Обвиняемый
У художника Беляева было несколько источников вдохновения: Новая академия Тимура Новикова, тоталитарная эстетика эпоса Ленни Риффеншталь, Родченко и мозаичных панно московского метро, имперская героика Древнего Рима, психоделические практики 1990-х годов. В общем, Беляев-Гинтовт был типичным декадентом и модником. Когда же Новиков из античного философа превратился в сугубого почвенника в косоворотке и с топором в руках, которым грозил со страниц газеты «Художественная воля» всяким Куликам и Осмоловским, Беляев-Гинтовт, не колеблясь, поддержал генеральную линию своего учителя. Тимур Новиков глумился над современным искусством с такой серьезной физиономией, что некоторые начали называть его фашистом. Но если в 1990-е традиционализм и радикальные заявления о возращении к истокам были противоположны политическому и культурному мейнстриму и вполне вписывались в авангардный бунт, то сегодня в контексте новой государственной доктрины традиционализм, утративший свойственные Тимуру иронию и отстраненность, кажется пугающим.

С одной стороны, Беляев-Гинтовт занимается созданием большого стиля, который вполне укладывается в новую доктрину сильного государства — преемника советскоимперских и одновременно дореволюционных политических принципов и традиций. Но с точки зрения нынешнего художественного мейнстрима он — маргинал. Он так и остался в панэстетических 1990-х. «Стиль Сталин» в золоте (хотя, быть может, гинтовское золото — это алхимический элемент, символ скифского царства или православия золотых куполов?) — чисто постмодернистское совмещение.
Имперский тренд

Выставка номинантов премии Кандинского показала, что основной тенденцией в современном русском искусстве стала рефлексия по поводу советского прошлого или же российского настоящего с его имперскими настроениями. Та же тема, но только в менее прямолинейной форме лидировала и в прошлой премии: Владислав Мамышев-Монро с пародийной версией фильма «Волга-Волга» и Анатолий Осмоловский в серии «Хлеба», по сути, работают с теми же архетипами и темами, что и нынешний лауреат, но делали они это, возможно, более иронично, более модернистично по форме и содержанию.

В этом году имперская тема проявилась в «Воинстве земном и воинстве небесном» Орлова, «Троне» Шеховцова, политическом фэшне Дмитрия Цветкова и даже в работах Дмитрия Гутова, в которых звучит кабаковская тема одиночества маленького человека в тоталитарном мире. Живопись и объекты «молодого художника года» Дианы Мачулиной были полностью направлены в область политического, как и проект победителей в номинации «Медиа-арт» группы ПГ.

Вопрос: почему при таком богатстве выбора жюри предпочло именно декоративное искусство Беляева-Гинтовта?

Почему жюри выбрало именно его?
Голоса распределились 4 к 3 (шесть членов жюри плюс один голос Попечительского совета). За Беляева-Гинтовта выступили Екатерина Бобринская, Александр Боровский, Валери Хиллингс и Фридхельм Хютте. Андрей Ерофеев, Жан-Юбер Мартен и Попечительский совет голосовали за Бориса Орлова.

Выдвигалось несколько версий такого расклада голосов. Первая — жюри ошиблось, так как иностранные эксперты не знают местных, российских контекстов, а слова «Братья и сестры» восприняли в вудстокском смысле. Мало правдоподобно.

Или: выбор стал результатом лоббирования. Лоббирование — в принципе распространенная в разного рода жюри практика. В данном случае, если оно и было, то скорее со стороны Андрея Ерофеева, который опубликовал свое негативное мнение о лауреате еще до финального голосования, но в результате проиграл лоббистскую битву.

Отсюда еще одна версия: жюри приняло решение под давлением арт-сообщества. Такое давление, причем с использованием именно политической аргументации, действительно было, это члены жюри подтверждают. Однако жюри заняло жесткую позицию. Впрочем, все четверо голосовавших за Беляева-Гинтовта (два иностранца, историк искусства и фактически директор музея, тем более питерского) независимы от московского арт-сообщества, а потому едва ли могли пойти у него на поводу.

