Потом мы стали вспоминать старые добрые времена. Мы были в компании Жозетты Амьель, балерины-звезды Парижского оперного театра, я очень любил ее, это была замечательная танцовщица – в «Жизели», «Коппелии» и особенно «Лебедином озере» она была незабываема!
Через несколько дней Ван Донген сказал мне: с тобой была очень красивая девушка. Хочешь, я напишу ее портрет?
Меня тронуло это проявление дружбы с его стороны.
Жозетта позировала несколько сеансов, а потом Кес показал мне портрет, великолепный. Я сказал ему, что портрет мне очень нравится, но я бы хотел, чтобы он вписал туда цветы. Дело было в мае, так почему бы не написать букет ландышей?
- Действительно, почему не написать букет ландышей? – согласился он, - отличная идея.
Так на портрете Жозетты Амьель появился букет ландышей, стоящий на маленьком столике.

Я познакомился с Кесом до войны, в Довиле. В то время знаменитая набережная Довиль были в апогее своей славы. Там можно было увидеть «Весь Париж» - в сезон на этом курорте собирались художники, актеры и писатели, аристократия и полусвет. Кес был одним из основных «двигателей» этого места.
Мы понравились друг другу, осушили вместе несколько бокалов, но я тогда совсем не намеревался покупать его работы: в те годы я был молодым дилером безо всякого влияния, и картины Ван Донгена были мне не по карману! Но мы с удовольствием встречались друг с другом, а кроме того, у нас был общий друг – Франсуа Андрэ.
С Франсуа Андрэ я познакомился в принадлежащем ему игорном доме на улице Мишодьер.
Я был игроком…
Я тогда был «недостойным отпрыском» во всей своей красе, юным гулякой, как его представляет себе народное воображение: вместо того, чтобы продолжать свою учебу, я ходил по художникам (в то время они считались очень подозрительной публикой), у меня была любовница-танцовщица, и я играл на бегах и в клубах! Надо все-таки отметить, что я не пил…
Вскорости Андрэ стал моим другом. Однажды он пригласил меня в Довиль. Я привык ездить на этот знаменитый курорт. Когда я был стеснен в средствах, Франсуа Андрэ приглашал меня пожить в одном из своих отелей.
Это был необыкновенный человек, блестщий, чувствующий себя, как дома, в самых разных кругах, он был «на ты» с коронованными особами и жил, как настоящий вельможа – а ведь он даже не окончил средней школы! Он устраивал в Довиле грандиозные праздники, которые оживляли жизнь этого курорта, можно даже сказать, что это он «создал» Довиль.
Он хорошо ко мне относился и говорил в свойственном ему образном языке:
- Когда речь идет о шмотках и гульбе – барон всегда тут как тут!

Барон – это был я. На протяжении моей жизни, некоторые люди давали мне прозвища. Мне больше всего нравится прозвище «Коллеони», которым меня наградил Поль Гют – по имени итальянского кондотьера, конная статуя которого работы Вероккьо украшает Венецию.
Барон или не барон, а я бывал в Довиле не только дл того, чтобы жариться под солнцем – впрочем, в Довиле никто никогда не загорал – там можно было найти себе занятия гораздо интересней! Я ездил туда, чтобы завязать полезные знакомства и при случае продавать картины. Довиль был как бы Парижем, перенесенным на побережье – Парижем модных ресторанов, роскошных магазинов и ночной жизни. А кроме того, там были еще и бега. У меня была беговая лошадь, но она участвовала в соревнованиях не под моим именем – у меня тогда еще не было своих цветов.
Однажды я пошел к Франсуа Андрэ.
- Послушай, - сказал я ему, - я хочу предложить тебе одно дело. Ты знаешь Вламинка?
- Ты хочешь продать мне Вламинка?
- Да нет, не Вламинка, а двенадцать Вламинков.
Он уставился на меня в недоумении.
- Это шутка?
- Я никогда не шучу на работе. Ведь в каждом из твоих отелей есть подвал ? Ты покупаешь у меня двенадцать работ Вламинка и складываешь их в подвал, как хорошее вино. Через несколько лет мы вернемся к этому сюжету…
Он воздел руки к небесам.
- Ты сошел с ума! Твой приятель Ван Донген уже приставал ко мне, чтобы я купил у него картину…
- И ты купил?
- Да, купил, просто по дружбе. Но только ума не приложу, что мне с ней делать… А теперь еще и ты приперся со своим грузом…
- Дай мне этого Ван Донгена, я продам его тебе.
- Ладно, но своих Вламинков оставь себе!
Я продал ему этого Ван Донгена, получив с этой сделки вполне приличные комиссионные.
Что касается невзятых им Вламинков, впоследствии он очень жалел, что не купил их.
Директор казино, он прозевал великолепное «банко»…

