, испытывать рефлексию…

Нарушив первоначальную договоренность, я все-таки спросила Ларина о его матери Анне Михайловне Лариной.

— Я восхищался ею. Она была потрясающей женщиной. Её книгу перевели во многих странах. Мама сохранила идеалы юности.

К сожалению, Юрий Николаевич после операции преподавать уже не мог. Зато почти каждый день, без выходных, иногда и по ночам он оставался наедине с холстом или листом обоев, на котором умудрялся добиться в акварелях тончайших цветовых переходов. Художника совсем не занимало, как он выглядит со стороны. Ходил в усталых джинсах и чёрном свитере. Носил старую кепку, которую один шутник назвал кепкой Бухарина.

Не для моды родившийся человек обращал свой взор в глубину души. Только работа давала ему забвение и осознание полноты бытия.

Наталья Дардыкина

После завершения невероятно успешной у зрителей выставки Валентина Серова в Третьяковской галерее планировалось пересмотреть регламент посещения музея, в частности, ввести посещение по сеансам потенциально популярных проектов при покупке билетов не только онлайн, но и в кассах.

"Мы думали после истории с Серовым, чтобы не наступить еще раз на грабли, когда выстраивается очередь с электронными билетами и без них, делать вход по сеансам, - сказала Трегулова. - Нет, сейчас пока у нас нормальная посещаемость, это где-то 1,5 тыс. человек в день. Это позволяет пока сеансы не вводить".

Тем не менее, директор Третьяковки посоветовала посетителям не откладывать посещение экспозиций на последние дни их работы. Так, по ее словам, сейчас самое благоприятное время для посещения выставки "От Елизаветы до Виктории. Английский портрет из собрания Национальной портретной галереи, Лондон", которая закрывается 24 июля.

Выставка полотен Валентина Серова, длившаяся с октября 2015 по январь 2016, прошла с невероятным зрительским успехом: ее посетили почти 486 тыс. человек, а сроки проведения продлевались дважды. Ажиотаж был столь велик, что вечером 24 января посетители сломали входную дверь после закрытия музея. 31 января, в день закрытия выставки, была организована "Ночь Серова", которая завершилась в 03:45 утра.
На выставке, подготовленной к 150-летию со дня рождения художника, демонстрировались 250 живописных и графических работ из 25 российских музеев, четырех зарубежных и 9 частных собраний.

— Мы послали вам письмо с просьбой освободить здание от товарно-материальных ценностей, мусора, демонтировать оборудование, выселить всех лиц и предоставить представителям музея Востока сведения об оплате коммунальных платежей и ключи от всех помещений в доме 3/5, строение 5. — начал Тигран Мкртычев, замгендиректора музея Востока. — У нас есть распоряжение. У вас мы спрашивали, какими вы обладаете правами, и не получили документов.

— Я вас услышал. Вы знаете, с какого времени мы занимаем усадьбу? — был ответ от Стеценко.

— Нет, нет, Александр Витальевич, давайте не будем про историю. Мы конкретно про это здание, — попросил Мкртычев.

— Это здание вписывается в нашу историю, — возразил Стеценко, и продолжил: — Вы хотите меня слушать? Не хотите — мы закрываем разговор.

— Нет, — твердо заявил представитель музея Востока.

На этом переговоры, по сути, и завершились. (Позже Стеценко констатирует: «Что касается строения №5 — вас история не интересует». «Нет», — вновь подтвердит Мкртычев.)

Стеценко заявил, что будет оспаривать в суде распоряжение Минкульта о передаче указанного строения из собственности правительства Москвы в федеральную: «Наши интересы здесь полностью игнорированы».

По его словам, в течение 6 лет шел процесс по передаче, по распоряжению президента, этого строения в собственность Москвы, чтобы потом передать его МЦР. И это здание — только 1-ый шаг по передаче всех зданий и строений на территории усадьбы Лопухиных в собственность МЦР. Однако распоряжение Мединского о передаче строения №5 в федеральную собственность было выполнено за две недели. Более того, говорит Стеценко, когда еще не было подписано распоряжение министра культуры, сотрудники музея Востока «уже пошли и получили право собственности» на строение. Как потом пояснил в личной беседе с «Новой» Стеценко, такой крюк по передаче — от правительства Москвы к МЦР — был сделан из-за общего бардака в советское время: при выделении помещения под музей какое-то строение оформили, какое-то — нет.

