Анда Роттенберг: «Я занимаюсь искусством, которое первоначально никому не нравится»
Запись от Yurko размещена 11.09.2010 в 22:34
[SIZE="3"]korydor.in.ua[/SIZE]
Вера Балдинюк 07.06.2010
Критик с мировым именем, искусствовед, куратор и писательница Анда Роттенберг - полька с российско-еврейским корнями, трагической личной судьбой и удивительным талантом аналитика посетила Украину по приглашению Польского института в Киеве и рассказала о молодых левых, скромность и обаяние новой польской буржуазии , старые душевные раны и перевидкривання давно забытых имен.
Почему так резко завершилось Ваше многолетнее директорство в галерее «Захента»? Это был уже цивилизованный 2001 год, а не советские времена.
В 80-х годах мы все были вместе и боролись против власти. А в двухтысячном годах каждый начал бороться за власть, а это уже совсем другая борьба. Власть была, как говорится, «нашей». Но «нас» было слишком много и каждому хотелось получить свой кусочек. Тогда легко было играть на религиозных и националистических чувствах, строить карьеру на борьбе с искусством. Достаточно было бросить клич: «Эта еврейка оскорбляет нашего Папу», что и было сделано. В то время искусство было трамплином, с которого выскакивали в политику.
Ныне защищали бы поляки от Вас с таким же успехом Бенедикта?
Нет, для поляков не каждый папа - святой. Святой только один - наш поляк Иоанн Павел II, который безусловно сыграл выдающуюся роль в быстром свержении коммунистического режима в Польше.
Именно благодаря Вам много имен польского искусства стали известными в мире, среди них, в частности, Алина Шапошников. Сколько заняло времени достучаться до западной публики с такими «открытиями»?
Ну, моя роль здесь была специфическая - мне повезло, что никто не указывал, чем заниматься и кого «открывать». Большая польская художница Алина Шапошников, которая долгое время прожила во Франции и похоронена там, умерла довольно молодой, ей было всего 47 лет. После ее смерти произошла одна выставка и о ней все забыли - появились новые течения, громкие имена. Она же создала особый польский стандарт, не признавали ни в России, ни в Болгарии, вообще нигде, кроме Польши и узкого круга людей, которые ее лично знали.
Это не мои слова, это сказал известный куратор Харальд Зеемана: «Люди узнают искусство преимущественно не глазами, а ушами. То есть сначала вы слышите о ком, и только потом понимаете, что перед вами - шедевр или посредственность. В мире очень мало людей, которые разбираются в искусстве, когда просто смотрят на работу. Большинство зрителей смотрят и не видят, и им нужны подсказки. Вот я и пыталась сказать им об этом.
Я сделала большую выставку в 1998 году и только десять лет спустя в мире начали медленно интересоваться творчеством Шапошников. Вот так, это заняло десять лет. Причем я должна была не только заниматься творчеством этого автора, но и искать молодых критиков с новым видением, которые могли бы назвать и поместить в контекст того, что делала Шапошников. Для них это тоже было открытием, потому что они росли вместе со своим поколением художников. Некоторые из молодых кураторов и искусствоведов начал работать с работами Эдварда Красинского. Вдруг оказалось, что его специфическая творчество многим очень нравится, и все массово начали разбираться в его творчестве. Красинский стал одним из первых польских открытий для мира.
Я делала выставки не только в Будапеште и странах бывшего СССР, но и во Франции, и также показывала неизвестных художников. И было трудно отвоевывать галерейный пространство под эти имена, ведь местные кураторы знали два-три общеизвестные имени польского искусства, ставшие модными в то время. Это, например, как Илья Кабаков для русского искусства, без которого ни одна выставка просто не могла состояться. И у нас была похожая история: вопреки всему, следовало выставлять Абаканович, Водичка, Кантора, поскольку эти художники уже нашли свое место на Западе.
Теперь нужно было показать, что они не выросли где на камне, существовавшего среду и традиция, которые их сформировали. И это, конечно, было трудной задачей, потому что на Западе все еще были убеждены, что за железным занавесом ничего путного и оригинального развиваться не может, и о качестве там не идет. Вот такая работа все еще продолжается. Правда, теперь уже немного легче, потому молодые английские или немецкие искусствоведы признают, что имеют много пробелов в знаниях и что им следует учиться.