Было и множество других версий. О своем решении пусть говорят сами члены жюри. Судя по реакции арт-публики, жюри оказалось куда более прозорливым, нежели казалось. Если считать, что одна из задач современного искусства — ковыряться в общественном сознании, работать с общественными страхами и комплексами, то кто-кто, а Беляев-Гинтовт как раз олицетворяет один из главных страхов либерального общества — возвращение в тоталитаризм и мечту о новой империи.

Таким образом жюри, а вслед за ним и арт-сообщество актуализировали прежде маргинального художника.

Война и миръ
В прошлом году реакция на победителя премии Кандинского — Анатолия Осмоловского — была ровно противоположна нынешней: известие о лауреате приняли на ура. Жюри прошлого года было практически таким же, как и в этом году. Спрашивается: почему в прошлом году арт-сообщество признало решение жюри, а в этом — нет? Почему тогда доверяли авторитету членов жюри, а сейчас — нет? Может, дело не в жюри, а в арт-сообществе, которое создает себе «образ врага»? Кстати, если так, то любопытно, почему либеральная критика столь же яростно не борется с организацией «Народный собор», которая подает иски в прокуратуру с требованием судить современных художников согласно Уголовному кодексу?

Одновременно эта ситуация выявила еще один опасный симптом. Впервые в истории современного русского искусства художественное сообщество судит одного из своих членов за его взгляды, за инакомыслие. Причем методами настолько некрасивыми, что они дискредитируют сами обвинения. Если следовать логике вопроса, мог ли «ультраправый почвенник» получить премию Кандинского, тут же встает вопрос, может ли «коммунист» получить премию Кандинского? Такой, как Дмитрий Гутов с его картиной «Смотри на буржуазию глазами Ленина». Крик «Фашист!» из уст Осмоловского также противоречит его публичным заявлениям о том, что художника нужно судить по эстетическим законам, а гражданина по гражданским. Далее — может ли зоофил, гомосексуалист, правоверный мусульманин, православный активист, крипто-садомазохист получить премию? Все понимают, что означает вырвать цитату из контекста и вытеснить из искусства его художественную составляющую. Тогда получится, что группа ПГ, изображающая китайский марш на Красной площади, призывает к оккупации России. А «Синие носы» в «целующихся милиционерах» пропагандируют гомосексуализм. А выставка, на которой показывают троцкистское и сталинистское искусство, нарушает моральную гигиену демократической публики.

Как судить художников — исключительно по политическим взглядам? Вообще не работать с табуированными темами? А это религия, власть, секс. Всем заниматься абстракцией — вот единственный правильный выход, никому обидно не будет! Оказалось, что команда рассчитаться на правых и левых, которую настойчиво транслируют некоторые критики, стала яблоком раздора. И судить художника лучше все-таки за художественные достоинства. А гражданина — по законам Конституции.

Страсти, разыгравшиеся вокруг Беляева-Гинтовта, стали результатом вытеснения политического из сферы общественного. Теперь удел искусства, литературы и прочих областей культуры — симуляция политики.
http://artchronika.ru/item.asp?id=123