(Позже Николай Рогинский, зам директора ГМВ, лично участвовавший, по его словам, со Святославом Рерихом в выборе здания под будущий музей, скажет «Новой газете»: «Это не им судить, как решили. Где-то за 6 лет, где-то и за 2 недели».)

— Давайте я вам кое-то расскажу, — Мкртычев повернулся к журналисту «Новой газеты»: — Мы очень хорошо относимся к МЦР.

— Да вы что?! — не удержался Стеценко (обе стороны старались сохранять спокойствие, но получалось это у них не всегда).

— Более того, — продолжил Мкртычев, — прежде чем прийти с этим письмом мы проводили довольно долгие переговоры с Александром Витальевичем.

Стеценко скажет: никаких переговоров не было. В декабре прошлого года была встреча с Седовым, на которой музей Рериха подтвердил готовность сотрудничать, но «на этом все закончилось». Мкртычев попросит зафиксировать обвинение во лжи.

Позже и про отказ сотрудничать с государством Стеценко скажет — ложь. («А как без сотрудничества с Минкультом и правительством Москвы можно было воссоздать усадьбу? Мы все время с ними сотрудничали, с конца 80-х годов».)

— Строение №5 не входит ни в какие документы МЦР, — представитель музея Востока настаивал на юридической стороне вопроса. — История, которую нам хочет рассказать Александр Витальевич, будет опираться на эмоции, на историческую данность. Но никак не на документ.

— У меня все, — заключил он.

— Создавайте государственный музей — мы поддержим, — заявил Стеценко, обращаясь к комиссии, — Но зачем создавать его на нашей территории? Это разве не захват? Это лукавство с вашей стороны. Конфликт начали не мы, а вы. Мы свою территорию так просто не отдадим! Понятно?

Они первые начали — это главное!

Позже в разговоре с «Новой» Рогинский расскажет свою версию зарождения конфликта:

— Первый топор войны достал МЦР, заявив, что те картины, которые хранятся в музее Востока, хранятся там незаконно. После этого мы были вынуждены защищаться.

Речь идет о 282 картинах, которые были завещаны Рерихом общественному музею, но хранятся в музее Востока.

— То есть они первые начали?

— Конечно. Это же главное.

Мкртычев подтвердит:

— Мы не собирались ничего у них забирать. Это все было до того момента, пока их финансировал «Мастербанк». Можно было судить, что все у них нормально.

«Мастербанк» их не финансировал, с ним у музея никаких контактов не было, кроме того, что музей держал в этом банке свои счета, пояснит потом Стеценко. Финансирование шло лично от Бориса Булочника — председателя банка. «Мастербанк» стал одним из крупнейших банков, у кого ЦБ отозвал лицензию. Было возбуждено уголовное дело. Булочник уехал за границу. С 2013 г. музей живет за счет общественной поддержки. Финансирование резко сократилось — в 10–15 раз, руководство было вынуждено пойти на сокращения (со 180 до 100 человек) и урезать зарплаты, но многие остались и согласились работать за пять, семь тысяч рублей, а некоторые и вообще бесплатно. Сам Стеценко получает 12 тыс. рублей вместо положенных по штатному расписанию 60-ти.

Мкртычев говорит: как только закончилось финансирование, встал вопрос, что придет «Иванов или Петров» и заявит на наследие Рериха свои права. При этом он подчеркивает: «то, что передал Булочник — это их, но то, что было у советского фонда — нет».

— Есть судебное решение от 2014 г., по которому МЦР не является правопреемником советского фонда Рериха.

Всего, как рассказала экскурсовод Валентина, наследие Рерихов насчитывает семь тысяч картин. Его стоимость практически невозможно оценить. По оценкам экспертов — более миллиарда евро. По словам Стеценко, стартовая цена одной картины — 1,5–2 млн долларов. В московском музее хранится около 900 картин — это самая большая коллекция в мире.

Государственная задача

После того, как стало понятно, что дальше — только суд, юрист музея Востока попросил показать строение №5, хотя ранее комиссия уже осматривала его. Как потом пояснит «Новой» Мкртычев, по его данным, на втором этаже этого здания живут гастарбайтеры.

— Я не вижу оснований вас не пустить, — согласился Стеценко.

— На каком основании вы хотите нас туда впустить? — спросил юрист.

— Потому что, я считаю это необходимым, — был ответ.

Тогда юрист задал еще один вопрос:

— Вы признаете право Российской Федерации на это здание?

— То, что находится на территории РФ, относится к РФ.

— Ну, слава богу, — вздохнул Мкртычев.