Как Вы думаете, какие направления польского искусства были в свое время незаслуженно проигнорированы, потому принадлежали советском прошлом, а сегодня требуют новой интерпретации?
В Польше соцреализм был неискренним, поэтому у нас не было гениальных произведений в этой течения. Но всегда был сильный модернизм, и к соцреализма в 1940-х годах, и после него. Как ни странно, о нем мало известно. Знают Кантора, но больше как театрального деятеля, о его живопись известно меньше. И вдруг несколько месяцев назад нашли короткометражный фильм, который называется «Живопись», где он показывает, как возникает абстрактная картина. Фильм снят в 1958 году и оказалось, что он когда получил приз на фестивале в Венеции. Его привезли в Польшу и спрятали. Более 50 лет никто этого фильма не видел. Я видела этот фильм, это просто невероятная форма. Если сегодня показать его где во Франции или где - это революционный подход, о котором никто не имел представления, в том числе мы сами, поляки. Это большая находка, под новым углом показывает польский модернизм.
Польский сюрреализм, который начался в 1930-х годах, был довольно сильным не только в Варшаве, но и во Львове, который тогда принадлежал Польше. Потом об этих авторов, переживших войну и переехали в Краков или Вроцлав, забыли. Пришла эпоха соцреализма, в центре внимания были другие приоритеты. Впоследствии он вернулся в новом разновидности, который называли метафорическим искусством.
Дело в том, что в Польше после соцреализма был очень популярным абстрактная живопись, но его запретили на 85%. Был даже такой указ в ЦК компартии, чтобы на выставках показывали не более 15% абстракции. Тогда художники перестали называть свои картины «абстракцией», а, назвали это «метафорой». Словом, благодаря игре с цензорами запрещено искусство получило новый лейбл и стало очень модным.
Много одаренных художников, родившихся в 1930-х годах, обратились к этому виду искусства. В 1960-е годы, например, приезжали директора крупнейших мировых музеев и покупали эти модные картины, которые сегодня лежат в запасниках, и все о них забыли. И я очень верю, что придет время, когда в МoMA в Нью-Йорке найдут 15-20 картин польских художников конца 1950-х - начале 1960-х годов, которые окажутся свежими, оригинальными и никому не известными.
Если взглянуть на громкие проекты, можно заметить, что многие современные авторов пытаются вести диалог или полемику с ключевыми персонами искусства ХХ века (например, с Малевичем. С кем современные польские художники хотят полемизировать сегодня?
Тот же Малевич для Польши очень важен, так много художников всегда будут воспринимать его за точку отсчета. Но также были чрезвычайно важны символические фигуры модернизма - скульптор Катажина Кобры и Владислав Стжеминський. Есть также художники, будто основали точку зрения на польский живопись - Анжей Врублевский, совершенно уникальная фигура.
Он начал писать в двадцатилетнем возрасте серию военных картин, где очень неожиданно отнесся к смерти. Он ее показал с помощью необычного цвета. В серии из восьми картин о расстреле он показал, что смерть через расстрел - это разрушение тела, но не разрыв, а распад на части. Кроме того, он параллельно писал очень интересные абстрактные картины. И это параллельное искусство в 1948-49 годах - это две разные линии человека, будто боролась сама с собой. Причем манера, в которой он писал, была очень простой - широкими жестами - стала очень важной для младших художников, особенно в 1980-е годы началась волна переосмысления Врублевского.
Это важно, что польские художники обращаются к традиции не американской или французской, а к своему. Поэтому, как я говорила, Запад увидел сначала польский молодой картина, не нашел аналогов в себя и начал спрашивать - откуда корни?
Эту специфику можно назвать национальной.
Нет, вряд ли это национальная специфика, поскольку она не имеет общего с типично польской культурой, у нас национальное отождествляется с народным, а это совсем другая течение. Я говорю скорее о наднациональной художественную традицию. Врублевский писал картины понятиями, и они решали совершенно другие проблемы искусства, чем, скажем, абстракционисты того времени в Америке или Германии.
Тема целостного и фрагментирован тела достаточно популярна среди молодых польских художников, вспомним видеоработы Артура Жмиевського и провокационные социальные проекты и фильмы Катажины Козырь. Но при этом у мужчин и женщин-художников эта тема акцентирована очень по-разному. Согласны, что у мужчин телесность связана с войной, у женщин - с феминистическим дискурсом?