Ручаюсь, всё они поняли и всё услышали. Все семеро — те трое, что голосовали за Орлова, и те четверо, которые выбрали Беляева, — действовали в здравом уме и твердой памяти. У жюри было время обсудить ситуацию. За стеной уже собрались и ждали зрители, все было готово к церемонии, но учредитель затягивал открытие шоу, нарочно предоставив жюри полчаса на очную дискуссию. А дискуссии не вышло. Француз Жан-Юбер Мартен начал было обсуждение. Его мягко попросили «не давить». Учредитель деликатно самоустранился. Прочие русские еще месяц назад исчерпали ресурс аргументов, их горячая приязнь или неприязнь к скандальному номинанту многократно превосходила силу слов. Лишь двое — немец и американка — не имели твердо заготовленного мнения. Они решали на месте, хотя демонстративно не желали ничего слушать и говорить. Мы сидели и обменивались пустыми репликами, как в очереди к стоматологу. Но при этом знали, что от их решения зависит выбор премии. Почему же эти два признанных иностранных куратора проголосовали за Беляева? Не стоит сомневаться, они — опытные и осторожные профессионалы, не делающие поспешных ходов на авось, и уж, конечно, неподкупные и не подверженные лоббистскому давлению. Знающие русское искусство. Мне думается, что в этом выборе (хотелось бы даже сказать — вызове) немца и американки скрыта главная интрига премии этого года и проявлено новое отношение к нам и нашему искусству, сложившееся в цивилизованном мире. Повторю — их выбор был бессловесным, немым. Поэтому я могу строить лишь предположения о реальных о мотивах и заранее прошу извинения у Валери и Фридхельма, если я не угадал их образа мыслей. Итак, я воспринял смысл их послания следующим образом: «Вы, господа хорошие, в сегодняшней России — никто. Лузеры. Вы не репрезентативны для духа и характера этой страны. А Беляев как раз репрезентативен. Через вас Россию не понять, а через Беляева очень даже все становится ясно. Это отличный, наглядный симптом. Да, он мерзок, от его реваншистских заявлений тошнит, от золотых картин несет салоном, это какой-то кисло-сладкий ретроспективный китч, его манифесты напоминают муссолиниевские листовки, его друзья-наставники вообще страшные люди. Но это и есть новая Россия». — «Откуда Вы это взяли? — спросил бы я, захоти они со мной пооткровенничать. — И вообще что за политика двойных стандартов? У себя в Германии и США ни за что бы небось не поддержали такого». — «А разве не вы сами, русские, приучили нас думать, что точнее и ярче вы проявляетесь в худшем, низшем и ужасном, а к своему высокому и утонченному предлагаете относиться с недоверием и отчуждением?»

Действительно, несколько десятилетий мы столбили в сознании иностранцев тезис о том, что современное (в международном понимании) искусство в России — экзотический цветок, занесенный извне и слабо привязанный к местной почве. Оно здесь рождается и воспроизводится, словно какие-нибудь цитрусовые в теплицах под Норильском. Вынес на открытый воздух, и всё — сдохло. А настоящее плоть от плоти местное и публичное искусство занято иллюстрацией властного политического дискурса. Когда по прямому заказу, а когда и по наитию. Оно простовато, прямолинейноплакатно, дурновкусно и бездарно по форме. Однако в нем скрыты настоящие авангардные энергии, способные изменить природу, цивилизацию и самого человека. Поднять на подвиг и торжественно опустить в могилу. Кто только не восхищался сталинизмом! Комар и Меламид, Гройс, Деготь, Мизиано и вслед за ними большинство ведущих отечественных критиков-нонконформистов. Да, в советском «подполье» гнездились разрозненные одиночки, да, в эмиграции работали сотни русских художников, но настоящим языком российского общества в советский период был соцреализм. Между прочим, эта идея встречала активное сопротивление. Но ее, что называется, продавили.

Другим вкладом концептуализма в историю российского искусства стало описание соцреализма по аналогии с художественными языками первобытного общества. То есть как формы коммуникации верований, обрядов и обычаев дикарей. Не столь важны «пластические ценности» такого искусства, его инновационность, персональный взгляд на мир, индивидуальная манера, сколь типические, родовые черты, которые оно в себе аккумулирует. Пикассо, сюрреалисты, Леви-Стросс ценили «дикое» творчество не менее модернизма, и эта страсть заложила основу многих коллекций и музеев современного мира. Музеев соцреализма не существует. Ни одному снобу с извращенным вкусом не пришла в голову мысль смаковать эстетические особенности этого искусства. Оно повсеместно воспринимается как уродство и убожество. Как образцовый пример безобразия. Но все большее количество людей в цивилизованном мире, не только специалистов, склоняются к тому, чтобы отождествлять это безобразие с понятием «Россия». Достоевский, Кандинский — это было когда-то. А теперешняя русскость, ныне действующая национальная идентичность общества, сформатированного советской системой, воплощена в этом безобразии. Как у немцев — концлагеря, так у нас — ужасы соцреализма. И сколько бы Германия ни каялась и ни убеждала мир в своем преображении, с ней навсегда ярлык Освенцима. Примерно так же получается теперь и у России с соцреализмом. Поэтому наши коллеги из жюри молчали, вежливо улыбались, глядя на Гутова, Врубеля или Марковникова. Мол, все хорошо, но необязательно, не характерно, не узнаваемо. А вот Беляев — это да! Настоящий. Русский. Сталинист.

http://artchronika.ru/item.asp?id=153