— Но РФ — это далеко не мнение господина Мкртычева и не мнение замминистра культуры Аристархова, — заключил Стеценко.

— Существует история и юридическое право. МЦР, к сожалению, не хочет приводить историю в соответствие с правом. Никакого разрушения МЦР мы не предполагаем, это — не задача государства, — ответил на это Мкртычев.

— Извините, а какие у вас есть полномочия говорить (от лица государства, — ред.)? Вы кто, что даете такие гарантии? — спросила и.о. гендиректора музея Рериха Наталья Черкашина.

— Я никаких гарантий не даю. Я говорю, что у меня есть задача — создать государственный музей Рериха. Мы хотели в сотрудничестве создать этот музей, но МЦР не заинтересован в сотрудничестве.

— У вас слишком специфическое понимание сотрудничества. У вас сотрудничество — диктат, условие, ультиматум, — отметил Стеценко.

Против течения

Главное, на чем настаивают «рериховцы»: младший сын Николая Рериха Святослав, при передаче из Индии в Россию части наследства его отца Николая Рериха, ставил условие — создать общественный музей вне подчинения министерству культуры и государственному музею Востока. И вдруг, говорят «рериховцы», приходит государство и предъявляет свои права на то, что ему не принадлежит. Мы же, продолжают они, своими руками создавали музей.

Музей Востока в лице Тиграна Мкртычева и не скрывает этого — да, хотим забрать картины в государственную собственность, потому что люди, которые сейчас работают в музее Рериха, не имеют к нему отношения, но общественный музей пусть будет, тут за стеночкой. Мы не против.

«Мы получили от государства это здание и в этом здании мы сделаем государственный музей», — обозначает он линию. Что касается идеи Рериха создать именно общественный музей — это не так, утверждает Мкртычев: «У Рерихов была идея создать в Советском Союзе собственный музей. Им было без разницы — общественным он будет или нет. Это все рассказы, что кто-то сказал и завещал. Юридических документов нет. Завещание составлено неправильно. Святослав был гражданином Индии, он не очень понимал, как все здесь происходит».

По словам Мкртычева, они хотели найти точки соприкосновения с музеем Рериха, но не вышло: «Позиция МЦР была — мы сохраняем нынешний статус-кво. Наша была другая — мы предлагали создать государственный музей и дальше на этой платформе — тесное сотрудничество общественной организации с государственным музеем».

Мкртычев настаивает: мы не претендует на другие строения. Позже в разговоре с «Новой» Стеценко подтвердит: юридические основания забрать это здание у музея Востока есть, но сам факт передачи строения в федеральную собственность, то, как это было сделано, он считает незаконным.

И Стеценко, и другие сотрудники музея, общественники в эти заверения не верят, они считают, что это — только 1-ый шаг по захвату всей усадьбы. («Они уже ходили по музею, у них есть свои планы, где какие коллекции у них будут расставлены. Они хотят сделать государственный музей вместо общественного. Это только слова, что они не против общественного», — скажет главный архитектор МЦР, проработавшая больше 20 лет, Ирина Красавцева-Байда)

На улице комиссию окружили сотрудники музея и общественники, некоторые даже приехали из других городов:

— Мы хотим сделать этот музей достоянием 140 миллионов россиян, — заявил им Мкртычев.

— А сейчас он закрыт для них? — недоуменно спросили люди.

— Ваше руководство находится в конфронтации с государством, — ответил на это Мкртычев.

— Наше руководство борется за славу Рериха. Наше руководство защищает нас, — послышалось с разных сторон.

Мы хотим, чтобы от нас отстали

В разговоре с «Новой газетой» Мкртычев заявил: люди, которые сейчас работают в музее, не имеют отношения к его созданию, а Стеценко и Черкашина, как и другие сотрудники, — не специалисты в искусстве, не понимают, что хранят. Первый по образованию — полковник, вторая — баскетболистка, сказал Мкртычев.

— Профессионалы были вынуждены уйти, причем со скандалом. Мы имеем дело с организацией, которая представляет собой маргинальную общественность. Их поковыряешь, и у них за общими словами о культуре… Для них это пространство — это все. Потому что у них ничего другого, к сожалению, нет, — отметил Мкртычев, и добавил: — И я их не разгоняю.

По его словам, МЦР хочет быть монополистом («они считают себя единственными, кто может решать, что сказал Рерих, а что нет») и поэтому «у них есть небольшое количество сторонников», но «весь остальной рериховский мир находится к ним в оппозиции».