И да, и нет. Например, Алина Шапошников, представительница старшего поколения, обращается к телу и идет от начала до самого конца. В ее случае это личный драматический опыт, связанный с войной. Она побывала в нескольких концлагерях, в которых смотрела исключительно на смерть, на разрушение тела. После войны она не могла иметь детей, у нее развился туберкулез детородных органов, ее экспериментально лечили пенициллином. Потом она заболела раком груди, ей ампутировали железу, но рак развился дальше и поразил кости.
Она была чрезвычайно красивой женщиной, которая все время говорила о важности жизни и очень рано начала обращаться к телу. Не только как художница, когда рисовала почти абстрактные разорваны формы на холсте, но и когда она начала работать с искусственными материалами как скульптор. Она делала отпечатки со своего тела и тел других женщин, и начала показывать отдельные его части - фрагменты живота, груди, часть лица. В 1960-х годах такого еще никто не делал. В ее работах можно заметить два уровня: осознание тела и то, как женщина функционирует в обществе - как «неполная» существо. Ведь на женщину смотрят и видят ее губы, грудь, бедра, видят только ее куски и не улавливают целостного человека. А это уже феминистический взгляд.
А вот в Катажины Козырь всплывает другой аспект проблемы телесности. Она рассматривает тело как костюм, его можно одеть. Нас «читают» в таком контексте, в котором мы сами себя предлагаем. Мы можем представиться как человек и как женщина, а то, что внутри, не имеет значения. Это действительно достижение Катажины как художника.
Имеют польские критики и кураторы совместный интеллектуальное пространство для дискуссий, я имею в виду влиятельные журналы или порталы, и находят их идеи отклик в широких кругах?
Сейчас у нас с этим не все в порядке. Существует будто два уровня, один слишком интеллектуальный, на высоком уровне - это диссертации, монографии по истории и философии искусства. Им пользуется крохотная аудитория, состоящая из профессоров и специалистов. И их полемики никак не переносятся на общество. Есть критики, которые пытаются что-то выяснить на уровне общества, но их очень мало. Сначала их читают редакторы газет, а вы же знаете - если редактор чего не понимает, то этот материал не дойдет до читателя. Также есть каталоги, и сегодня каталоги - это самое главное, ибо они дают представление о творчестве художников для широкого круга, они имеют общую ось. Иногда узкие интеллектуальные круги пересекаются и отрабатывают общий дискурс на симпозиумах.
Кроме того, у нас появилось новое издание новых молодых левых, которые не имеют ничего общего с коммунистической системой. И они показывают, как можно мыслить социалистически, но совсем в ином плане. Это очень живое среду и они издают журнал «Политическая критика». Там работает Артур Жмиевський, с ними работают известные художники Михал Сиско, Йоанна Райковский - художники-революционеры, которые стали новыми идеологами нового общественного пространства. Это очень здоровая ревизионистская тенденция на фоне общей правизны в Европе.
А как часто польские молодые художники используют публичное пространство, или они выходят за рамки галерей?
У нас многое вешают на заборах и это заборные искусство продают туристам. Настоящие же современные художники на заборы не идут, поскольку это типичное место для китча. Но многие выходит в открытое пространство с другой миссией, где сознательно и активно действует своими интервенциями. Например, акция, когда вместо билбордов с рекламой художники развесили изображения, ни к чему не призывают и ничего не продают. Это продолжалось недолго, так рекламные места быстро выкупили коммерческие структуры.
Интереснейшими акциями становятся вмешательства в жизнь общества, которые надолго врезаются в память. Например, одна польская художница - Йоанна Райковский - поставила в центре Варшавы на перекрестке главных улиц дерево. Она получила все разрешения и поставила искусственную пальму (пальмы в Польше, конечно же, не растут. Это начало улицы, что называется «Иерусалимские аллеи». Далее автор сделала открытку «Привет из Иерусалимских аллей» и вокруг этого дерева возникли общественные дискуссии - зачем оно нам, почему она здесь стоит и т.д. Вот уже шестой год стоит. Народ начал о ней заботиться, после зимы менять листья, все до пальмы очень привыкли.