Имя Кеса Ван Донгена было слишком красивым для подлинного: в действительности его звали Т. М. Корлелис. Он родился в 1977 г. в пригороде Роттердама в семье, принадлежащей к мелкой буржуазии.
В 1897 г. он приехал в Париж без гроша в кармане, и стал пробовать себя во всех ремеслах, в частности, он был ярмарочным борцом (он был настоящим силачом) и даже маляром. Одновременно он рисовал сатирические карикатуры для нескольких газет, в числе которых «Тарелка с маслом».
Без особых усилий он вошел в небольшой круг художников Монпарнаса и даже стал одним их его столпов.
В 1904 г. он был одним из участников движенияя фовистов. Воллар открыл его и сделал ему выставку.
Но после Первой Мировой войны « дикий» фовист приручился. До этого он писал проституток, кабаре, Фоли-Бержер. Мало помалу он повернулся в сторону «всего Парижа» и стал модным художником. Тогда он ушел от Воллара и стал работать с Канвайлером, а потом с Молодым Бернхаймом.
Режиссером этого преображения была Леа Жакоб, она работала с домами мод и ввела Ван Донгена в светские круги. Его котировка подскочила, банковский счет тоже, и скоро он купил себе особняк в фешенедельном районе Парижа Монсо.
Он писал портреты красивых женщин с худощавой фигурой и прической «гарсон», позирующих с утомленным видом, одетых в красное на красном фоне или в синее на синем. Он говорил: «Женщины из буржуазии глупы и незначительны, нуворишы скучны, но написанные с них портреты – это шедевры…». Однако такое самооправдание было несколько поверхностно: не все женщины из буржуазии были глупы и незначительны, не все нуворишы были скучны, и не все холсты Ван Донгена были шедеврами…
Он ничего не имел против скандалов : уже в 1913 г. он выставил на Осенний салон ню, которое было признано «непристойным»…
В 1921 г. разразился другой скандал: он написал портрет Анатоля Франса и выставил его на Салоне изящных искусств. Франс выглядел на этом портрете усталым стариком с мутным взглядом и отрешенным видом, что, собственно, соответствовало действительности – Анатоль Франс действительно все время засыпал во время сеансов позировки, и Ван Донгену удалось передать задумчивую усталость этого старого человека.
Но лучше бы он этого не делал! Его покрыли упреками и оскорблениями… Иностранец Ван Донген осмелился так изобразить центрального персонажа французской интеллектуальной и политической жизни! Это было сравнимо только с оскорблением, нанесенным королю! Смешная деталь: сам Анатоль Франс считал, что портрет очень удался: «Я очень благодарен Вам, - писал он Ван Донгену, - за портрет, выполненный в чудесных цветах, в благородном стиле. Он обладает настояящим характером».
Это событие тоже способствовало славе художника, и в его мастерской на улице Жюльетт Ламбер одна знаменитость стала сменять другую – от Кокто до Поляя Пуарэ…
В 1925 г. Морис Вламинк восклицал : « Ван Донген, ты омолодил мир своим новым взглядом!».
Слава Ван Донгена достигла своего апогея. Увы, взгляд его непрерывно терял свою новизну, и все его холсты становились похожи друг на друга : Ван Донген начал лепить Ван Донгенов.

После Освобождения я продвигал фовистов на рынке.
Начиная с этого времени американцы, приезжавшие освобождать Европу с пачками долларов в кармане, стали охотиться за работами Ван Донгена. Котировка Кеса опять поднялась. Он продавал все… ну, или почти все. Американцы не покупали работ, которые он сделал во время поездки в Марокко, изображающих очаровательных марокканок – эти «цветные женщины» (colored women) не привлекали техасских милиардеров…
А потом котировка его стала постепенно падать. Критика снова игнорировала его. Съездив в США, чтобы написать портрет г-на Форда (автомобильного короля), он решил поменять манеру, и стал писать пшеничные поля и луга с маками. Это была его лебединая песнь…
Он умер в Монте-Карло в 1968 г., обиженный на всю планету. Его жена хранит его наследие, на мой взгляд, немножко слишком ревностно…