— Мы выявили огромное количество нарушений. Это происходит, потому что у них нет былого финансирования. В этой организации больше 10 млн рублей задолженности по зарплате.

Стеценко подтвердит: да, задолженность есть. Но вы попробуйте, оставшись практически без финансирования, просуществовать 3 года, как мы. Ни один музей в России так не сможет. Никто и никогда не окупался за счет продажи билетов. Кроме задолженности по зарплате, других у музея нет, отметит Стеценко. Сами сотрудники будут отрицать задолженности («нам все платят»).

Музей Рериха опасается, что придет час, и музей Востока будет захватывать усадьбу с ОМОНом, но Мкртычев это отрицает:

— Рассказ о том, что мы приведем ОМОН и будем громить людей — абсолютная неправда. Мы пойдем в суд.

— Предположим, будет суд, и он вынесет решение в вашу пользу. Вы заедете в строение №5, начнете создавать государственный музей. При этом вы заявляете, что намерены это делать совместно с общественным музеем, но уже сейчас вы находитесь в состоянии войны, как вы планируете в дальнейшем выстраивать отношения?

— Никак.

— То есть у нас в стране будет два музея имени Рериха, которые будут между собой враждовать?

— Не будет, — сказал Мкртычев, но тут же поправился: — Может быть три или четыре, сколько угодно.

— Люди, которые говорят, что создадут музей, не имеют для этого квалификации.

— Но общественный музей уже существует 26 лет.

— Люди, которые здесь находятся, к его созданию не имеют отношения, — заявил Мкртычев. (В разговоре с «Новой газетой» сотрудники музея на это с возмущением скажут: да мы тут все по 20 лет работаем! я лично таскала кирпичи со второго этажа!)

— Вы можете плыть в лодке, но никогда не будете корабелом. Люди, которые здесь гребут, они гребут против течения, — продолжил Мкртычев.

Когда уже все разошлись, я еще раз зашла в кабинет Стеценко:

— Во сколько оценивается то наследие, которым вы владеете?

— Мы никогда о деньгах не думали. Оно бесценно. Мы работаем не за деньги, а за идею.

— Что вы хотите?

— Чтобы от нас отстали. Раньше был Авдеев (прежний министр культуры, — ред.) — человек высокой культуры. Он понимал, кто мы и что делаем. Но потом пришла другая команда — циников. Идет работа на полное уничтожение. Минкульт не воспринимает ни философские, ни культурные идеи Николая Рериха. Ему это не нужно.

Стеценко показал распоряжение Минюста о внеплановой проверке — с 1 по 29 июня этого года в деятельности МЦР по требованию Минкульта будут искать признаки экстремизма (документ есть в распоряжении редакции, — ред.)

Замгендиректора музея Востока Тигран Мкртычев (слева), вице-президент МЦР Александр Стеценко (справа)

В выходные портретистов доставили в ОВД Арбат и конфисковали творческие инструменты.
Художник Геннадий Ионов в интервью радиостанции «Говорит Москва» рассказал, что их задержали по обвинению в незаконной торговле.
«Нас никто не предупреждал никогда, что мы не имеем права работать. Это не торговля, это было ещё заявлено лет 30 назад», - сказал он.

Кроме того, по его словам, художникам выписали штраф в 2500 рублей, пригрозив его увеличивать при каждом повторном появлении портретистов на Арбате. Геннадий Ионов сообщил, что художники пока не намерены возвращаться к работе.

Его коллега Наталья Коновалова сообщила корреспонденту радиостанции «Говорит Москва», что написала заявление в полицию по поводу конфискации имущества.
«У нас абсолютно незаконно, по надуманному предлогу отобрали вещи, творческие работы. После этого я отнесла заявление в полицию, и сейчас мы собираемся в суд обращаться», - рассказала она.
Олег Мокряков, уличный музыкант и очевидец происходящего, предположил, что задержания произошли по причине обращения в полицию и управу района владельцев местных художественных магазинов, которым портретисты могли составить конкуренцию.

«У нас версия такая, что либо это заказ магазинов, у которых они могут отбивать доход, либо просто в связи с кризисом уже не знают господа из управы, где еще наскрести денег для пропитания. И вот пошли уже по самым малобюджетным слоям», - добавил Олег Мокряков.
26 января художники планируют собраться в мастерской в Филипповском переулке для обсуждения дальнейших действий.
Полиция и управа района Арбат не дают комментариев.