Также Райковский решила затронуть трудную тему. В заброшенной части города, где размещены еврейские дома и католический костел, в котором ведется антисемитская деятельность, она возобновила небольшую рекреационную зону с озером и назвала это место Oxygen, чтобы впустить свежий воздух в этот конфликтный пространство. Понемногу начали приходить на отдых люди в нарядных шляпках. Они поняли, что это часть их жизни. И хотя позже муниципалитет утвердил несколько иной проект сквера, в костеле таки заменили священника, там перестали продавать антисемитские издания. Таким образом художественный проект повлиял не только на ландшафт, а способствовал превращению самого общества.
Идентичность - это то, что невозможно получить раз и навсегда. Как Вы осознали свою польскость ввиду непростую биографию по линии обоих родителей?
Это осознание давалось мне непросто, я задумалась над этим вопросом довольно поздно. У меня действительно были большие проблемы с тем, кто я такая. Я не могла представить, что сама могу принять такое решение. Оказалось, что я «сижу» в польской культуре, искусстве, языке, которым я пишу. Но я не этническая полька, и это дает мне некоторое преимущество посмотреть на все, что делается в моей стране, с позиции «другого». Этого часто не умеют делать мои ярые друзья - польские поляки, которые не видят того, что замечаю я. Эта двойная перспектива мне сегодня очень помогает жить.
У нас таких людей называют «либерастамы.
О да, я понимаю, о чем Вы. У нас долгое время было популярно слово «космополит». Когда меня называли космополитка, это означало «Она еврейка» или просто «Она чужая.
Не могу не спросить о Вашей книге «Proszę bardzo» («Пожалуйста». Не чувствуете конфликта между тем, что это Ваша очень личная исповедь и одновременно коммерческий продукт?
Даже не знаю. Переводчик из Новосибирска, который читал книгу, сказал, что в России вряд ли сейчас ее опубликуют. Там весомую часть повествования занимает история скитаний моих родителей лагерями, и очень резко изображены эту сторону советской действительности. Однажды после выхода книги мне вручили премию и кто из публики спросил: «Скажите, почему мы должны купить Вашу книгу?» Я честно ответила, что не знаю.
Книги Мануэлы Гретковской, где она откровенно выписывает женский опыт, всегда сопровождались в польском обществе скандалом. Ваша личная история даже более шокирующая, но я не встречала упреков в прессе и на форумах читателей по этому поводу. Почему так?
Я тоже не встречала, честно говоря. И была удивлена. Еще до выхода книги я изучала разные мнения в интернете и была готова к резкой критике. Я не знаю что произошло, очевидно, я решила первой выйти и сказать о себе, поэтому и книга так называется - «Пожалуйста». Первый тираж 10 000 продался за два месяца, потом было много последующих. Для меня это удивительно, особенно когда на улице подходят люди и благодарят, и не только женщины моего возраста, но и молодые люди.
Возможно, в обществе что-то изменилось. Собственно, я занимаюсь искусством, которое первоначально никому не нравится. Потом его начинают понимать немного лучше, появляется толерантность со стороны общества. Как когда я удивлялась, насколько примитивными и вульгарными могут быть люди, так теперь я удивляюсь, которые они могут быть благородные. Оказывается, мы живем среди самых разных людей и не надо судить сразу обо всех.
Кто сегодня покупатель современного польского искусства? Есть попытки превратить индустриальные площади в художественное пространство?
Покупатели - это и частные лица, и большие музеи. Скажем, рынок фотографии и видео еще очень молод, им интересуются лишь отдельные коллекционеры. Молодой класс бизнесменов уже ходит галереями, изучает авторов, привыкает к модным имен и уже понимает, что не стоит вкладывать деньги в декоративное искусство для интерьеров.
Относительно пространства, есть целые индустриальные районы, которые успешно перестраивают под художественные комплексы. В Варшаве это Академия искусств, является также перестроен проект в Лодзи. В Познани купили пивной завод и превратили его в шикарный выставочный центр.
Но такими масштабами, как Гельман в Перми, никто из польских художников не оперирует - очевидно, у нас нет имперского размаха. В Польше более сдержанные, никто не машет перед глазами дорогими проектами. Здесь никому бы не пришло в голову устраивать выставку Дэмиена Херста. Польские критики и искусствоведы хорошо знают, кто такой Херст. Пресса очень остро и резко реагирует на подобные проекты. У нас даже самые богатые и наглым миллионеры считаются с мнением общества. Один наш миллионер профинансировал вуз и повесил в его коридорах картины из своей коллекции: «Если люди хотят быть образованными, пусть также учатся на лучших образцах искусства».
Вера Балдинюк 07.06.2010
Критик с мировым именем, искусствовед, куратор и писательница Анда Роттенберг - полька с российско-еврейским корнями, трагической личной судьбой и удивительным талантом аналитика посетила Украину по приглашению Польского института в Киеве и рассказала о молодых левых, скромность и обаяние новой польской буржуазии , старые душевные раны и перевидкривання давно забытых имен.
Почему так резко завершилось Ваше многолетнее директорство в галерее «Захента»? Это был уже цивилизованный 2001 год, а не советские времена.
В 80-х годах мы все были вместе и боролись против власти. А в двухтысячном годах каждый начал бороться за власть, а это уже совсем другая борьба. Власть была, как говорится, «нашей». Но «нас» было слишком много и каждому хотелось получить свой кусочек. Тогда легко было играть на религиозных и националистических чувствах, строить карьеру на борьбе с искусством. Достаточно было бросить клич: «Эта еврейка оскорбляет нашего Папу», что и было сделано. В то время искусство было трамплином, с которого выскакивали в политику.
Ныне защищали бы поляки от Вас с таким же успехом Бенедикта?
Нет, для поляков не каждый папа - святой. Святой только один - наш поляк Иоанн Павел II, который безусловно сыграл выдающуюся роль в быстром свержении коммунистического режима в Польше.
Именно благодаря Вам много имен польского искусства стали известными в мире, среди них, в частности, Алина Шапошников. Сколько заняло времени достучаться до западной публики с такими «открытиями»?
Ну, моя роль здесь была специфическая - мне повезло, что никто не указывал, чем заниматься и кого «открывать». Большая польская художница Алина Шапошников, которая долгое время прожила во Франции и похоронена там, умерла довольно молодой, ей было всего 47 лет. После ее смерти произошла одна выставка и о ней все забыли - появились новые течения, громкие имена. Она же создала особый польский стандарт, не признавали ни в России, ни в Болгарии, вообще нигде, кроме Польши и узкого круга людей, которые ее лично знали.
Это не мои слова, это сказал известный куратор Харальд Зеемана: «Люди узнают искусство преимущественно не глазами, а ушами. То есть сначала вы слышите о ком, и только потом понимаете, что перед вами - шедевр или посредственность. В мире очень мало людей, которые разбираются в искусстве, когда просто смотрят на работу. Большинство зрителей смотрят и не видят, и им нужны подсказки. Вот я и пыталась сказать им об этом.
Я сделала большую выставку в 1998 году и только десять лет спустя в мире начали медленно интересоваться творчеством Шапошников. Вот так, это заняло десять лет. Причем я должна была не только заниматься творчеством этого автора, но и искать молодых критиков с новым видением, которые могли бы назвать и поместить в контекст того, что делала Шапошников. Для них это тоже было открытием, потому что они росли вместе со своим поколением художников. Некоторые из молодых кураторов и искусствоведов начал работать с работами Эдварда Красинского. Вдруг оказалось, что его специфическая творчество многим очень нравится, и все массово начали разбираться в его творчестве. Красинский стал одним из первых польских открытий для мира.
Я делала выставки не только в Будапеште и странах бывшего СССР, но и во Франции, и также показывала неизвестных художников. И было трудно отвоевывать галерейный пространство под эти имена, ведь местные кураторы знали два-три общеизвестные имени польского искусства, ставшие модными в то время. Это, например, как Илья Кабаков для русского искусства, без которого ни одна выставка просто не могла состояться. И у нас была похожая история: вопреки всему, следовало выставлять Абаканович, Водичка, Кантора, поскольку эти художники уже нашли свое место на Западе.
Теперь нужно было показать, что они не выросли где на камне, существовавшего среду и традиция, которые их сформировали. И это, конечно, было трудной задачей, потому что на Западе все еще были убеждены, что за железным занавесом ничего путного и оригинального развиваться не может, и о качестве там не идет. Вот такая работа все еще продолжается. Правда, теперь уже немного легче, потому молодые английские или немецкие искусствоведы признают, что имеют много пробелов в знаниях и что им следует учиться.
Как Вы думаете, какие направления польского искусства были в свое время незаслуженно проигнорированы, потому принадлежали советском прошлом, а сегодня требуют новой интерпретации?
В Польше соцреализм был неискренним, поэтому у нас не было гениальных произведений в этой течения. Но всегда был сильный модернизм, и к соцреализма в 1940-х годах, и после него. Как ни странно, о нем мало известно. Знают Кантора, но больше как театрального деятеля, о его живопись известно меньше. И вдруг несколько месяцев назад нашли короткометражный фильм, который называется «Живопись», где он показывает, как возникает абстрактная картина. Фильм снят в 1958 году и оказалось, что он когда получил приз на фестивале в Венеции. Его привезли в Польшу и спрятали. Более 50 лет никто этого фильма не видел. Я видела этот фильм, это просто невероятная форма. Если сегодня показать его где во Франции или где - это революционный подход, о котором никто не имел представления, в том числе мы сами, поляки. Это большая находка, под новым углом показывает польский модернизм.
Польский сюрреализм, который начался в 1930-х годах, был довольно сильным не только в Варшаве, но и во Львове, который тогда принадлежал Польше. Потом об этих авторов, переживших войну и переехали в Краков или Вроцлав, забыли. Пришла эпоха соцреализма, в центре внимания были другие приоритеты. Впоследствии он вернулся в новом разновидности, который называли метафорическим искусством.
Дело в том, что в Польше после соцреализма был очень популярным абстрактная живопись, но его запретили на 85%. Был даже такой указ в ЦК компартии, чтобы на выставках показывали не более 15% абстракции. Тогда художники перестали называть свои картины «абстракцией», а, назвали это «метафорой». Словом, благодаря игре с цензорами запрещено искусство получило новый лейбл и стало очень модным.
Много одаренных художников, родившихся в 1930-х годах, обратились к этому виду искусства. В 1960-е годы, например, приезжали директора крупнейших мировых музеев и покупали эти модные картины, которые сегодня лежат в запасниках, и все о них забыли. И я очень верю, что придет время, когда в МoMA в Нью-Йорке найдут 15-20 картин польских художников конца 1950-х - начале 1960-х годов, которые окажутся свежими, оригинальными и никому не известными.
Если взглянуть на громкие проекты, можно заметить, что многие современные авторов пытаются вести диалог или полемику с ключевыми персонами искусства ХХ века (например, с Малевичем. С кем современные польские художники хотят полемизировать сегодня?
Тот же Малевич для Польши очень важен, так много художников всегда будут воспринимать его за точку отсчета. Но также были чрезвычайно важны символические фигуры модернизма - скульптор Катажина Кобры и Владислав Стжеминський. Есть также художники, будто основали точку зрения на польский живопись - Анжей Врублевский, совершенно уникальная фигура.
Он начал писать в двадцатилетнем возрасте серию военных картин, где очень неожиданно отнесся к смерти. Он ее показал с помощью необычного цвета. В серии из восьми картин о расстреле он показал, что смерть через расстрел - это разрушение тела, но не разрыв, а распад на части. Кроме того, он параллельно писал очень интересные абстрактные картины. И это параллельное искусство в 1948-49 годах - это две разные линии человека, будто боролась сама с собой. Причем манера, в которой он писал, была очень простой - широкими жестами - стала очень важной для младших художников, особенно в 1980-е годы началась волна переосмысления Врублевского.
Это важно, что польские художники обращаются к традиции не американской или французской, а к своему. Поэтому, как я говорила, Запад увидел сначала польский молодой картина, не нашел аналогов в себя и начал спрашивать - откуда корни?
Эту специфику можно назвать национальной.
Нет, вряд ли это национальная специфика, поскольку она не имеет общего с типично польской культурой, у нас национальное отождествляется с народным, а это совсем другая течение. Я говорю скорее о наднациональной художественную традицию. Врублевский писал картины понятиями, и они решали совершенно другие проблемы искусства, чем, скажем, абстракционисты того времени в Америке или Германии.
Тема целостного и фрагментирован тела достаточно популярна среди молодых польских художников, вспомним видеоработы Артура Жмиевського и провокационные социальные проекты и фильмы Катажины Козырь. Но при этом у мужчин и женщин-художников эта тема акцентирована очень по-разному. Согласны, что у мужчин телесность связана с войной, у женщин - с феминистическим дискурсом?
И да, и нет. Например, Алина Шапошников, представительница старшего поколения, обращается к телу и идет от начала до самого конца. В ее случае это личный драматический опыт, связанный с войной. Она побывала в нескольких концлагерях, в которых смотрела исключительно на смерть, на разрушение тела. После войны она не могла иметь детей, у нее развился туберкулез детородных органов, ее экспериментально лечили пенициллином. Потом она заболела раком груди, ей ампутировали железу, но рак развился дальше и поразил кости.
Она была чрезвычайно красивой женщиной, которая все время говорила о важности жизни и очень рано начала обращаться к телу. Не только как художница, когда рисовала почти абстрактные разорваны формы на холсте, но и когда она начала работать с искусственными материалами как скульптор. Она делала отпечатки со своего тела и тел других женщин, и начала показывать отдельные его части - фрагменты живота, груди, часть лица. В 1960-х годах такого еще никто не делал. В ее работах можно заметить два уровня: осознание тела и то, как женщина функционирует в обществе - как «неполная» существо. Ведь на женщину смотрят и видят ее губы, грудь, бедра, видят только ее куски и не улавливают целостного человека. А это уже феминистический взгляд.
А вот в Катажины Козырь всплывает другой аспект проблемы телесности. Она рассматривает тело как костюм, его можно одеть. Нас «читают» в таком контексте, в котором мы сами себя предлагаем. Мы можем представиться как человек и как женщина, а то, что внутри, не имеет значения. Это действительно достижение Катажины как художника.
Имеют польские критики и кураторы совместный интеллектуальное пространство для дискуссий, я имею в виду влиятельные журналы или порталы, и находят их идеи отклик в широких кругах?
Сейчас у нас с этим не все в порядке. Существует будто два уровня, один слишком интеллектуальный, на высоком уровне - это диссертации, монографии по истории и философии искусства. Им пользуется крохотная аудитория, состоящая из профессоров и специалистов. И их полемики никак не переносятся на общество. Есть критики, которые пытаются что-то выяснить на уровне общества, но их очень мало. Сначала их читают редакторы газет, а вы же знаете - если редактор чего не понимает, то этот материал не дойдет до читателя. Также есть каталоги, и сегодня каталоги - это самое главное, ибо они дают представление о творчестве художников для широкого круга, они имеют общую ось. Иногда узкие интеллектуальные круги пересекаются и отрабатывают общий дискурс на симпозиумах.
Кроме того, у нас появилось новое издание новых молодых левых, которые не имеют ничего общего с коммунистической системой. И они показывают, как можно мыслить социалистически, но совсем в ином плане. Это очень живое среду и они издают журнал «Политическая критика». Там работает Артур Жмиевський, с ними работают известные художники Михал Сиско, Йоанна Райковский - художники-революционеры, которые стали новыми идеологами нового общественного пространства. Это очень здоровая ревизионистская тенденция на фоне общей правизны в Европе.
А как часто польские молодые художники используют публичное пространство, или они выходят за рамки галерей?
У нас многое вешают на заборах и это заборные искусство продают туристам. Настоящие же современные художники на заборы не идут, поскольку это типичное место для китча. Но многие выходит в открытое пространство с другой миссией, где сознательно и активно действует своими интервенциями. Например, акция, когда вместо билбордов с рекламой художники развесили изображения, ни к чему не призывают и ничего не продают. Это продолжалось недолго, так рекламные места быстро выкупили коммерческие структуры.
Интереснейшими акциями становятся вмешательства в жизнь общества, которые надолго врезаются в память. Например, одна польская художница - Йоанна Райковский - поставила в центре Варшавы на перекрестке главных улиц дерево. Она получила все разрешения и поставила искусственную пальму (пальмы в Польше, конечно же, не растут. Это начало улицы, что называется «Иерусалимские аллеи». Далее автор сделала открытку «Привет из Иерусалимских аллей» и вокруг этого дерева возникли общественные дискуссии - зачем оно нам, почему она здесь стоит и т.д. Вот уже шестой год стоит. Народ начал о ней заботиться, после зимы менять листья, все до пальмы очень привыкли.
Также Райковский решила затронуть трудную тему. В заброшенной части города, где размещены еврейские дома и католический костел, в котором ведется антисемитская деятельность, она возобновила небольшую рекреационную зону с озером и назвала это место Oxygen, чтобы впустить свежий воздух в этот конфликтный пространство. Понемногу начали приходить на отдых люди в нарядных шляпках. Они поняли, что это часть их жизни. И хотя позже муниципалитет утвердил несколько иной проект сквера, в костеле таки заменили священника, там перестали продавать антисемитские издания. Таким образом художественный проект повлиял не только на ландшафт, а способствовал превращению самого общества.
Идентичность - это то, что невозможно получить раз и навсегда. Как Вы осознали свою польскость ввиду непростую биографию по линии обоих родителей?
Это осознание давалось мне непросто, я задумалась над этим вопросом довольно поздно. У меня действительно были большие проблемы с тем, кто я такая. Я не могла представить, что сама могу принять такое решение. Оказалось, что я «сижу» в польской культуре, искусстве, языке, которым я пишу. Но я не этническая полька, и это дает мне некоторое преимущество посмотреть на все, что делается в моей стране, с позиции «другого». Этого часто не умеют делать мои ярые друзья - польские поляки, которые не видят того, что замечаю я. Эта двойная перспектива мне сегодня очень помогает жить.
У нас таких людей называют «либерастамы.
О да, я понимаю, о чем Вы. У нас долгое время было популярно слово «космополит». Когда меня называли космополитка, это означало «Она еврейка» или просто «Она чужая.
Не могу не спросить о Вашей книге «Proszę bardzo» («Пожалуйста». Не чувствуете конфликта между тем, что это Ваша очень личная исповедь и одновременно коммерческий продукт?
Даже не знаю. Переводчик из Новосибирска, который читал книгу, сказал, что в России вряд ли сейчас ее опубликуют. Там весомую часть повествования занимает история скитаний моих родителей лагерями, и очень резко изображены эту сторону советской действительности. Однажды после выхода книги мне вручили премию и кто из публики спросил: «Скажите, почему мы должны купить Вашу книгу?» Я честно ответила, что не знаю.
Книги Мануэлы Гретковской, где она откровенно выписывает женский опыт, всегда сопровождались в польском обществе скандалом. Ваша личная история даже более шокирующая, но я не встречала упреков в прессе и на форумах читателей по этому поводу. Почему так?
Я тоже не встречала, честно говоря. И была удивлена. Еще до выхода книги я изучала разные мнения в интернете и была готова к резкой критике. Я не знаю что произошло, очевидно, я решила первой выйти и сказать о себе, поэтому и книга так называется - «Пожалуйста». Первый тираж 10 000 продался за два месяца, потом было много последующих. Для меня это удивительно, особенно когда на улице подходят люди и благодарят, и не только женщины моего возраста, но и молодые люди.
Возможно, в обществе что-то изменилось. Собственно, я занимаюсь искусством, которое первоначально никому не нравится. Потом его начинают понимать немного лучше, появляется толерантность со стороны общества. Как когда я удивлялась, насколько примитивными и вульгарными могут быть люди, так теперь я удивляюсь, которые они могут быть благородные. Оказывается, мы живем среди самых разных людей и не надо судить сразу обо всех.
Кто сегодня покупатель современного польского искусства? Есть попытки превратить индустриальные площади в художественное пространство?
Покупатели - это и частные лица, и большие музеи. Скажем, рынок фотографии и видео еще очень молод, им интересуются лишь отдельные коллекционеры. Молодой класс бизнесменов уже ходит галереями, изучает авторов, привыкает к модным имен и уже понимает, что не стоит вкладывать деньги в декоративное искусство для интерьеров.
Относительно пространства, есть целые индустриальные районы, которые успешно перестраивают под художественные комплексы. В Варшаве это Академия искусств, является также перестроен проект в Лодзи. В Познани купили пивной завод и превратили его в шикарный выставочный центр.
Но такими масштабами, как Гельман в Перми, никто из польских художников не оперирует - очевидно, у нас нет имперского размаха. В Польше более сдержанные, никто не машет перед глазами дорогими проектами. Здесь никому бы не пришло в голову устраивать выставку Дэмиена Херста. Польские критики и искусствоведы хорошо знают, кто такой Херст. Пресса очень остро и резко реагирует на подобные проекты. У нас даже самые богатые и наглым миллионеры считаются с мнением общества. Один наш миллионер профинансировал вуз и повесил в его коридорах картины из своей коллекции: «Если люди хотят быть образованными, пусть также учатся на лучших образцах искусства».
Всего комментариев 0
